Лики памяти

– А ведь я дочь потерял. Поэтому мы с Мариной и расстались.

Не то, чтобы я не подозревала. Сложно было не заметить его скрытую хроническую грусть, размельченную чувством вины. Странно и страшно писать это. Я всегда ненавидела заносить в дневник то, что не способно зарядить или заставить задуматься. Но сейчас мне надо переварить это, стряхнуть с себя. Анюта… была не одна. Это смахивает на завязку дурного триллера с плохими, но популярными актерами. Как-то я все ухожу от темы, чтобы не писать это и не заставлять себя снова переживать разъедающее. Порой мне тяжело даже ответить на ироничное сообщение – сердце бьется…

Я не имею здесь права каким-то образом судить о чувствах родителей, когда они узнали, что их крошка… Люди любят говорить: «Бедняги, я им сочувствую», но на деле это оскорбление, потому что только тот, кто прошел точно через то же, имеет право так говорить.

Я боюсь детей, но отчасти понимаю безумную нежность матери к тому, кого она выносила, к кому-то беззащитному и новенькому, без болезней и шрамов, без грибка и герпеса, лысины и предрассудков, которые даже более живучи, чем неизлечимые болезни. Это сидит почти в каждой женщине, пусть и выражается порой в уродливой форме опеки над мужьями или целования собачек, кошечек и кроликов. Я принимаю этот страх привязанности, кабалы, рабства и пеленок. А еще дикое беспокойство за младенца, его здоровье до и после рождения, неуверенность в себе и прочее, чему темой отдельный толстенный роман, который до сих пор не написан – у матерей нет времени на это. А потом уходит время, воспоминания стираются. И выросшие дети игнорируют.

Люди существенно переоценивают возможность передать половину своей ДНК другому существу. Нет никакой гарантии, что его душа будет близка их душе, как бы они его ни любили. Нет, когда я вижу счастливую семью, во мне разливается спокойствие и теплота. Я говорю о тех, кто считает семью проторенным способом достичь благодати. Кто и не пытается как-то раздвинуть свои горизонты. Нам сказали, что семья – главное в жизни, вот мы и повторяем за безликой массой.

Со стороны все кажется просто – эта мысль преследует меня с детства. В газете или книге легко прочитать – окончила школу, институт, вышла замуж, родила, умерла. Ведь так выглядит жизнь большинства женщин. Но они в вечной беготне непонятно ради чего (так заведено) даже не находят времени, чтобы понять это. Они живут семьей, а, когда семья естественно распадается на новые отсеки, остаются одинокими, без хобби, без цели.

Я хочу быть большим, потому и не мечтаю о детях маниакально. Это придет, это уже во мне, но лучше позволить всему пройти естественно, без насилия, без страха. Верный способ лишить себя счастья и смысла – как раз думать о замужестве как о единственном пути их достижения, слушать не внутренние ориентиры, а советы окружающих. Как все просто, чтобы найти свое место, постичь Вселенную – принять какую-то религию или вступить в брак… слушать слова проповедников и родителей – и отпадет потребность думать, а, значит, и напрягаться. Но если бы все делали так, человечество никогда бы не сдвинулось с мертвой точки.

Зачем тогда нам дан интеллект, если главное – любовь и дети, ведь животные и любить могут тоже, и смысл их существования такой же – выжить и продолжить род. Создать семью способен любой дурак. Так что она не первостепенна, тем более если в ней нет привязанности. Отличный фундамент, не более. Духовная развитость в разы важнее. Думая все это, я все равно видела счастье в глазах Ильи при встречах с Анютой и понимала. Сердцем, не разумом.

Люди теряют так много в семье и карьере. Принято думать, что эти два явления как раз являются теми столпами, которые составляют жизнь. Правда в том, что, если убрать и то и другое, человек поймет, насколько бессмысленно его существование. А понять необходимо. Чтобы тянуться к смыслу, а не заменять его суррогатами. Чтобы видеть жизнь, а не слушать чужие о ней пересказы.

