Лики памяти

– Ты… какой ребенок? Ты замужем!

– Ну, все правильно. Замужем и с ребенком. В чем дело?

– Ты издеваешься?!

– Ничуть, – ее глаза являли эталонный образец кротости и добродетели.

– Ты… – Никита повел челюстью, словно ее свело, а затем пожевал губу. – Ты…

– Ну да, это я.

– Прекрати! Ты собираешься родить ребенка от другого мужчины, будучи замужем? Я верно понял?

– Ну да.

Никита выдохнул.

– Ты совсем уже.

– Почему?

– Почему?!

– Интересно, – спокойно изрекла Инна. – Раньше моральная сторона вопроса тебя не особенно волновала. А теперь ты мне проповеди надумал читать?

– Ты вообще как себе это представляешь? Твой этот будет воспитывать моего ребенка, а я на него через забор смотреть?! Не выйдет ничего у тебя!

– Хорошо, – как-то странно улыбнулась Инна. – Тогда я от него уйду к тебе.

– Снова твои шуточки.

– Помилуй, теперь уж не до шуток. Что, не нравится перспективка?

– Ты столько раз говорила, что никогда от него не уйдешь, что я уже свыкся с мыслью.

– А теперь что же? Уже не нужно? Все ведь и так было прекрасно для тебя.

– А теперь ты будешь делать одного меня виноватым.

– Попробуй оспорить мои слова.

Никита не ответил. Недавнее чувство солидарности с ее невидимым мужем разгорелось вновь. В середине пути он считал его мерзким идиотом, который не понимает, что жена его сторонится, поэтому отчасти достойным наказания. Солидарность это была или красиво обозванная трусость, однако Никита поспешно ушел, кинув напоследок пару уничижительных замечаний по поводу морального аспекта случившегося и подумав, что ему совершенно не нужно сейчас, только начиная свой путь, взваливать себе на шею одержимую женщину и младенца в перспективе.

41

Илья что-то эмоционально выговаривал, маячил по комнате. До Эли тяжело долетали его слова, разбиваясь о навалившуюся отрешенную усталость.

– Какого черта ты с ней говорила?! Кто тебя просил?!

– Реакция твоя такова, словно я хотела не склеить ваш брак, а разрушить.

– А меня ты спросила? Чего я хочу?

– Милый, – со снисхождением, почти с добром усмехнулась Эля. – Ты не видишь себя, когда говоришь о Марине.

– Я уважаю ее.

– Это не уважение. То есть не только оно. Это потребность. Нечто заполненнее простой любви. Нечто невыносимее.

– Ты перечитала романов.

– Я так часто упрекаю себя в этом, что теперь мне даже не обидно. Илья, – подошла она к нему, севшему на тумбочку. – Попробуй. Пожалуйста. Хорошие люди должны быть счастливы. И особенно должны быть счастливы их дети.

– Как будто я не пробовал.

– Судя по всему, недостаточно. Ты дал ей уйти.

– Она очень обидела меня.

– Я знаю, милый. Но и ей было тяжело, а ты ее винил во всем. Она это чувствовала. Ей, может, нужно было, чтобы ее пожалели…

– Она нуждалась лишь в том, чтобы я полностью признал свою капитуляцию.

– Она потеряла дочь.

– Как и я.

– Это можно продолжать часами. А еще можно…

Эля склонилась над Ильей. Она еще не знала, что он решил, но вообразила, что все будет так, как она задумала. Не потому, что Илья был тряпкой. А потому, что ему самому была невыносима мысль, что Марина снова выйдет замуж и его дочь будет жить в одном доме с чужим мужчиной.

– Я ведь от нее не уходил. Будь моя воля, мы до сих пор бы жили вместе.

– Порой людям нужен лишь маленький толчок в спину. Когда то, о чем они и сами думают много раз, концентрируется и облекается в мысли, а потом и поступки.

Эля подошла к нему и, ладонями подняв обрамленную чистой линией волос голову, начала медленно и нежно целовать ее.

– Вот что тебе нужно – Анюта. К чему винить кого-то? Если только вы вдвоем сможете исцелить сами себя. Такое не забудешь никогда, но попытаться стоит.

– Как я могу поступить с тобой как ловелас? – спросил Илья с теми грустно-призывающими глазами, против которых Эля не находила аргументов, от которых не умела защищаться.

– Успокойся. Я же все понимаю, – лишь сказала она тихо вдогонку. Больше говорить не хотелось. Хотелось скрыться, сбежать. Щемящее чувство внушала ей необходимость этого поступка. Что-то благородное и ранящее, грустное, как Саймон и Гарфункель. Эля не понимала, как люди могут годами существовать в одной комнате. Она бы вышла в окно, вышибив его, лишь бы оказаться хоть на время предоставленной сама себе. Ее душили стены, дыхание и боль Ильи, который взволнованно дергал какой-то шнурок в руках, ссутулено скрючившись.

– Я ведь девушка, которая молчит. Но если уж говорит, то выплескивает все, очищаясь.

Эля почувствовала, что подает все так, словно жертвует своим счастьем ради него. Могла ли она в какой-то момент подумать, что счастье их не конечно, а может вылиться в безбрежные годы бок о бок? Могла и думала. Как человек с многослойным воображением, она просчитывала все варианты возможного за исключением самых гроульных, сюрреалистичных.

– Илья, перестань, – сказала Эля уже с жалостью и легким стыдом за его состояние, грозящим перерасти в раздражение.