Революция разума. Почувствуй безумие этого мира

– Сколько яиц нужно продать, чтобы попасть в элиту? – спросил я.

– Тысячу. Или пятьсот личинок. Но с личинками сложнее, если у яйца нет органов, то личинка – это твой ребенок с глазками, живой. И отдавать его на мучения, знать, что его сожрут, крайне жестоко. Я продала тысячу своих яиц и еще пятьсот, чтобы получить тут комнату.

Я пытался переварить то, что сейчас услышал. Это не укладывалось в голове.

– И кто вас, ну как бы так, оплодотворяет? Неужели пауки?

– Дети от пауков невозможны, еще ни разу не было оплодотворения. Есть специальные мухи-самцы, которые сами подрабатывают проституцией и занимаются оплодотворением. Им попасть в элиту гораздо проще, их не такое большое количество. Поэтому многие мухи женского пола, которые хотят скорее пробраться в элиту, выбирают продажу личинок, так как на оплодотворение нужно еще отстоять очередь.

– А нельзя сходить в племя и там, кхм… оплодотвориться? – спросил я.

– Пауки не отпускают нас направо и налево, иначе бы кто-то уже давно проболтался зорким обо всем. То, что я забежала к тебе в дом, своего рода кредит доверия, но его сложно добиться. Нужно понравиться одному из влиятельных пауков, даже запасть ему в душу, стать фавориткой. Только тогда можно выходить на небольшие расстояния.

– Если с выходом отсюда все так сложно, то как мы выберемся?

– Есть у меня одна идея, расскажу по ходу.

Шел склонила голову над кроватью, я подошел к комоду и увидел фотографию маленькой девочки и девушки, обе были с крыльями.

– Это я с мамой, – прошептала она.

Шел улыбалась на фотографии, они стояли в комнате на фоне светлых штор. Я обратил внимание, что в этой комнате были точно такие же занавески.

– Перед тем, как умереть, мама рассказала историю моего рождения. Ей оставалась последняя кладка яиц, и ее пропустили бы в элиту. Ровно тысяча, она точно укладывалась. Но из-за некоторых трудностей выдача яиц отложилась, и однажды ночью вылупилась я. Слишком рано, нарушив все сроки. Тогда у мамы не хватало одного яйца до тысячи или же она могла отдать меня, тогда ничего бы не изменилось. Но в тот момент, когда она уже понесла меня паукам, она не смогла отдать меня. Я смотрела на нее большими глазами, наивными, детскими. Она оставила меня, выждала очередь и в следующий раз мы уже были в элите. Я видела, как она отдавала на смерть моих потенциальных братьев и сестер, но все равно поддерживала ее. Успокаивала. Когда мама умерла, мне было шестнадцать. Она сказала мне перед смертью, что ни одного дня не пожалела, что оставила меня. Ведь только благодаря мне она видела смысл в такой жизни. После ее смерти ее комнату выставили на продажу, а меня переместили на верхний этаж, где мне следовало уже самой пройти путь до элиты. Когда я снова зашла в эту комнату, я рыдала около часа, потому что увидела здесь нашу фотографию.

Я сел рядом с Шел и обнял ее. Она смущенно улыбнулась.

– Не стоит меня жалеть, слишком уж многое я пережила.

– Прости меня, – сказал я.

– За что?

– Я все это время думал, что ты находишься здесь по собственной воле. Прости, что думал так.

Она посмотрела на меня большими выразительными глазами, в которых скрывались слезы. Над губой у нее была маленькая родинка, а на ее худенькой руке я заметил шрам.

– Не всегда мы можем увидеть всю истинность вещей. Очень часто то, что лежит на поверхности, труднее всего разглядеть.

За дверью слышались громкие разговоры, споры, громыхание, а мы сидели здесь, и я не спрашивал, почему мы не уходим. Я знал, что Шел нужно время, чтобы попрощаться с этой комнатой. С зеркалом, в которое смотрелась ее мама, с запахом сладких духов, с вещами, к которым она прикасалась, со светлыми шторами. С местом, где она провела свое детство.