Было что-то глубоко интимное в том, как он любил дочь. Взрослый состоявшийся мужчина и маленькая принцесса, которая руководит им и делает лучше. Он даже не пытался делать вид, что она не важна для него.

Счастливейшие, свободнейшие и самые необычные дети рождаются у женщин, которые завели их не потому, что так было надо, а потому что чувствовали, что это им необходимо. Почему принято так отрицательно относиться к эгоизму? Это понятие вообще слишком размыто, чтобы кого-то шпынять им. Когда я делаю хорошо себе, я не оставляю у себя в душе агрессии, никого не виню в своих проблемах… Я открыта и дружелюбна. Разве не у таких женщин здоровые и веселые дети? А не забитые, понимающие, что они все портят, что от них устают, что они лишние. У всех своя правда из-за пройденного. Когда я говорю об узости нашего восприятия, я вовсе не исключаю себя из таких же слепых щенков. Типажей нет, это убогая попытка классифицировать не поддающееся адекватному изложению Человечество.

Но я опять отвлеклась. Как же это тяжело, я даже не хочу это перечитывать… Наверное, мне лучше прекратить терзать душу.

…я так хотела видеть в Никите лучшего, главного человека, но таким он стал лишь на время. Я поняла это, испытав безумное притяжение к Илье, а мне нужен был человек, сочетающий в себе две их ипостаси. Никита оказался прав. Настала пора двигаться и искать дальше. А по сути это лишь побочный эффект существования.

Я долго сидела в каком-то ступоре. Вставала, садилась, не могла ни на чем сфокусироваться. Неужели только оттого, что мне так хорошо, я дальше буду драть их сердца? Дам им всем погрязнуть в нелепости каких-то паршивых склок? Буду смотреть, как они топятся?

А если мы с Ильей расстанемся? Он останется никому не нужным, одиноким… Он уже не сможет легко завести новый роман, а друзья разбежались, каждый в своем вихре и бремени яви. Семья – это не только клубок противоречий и симбиоза, граничащего с отторжением. Это залог того, что ты не умрешь, обглоданный крысами, несчастный и сумасшедший.

Голая любовь ничего не значит. Телесная привязанность живет пару лет, а душевное тепло нужно и детям, и старикам, оно долговечнее и вернее. Как ни странно, разумом, что важно, я Илью не вижу рядом через годы. Кузина говорила мне, что, если с мужчиной рядом не можешь представить семьи, его надо оставить… А вот с Мариной все иначе. У меня сердце подпрыгивает от радости, когда наблюдаю за ними, перебираю меж пальцев их историю. При самомнении, умении держаться и явном интеллекте у Марины нет, а это почти недостижимо, ни капли гнили и разлагающего сознания, что она выше окружающих.

38

Илья с знакомым покалыванием в сердце описывал дни, которые предпочитал похоронить, забить, настолько они были невыносимы. Когда в больнице им сообщили, что Ирина мертва… Когда Марина в каком-то помутнении набросилась на девушку, которая призывала оставить жизнь собаке и отдать на перевоспитание, утверждая, что ребенок спровоцировал ее сам. Мать оттащили, она успела только ударить зоозащитницу по лицу. Илья знал, насколько этого Марине мало. В ее душе до сих пор тлела неутоленная потребность справедливости, иступленная надежда, что так она сможет исцелиться. Не обладая ее темпераментом, он, тем не менее, понимал.

Странно, как бок о бок с незаживающей раной потери и этого подвешенного состояния он постоянно отвлекался на приготовление кофе, стирку, работу, даже встречи с друзьями. Сознанию удавалось отвлекаться на довольно значительный срок. И Илья не ненавидел себя. Он видел в этом естественный ход вещей и благодарил природу за то, что наградила его великим даром забывать, зализывать.

