Метро 2033. Дворец для рабов

– Дядь Вань, ну ты это… иду я, иду, не толкайся, – бухтел позади Максим. Он замыкал шествие, в середине которого шел Данька, а первым – Тим как главный возмутитель спокойствия и авантюрист. Чуть левее, практически вровень с ним, двигался Женька Ерников, сжимал автомат, покачивающийся в такт шагам и посматривающий дулом в сторону Тима, и молчал. Видно, говорить было не о чем. Да и о чем, если подумать, теперь разговаривать?

Тим все-таки ошибся в одном из друзей, причем фатально. Он отводил роль самого слабого звена импульсивному Максиму, за ним наблюдал особенно внимательно, в суть вылазки посвятил в самый последний момент и информацию давал дозировано. Зато Даньке и Женьке он доверял всецело и как привык с детства ничего не скрывать, так и выложил: и про аппаратуру, обнаруженную в школьном подвале, в котором, по идее, ее и быть не могло, и про подслушанный разговор. Единственное, о чем не стал рассказывать, – о Кае, да и не важно это было. Про свою стычку с Колодезовым – тоже.

Данька сказал, что пойдет в Москву обязательно, и в его загоревшемся азартом взгляде Тим увидел отражение собственных чаяний. А вот Женька идеей вылазки не заразился, все больше хмурился и задавал вопросы, однозначных ответов на которые не было.

«Хорошо, допустим, в столице кто-то живой да остался, – говорил он. – Предположим, за время, прошедшее с момента катастрофы, москвичи не одичали и не мутировали. Но с чего ты взял, будто у них там мир и всеобщая благодать?»

«Нет. Всеобщей благодати нигде быть не может. Во всяком случае, не после катаклизма. Однако они цивилизованные люди», – отвечал Тим. А что еще он мог ответить на подобное?

Женька вздыхал и выдавал: «По примерным подсчетам, население Москвы составляло более десятка миллионов человек, а то и больше. Даже если не все из них втиснулись в метрополитен, количество немалое. Наш бункер пока не трещит по швам, но нас ведь мало. Это не хорошо, поскольку рабочих рук не хватает, но и не плохо. Сказать почему? – И с чувством превосходства произносил: – У нас нет грызни за власть».

«С чего ты взял, будто в Москве по-другому?» – злился Тим.

«На уроках истории меньше спать следовало, – упрекал Женька. – Лично я ставлю на феодально-капиталистический строй, а соответственно – междоусобицу».

«Между кем и кем?» – непонимающе всплескивал руками Тим.

«Какая разница? – вопросом на вопрос отвечал Женька. – Между одной веткой, к примеру красной, оранжевой или зеленой… и Кольцевой линией. Возможно, между соседними станциями. Из-за чистоты крови еще могут воевать, ведь в столицу кто только не ехал: кавказцы или узбеки против условно русских москвичей. Или борьба со всякими уродами, хватившими лишку радиации. Они, в конце концов, могут опасаться повторения бомбежек, а потому тебя, мой наивный друг, встретят отнюдь не с распростертыми объятиями, а прикладом по физиономии».

«Хватит каркать!» – как правило, после таких слов выходил из себя обычно спокойный Данька, и Женька умолкал, пожимая плечами, мол, не желаете – не слушайте, потом поздно будет. Однако не уходил, не называл их планы бредом, вникал в каждую деталь и идею, помогал собирать оружие и припасы, а потом бежал докладывать Колодезову.

Конечно же, он знал, на какое число и время назначен побег – через две недели, в его дежурство у выхода наверх. Вот только Женька вовсе не спешил открывать гермозатвор и выпускать их. В самый последний момент появились несколько бойцов, причем из старших – с кем Тим точно не сумел бы договориться.

Женька всегда был той еще сволочью, с детства, но при этом умным и рассудительным, а еще скептиком, каких поискать. Причем не просто так, не на ровном месте, а всегда способным объяснить свою позицию примерами из истории или недавнего прошлого. Но не в этот раз.

Молча они дошли до решетчатой двери в конце коридора. Конвоир отпер ее, пропуская всех в небольшой предбанник, из которого вело еще три двери. Одна – к карцеру и камерам, в которые сажали набедокуривших селян, две другие – на склад и в административный корпус.

– Вы оба, – конвоир, панибратски прозванный Максимом дядей Ваней, указал на Тима и Женьку, – со мной. А вы здесь обождите, вон, на лавки сядьте и не отсвечивайте.

Данька с Максимом вздохнули в унисон. От них больше ничего не зависело: накажут, разумеется, но изменить уже вряд ли что получится, а значит, остается только принять судьбу по возможности стойко и с достоинством. А вот куда поведут Тима, лично он почти не сомневался, как и в трудности предстоящего разговора.