– Ди, нам нужно идти, – неожиданно сказала она, поднявшись с кровати. Шел снова запечатала себя в кокон и стала полноценной мухой. Она положила в рюкзак некоторые вещи, после мы вышли из комнаты и заперли ее.

Мы проходили мимо рожавших мух, которые складывали свои яйца в корзину. Некоторые из них плакали, когда смотрели на кладку, другие выглядели отрешенно. В этом коридоре пахло кислятиной, стены были обветшалыми, пол прогнившим. Лампы кое-где горели, лишь слегка освещая окружавшую обстановку. В пучине темноты я заметил дрожавшую девочку, сидевшую возле стены. Она плакала и звала маму, но никто не подходил к ней. Я остановился возле нее.

– Ди, нам нужно идти, о ней позаботятся, – сказала Шел.

– Эй, смотри! – сказал я, девочка обратила на меня внимание и перестала плакать. Я протянул ей ручку желаний и перед этим нажал на нее. Оттуда выскочило послание, которое она прочитала:

– Подожди еще немного, и в твоей жизни появится сказка.

Она с восхищением смотрела на ручку и добавила:

– Спасибо, мистер.

Я погладил ее по голове, после чего к ней подошла муха. Она взяла ее за руку и повела куда-то.

– Куда ее повели? – спросил я у Шел.

– Детей, рано лишившихся матерей, отправляют в око. Это место, где их выращивают, а потом отправляют на верхний этаж, чтобы в будущем они продавали свои кладки. В этом мире везет только мальчикам, за них назначают высокую цену.

Я видел, как силуэт девочки отдалялся от меня. Перед тем, как совсем исчезнуть, она обернулась и улыбнулась мне.

– Ди, времени мало. Паук, который дал мне привилегии, может потребовать меня.

Мы пошли дальше, этот коридор казался бесконечным, еще постоянно поворачивали то направо, то налево. Даже не представляю, как можно разобраться в этом лабиринте. По дороге Шел рассказала, что мы идем к той двери, где дом Спектра был ближе всего.

Наконец мы подобрались к выходу, где стояло двое охранников – жирные черные пауки.

– И как мне пройти мимо них? – спросил я.

– Видишь того, что справа? Он сейчас пойдет воровать личинки у подъезжающего котла.

Мы стояли в темноте и слушали, как пауки болтали о мухах и о том, как мечтают попасть в элиту. Издалека послышался скрежет, и паук справа ушел. Мы действовали по плану, Шел подошла к оставшемуся пауку и заговорила с ним:

– Как настроение?

– Шел, какие мухи! Снова решила выйти прогуляться?

– Да, хотела дать тебе понюхать свои духи. Если тебе понравится, буду брызгаться ими каждый день.

Паук развеселился и приготовился кокетничать. Шел достала флакон и прыснула пауку в лицо. Его ноги тут же стали подкашиваться, и он упал на землю, все его восемь лап судорожно задергались. Я задержал дыхание и поспешил на поверхность, Шел прикрылась носовым платком. Она аккуратно засунула флакон обратно, и мы сразу же побежали в сторону от места происшествия.

– Скоро тот паук вернется. Где живет твой друг? – спросила она.

– На девяносто четвертом повороте девятого квартала. Что это за дрянь ты прыснула?

– Эта гадость не только усыпляет, но и стирает память. Она досталась мне от мамы, а как к ней попала в руки, она не рассказывала.

На горизонте показался второй охранник. Мы побежали прочь. На улице светало, солнечные лучи пробивались через горизонт. Наконец, мы добрались до жилища Спектра, это был небольшой деревянный домик с одним окном и дверью. На его плоской крыше стояла палка с колокольчиками, которые звенели от легкого ветерка. Я постучался в дверь, но никто не открывал, тогда я заглянул в окно.

– Я не вижу его, – сказал я.

– Сюда кто-то идет, – прошептала Шел.

Я обернулся и увидел фигуру Спектра. Он шел с газетой в руках, его лицо было бледным, а ноги еле передвигались по земле. Я подбежал к нему.

– Спектр, я думал, они и тебя забрали! Зоркие захватили Одуванчика! Нам нужно его вытащить оттуда.