– Че встали? Пошли! – прикрикнул конвоир, распахивая перед ними дверь в административный коридор.

Шаг, другой, горящие через каждые восемь метров тусклые лампы, практически не разгоняющие тьму, превращающие ее лишь в хилое подобие полумрака. Многочисленные двери кабинетов по правую руку, глухая стена по левую. Еще одна приемная, ничем не отличимая от прочих.

Конвоир кивнул на колченогие деревянные стулья, не иначе специально сюда притащенные, чтобы визитеры лишний раз подумали, нужно ли добиваться аудиенции у поселкового главы, погрозил пальцем и ушел докладывать. С его уходом в приемной словно стало еще темнее и на пяток градусов холоднее. Женька сидел, устало уронив голову на руки, локтями упираясь в бедра. На Тима он предпочитал не смотреть – не потому, что стыдился предательства, попросту не хотел встречаться взглядом.

– Зачем?

– Не догадываешься? – равнодушно поинтересовался Женька и зыркнул чайного цвета глазами, еще и головой тряхнул, отчего копна медных волос, закрученных спиралями, встала дыбом. – Я думал, ты умнее.

– А я плевать хотел на то, о чем ты там думал, – огрызнулся Тим. – Выслужиться захотел? Так Колодезов крыс и кротов не любит, хотя тебя, конечно, поблагодарит, будь уверен.

Женька потер лоб, хмыкнул, почесал левое веко и пригладил волосы, насколько уж вышло.

– Жить я хочу, Тимка, – наконец признался он, – просто хочу жить.

– Так и жил бы! Словно я мешал! – возмутился тот. – Можно подумать, я силком тянул тебя с собою.

– Помешаешь, – протянул Женька. – В том-то и дело… – И вдруг разозлился: – Думаешь, все так просто: дошел до Москвы, спустился на первую попавшуюся станцию, постучал по гермозатвору, сказал «здрасьте, это я, Тимур Волков, такой красивый и замечательный, к вам за помощью приперся, давайте дружить»?

– Ну… – Тим, слегка смущенный подобной атакой, даже не сразу нашелся с ответом. – Не совсем так.

– А как?! – рявкнул Женька. – Чего в этой Москве может быть такого, чего мы не наладили? Лекарства? Так мы пока не бедствуем, а они хрен отдадут за просто так. – Тим хотел было открыть рот, чтобы возразить, но Женька не позволил. – И не спорь! – велел он и вдруг спросил с участием в голосе: – Признайся, у тебя головокружений не бывает? Потерей памяти не страдаешь? В глазах не двоится?

– Нет, с чего бы?

– У меня книжка есть выпуска девяностых годов двадцатого века, так там множество мракобесных вещей подаются с якобы научным обоснованием. Храню лишь для того, чтобы не впасть в маразм и не навыдумывать примет на ровном месте, – сказал он и очень неприятно усмехнулся, скривив одну сторону рта. – Так вот, в одной из глав утверждалось, будто, воздействуя на человека на определенной звуковой частоте, его можно запрограммировать на совершение неких действий, если вообще не на самоубийство. Вроде как спецслужбы данным методом активно пользовались.

– И к чему ты рассказываешь мне это? – подозрительно сощурившись, спросил Тим.

– Ищу объяснение тому, отчего ты вдруг резко поглупел!

Тим и сам не заметил, как вскочил. Женька тоже оказался на ногах.

– Ты всегда упертым был, но раньше хотя бы наивностью не страдал! – закричал он. – Думаешь стать героем? Склеивателем осколков цивилизации, тьфу… А вот нет, фиг тебе, только погубишь всех нас! Ты, конечно, как лучше хочешь, не скотина последняя все же, да только стоит до столицы добраться, возьмут тебя под белые рученьки и потащат на допрос. И, знаешь, гложут меня сомнения, будто ты оттуда сумеешь выйти не на тот свет. Но прежде чем тебя порешат, расскажешь и про то, где бункер находится, и сколько у нас стволов, и про количество запасов. Короче, поведаешь обо всем, о чем ни спросят!

Кулаки у Тима так и зачесались.

– Ты меня… по себе-то не равняй! – заорал он.

– А ты не мни себя героем, – сказал, будто выплюнул, Женька. – Или, думаешь, с тобой будут вести задушевные беседы? Играться, как мы в детстве, в казаки-разбойники? Не угадал: и бить, и пытать, и засовывать иглы под ногти. Вась Васич тебя не порол никогда, а зря – следовало!

Это стало последней каплей, Тим сжал кулаки, подаваясь вперед и намереваясь как минимум сломать Женьке нос, если не придушить гада, но отлетел к стене, о которую саданулся затылком, и сполз на пол, не сразу сообразив, что произошло. Вернувшийся конвоир аккуратно, но сильно засадил прикладом ему в грудину. Сил дяде Ване было не занимать. Он тотчас подскочил к упавшему Тиму и, ухватив за плечо, поднял – дезориентированного и с гудящей головой.

– А ты не балуй, – пробасил он. – Чего удумали, черти?

– Уже ничего, – выдавил из себя Тим.

– Вот-вот, – сплюнул под ноги Женька. – Как только приложили легонечко, сразу остыл и гнев с яростью в зад засунул. А ведь тебя еще не били по-настоящему.

– Да пошел ты! – выкрикнул Тим.

– Вот и пошли, – хмуро сказал дядя Ваня. – А ты, Евгений, заткнись.

Кабинет Колодезова представлял собой комнатушку четыре на шесть метров с потолком, едва не опирающимся на макушку прямо стоящего Тима. Стены справа и слева подпирали стеллажи со всякой всячиной. Тим прекрасно помнил, что на третьей полке слева находились кипы старых журналов, которые он любил просматривать, будучи совсем маленьким, а затем, когда немного подрос и научился читать, лазил на пятую полку за фантастическими рассказами. Помнится, все удивлялся, почему же люди, мечтавшие о скором выходе в космос, о колониях на Луне и Марсе, телепортации и роботах, освободивших бы человечество от нудного однообразного труда, в несколько мгновений уничтожили все, включая собственную цивилизацию? Колодезов, когда он озвучил свои сомнения, лишь хмыкнул и заметил, что уничтожили все ж не до конца, да и сам человек оказался живучее даже тараканов, хотя ученые предрекали, будто именно насекомые смогут пережить ядерную войну. Что же касается фантастики, то писали ее явно не те, кто отдавал приказы и утапливал ядерные кнопки, – в том-то и беда.

Сейчас глава сидел за громоздким, широким и скрипучим письменным столом, покрытым местами облупившимся и потрескавшимся темным лаком, в массивном кресле, обитом выцветшим красным бархатом, протершимся в нескольких местах. На столешнице стояло аж три дисковых телефона – белый, черный и красный – и один синий кнопочный. В верхнем ящике лежала рация, в нижнем – старинный наган. Выпущенное в начале двадцатого века оружие содержалось Колодезовым в идеальном состоянии. К нагану подходили стандартные пули от «калаша». Зарядов, правда, было всего семь, но, как говорил дядька: «Мне не на волкодлаков с таким оружием ходить, а человеку много не нужно, если стреляешь метко». На углу притаились письменный прибор и блокнот с самой настоящей гербовой бумагой, на которой глава поселения писал приказы и законы общежития – что-то вроде конституции. Один из основополагающих пунктов – недопущение опасности для гражданского населения – вполне можно было применить к Тиму, если послушать того же Женьку. Колодезов любил красивые вещи, потому место на столе занимала внушительных размеров статуэтка расправляющей крылья птицы: то ли сокола, то ли степного орла – Тим не слишком хорошо разбирался в сгинувших видах.

– А я ведь просил, Тимур, – выдержав продолжительную паузу, проговорил Колодезов. Голос звучал ровно и холодно, можно даже сказать, привычно. Именно такой тон появлялся у дядьки, стоило Тиму попасться на какой-нибудь шалости или оплошности. Обычно разговор завершался фразой: «Сделай так, чтобы я больше этого не видел, не слышал, мне не рассказывали и так далее по списку». И Тим давал слово. Оно вовсе не означало, будто он переставал озорничать, но дядька ни о чем не узнавал, и этого было абсолютно достаточно.

Однако теперь замять конфликт вряд ли удастся, да и не хотел Тим отказываться от идеи вылазки в Москву. Почему? Пожалуй, он сам не мог ответить на этот вопрос. Душно стало в родном поселении, надоело вставать, патрулировать, выполнять нехитрую работу, дежурить, ложиться спать и знать, что и завтра ничего не изменится, скорее всего, так и пройдет вся жизнь, и не случится в ней ничего нового и интересного. Становиться героем или доказывать свою правоту Тим тоже не особенно стремился, хотя с детства довлеющий над ним Колодезов изрядно ему надоел. Наверное, он ощущал себя кем-то сродни этой неопознанной птице, которой в свое время до смерти захотелось вылететь из родительского гнезда.

– Про-сил? – отрывисто произнес Тим. – Не распускать язык и не волновать наше болото? Так я сказал лишь своим. А что сам идти собрался, так это мое дело.

– Ошибаешься, – нахмурил брови Колодезов.

– Вряд ли.