Это уже не сжимало, грозя размозжить мозг и все нутро вместе с ним. Организм, порой против желания, лечил сам себя, не стремясь быть искромсанным прошлым. Илья избежал свыкания с болью и зависимости от нее. Как женщины, потерявшие мужей на фронте и прожившие без них долгую тяжелую жизнь, никогда не забывают того, что было их счастьем на самом деле, и умирают с надеждой. Впрочем, может быть, и с мужьями их жизнь была бы так же тяжела и безрадостна, а вовсе не романтична… То ли рана Ильи была не так сильна, чтобы уничтожить его, то ли он слишком ценил подарок судьбы и отпущенное ему время. Ему казалось преступлением ныть и разбазаривать капитал, пока еще есть силы и тело не предает. Для того, чтобы сложить оружие, причины всегда найдутся. В конечном итоге, мы здесь для развития собственной души и перед ней держим ответ. Разорванная любовь неспособна оказалась подкосить его настолько, чтобы уничтожить.

Эля всерьез начала думать, что тоска Ильи – это вовсе не тоска по земной тайне его прошлого, а тоска по тому, что нельзя ни вспомнить, ни объять, ни увидеть – по важнейшей тайне мироздания.

Она так часто замечала его взгляд в собственном зеркале и знала первопричину. Она могла получать истинное наслаждение от земных радостей – пушистого кота, нагло колющегося в ноги, огромного куска торта после чего-то белкового и соленого, запаха чистой одежды, но глаза ее всегда таили грусть от непознаваемости первопричины всего этого – кота, воздуха, ее тела и особенно ее души. Мыслящих выдает грусть по тому, что в рамках этой жизни они точно не познают.

Для каждого человека, будь он верующий, атеист, агностик или бог знает кто еще, в рассуждениях о природе вещей наступает тупиковая точка диспута, дальше которой никто зайти не может. Люди хитрят, увиливают, придумывают безумные бездоказательные конструкции, но все их доводы рассыпаются перед этой каменной стеной тайны, которую Вселенная с улыбкой превосходства и озабоченности чем-то большим не спешит раскрывать перед нами. Никто не может внятно объяснить, откуда взялись бог или сжатая точка, образовавшая Большой взрыв, или оба сразу, а, если все это – иллюзия или чей-то сон, откуда взялся спящий или мы? Даже если мы являемся голограммой или чужеродной имитацией, наша реальность все равно существует, поскольку мы ощущаем ее… Элю невероятно бесило, что она не могла проникнуть сквозь эту желанную завесу.

Для нее первопричина была важнее всего остального, важнее истинности теорий суперструн, голограмм, кварков, но как раз ее пока не может объяснить наука и уж тем более религия. Все, кто строит какие-то гипотезы – философы, проповедники и городские сумасшедшие, лишь ходят в темноте с завязанными глазами. Верить им на слово – безумие.

39

Эля сидела в машине и завороженно наблюдала за синхронным, едва ли не магическим взаимодействием этой семейной пары. Когда шутила Марина, усмехался Илья. Когда Илья, Марина расслабленно опускала глаза и озарялась совсем не свойственной ей смешинкой. Эля ощущала валящую от них цельную теплоту. И у нее защемило сердце. Почему они не выполняют единственный верный путь, не познают жизнь сообща, чтобы, исходя из схожести, поправлять друг друга, обсуждать увиденное…

Когда Илья побежал за Анютой, бросившейся пускать кораблик в ручей, Эля покинула свой наблюдательный пункт и двинулась к Марине.

– Насладились видом? – доброжелательно спросила та.

– Сполна. Чудные места.

– Это правда… Не понимаю, как люди живут в мегаполисах.

– Я тоже не понимаю.

– Вы же и живете в большом городе…

– Это временно, чтобы состояться. Эти холмы… Какие-то индейские, словно из скалы высеченные, как и их профили… Успокоение вселенское… Воздух… Порой мне кажется, что это все, что нужно людям. Для гармонии. Все лишнее как-то разом отметается, хочется размышлять…

– Именно потому я и живу здесь.

Обе молча окинули окружающее пространство.

– Было время, когда я действительно думала, что здесь будут жить поколения большой семьи…

– Вы со стороны не можете видеть вашу семью в сборе. Может, Илья и совершил что-то не то, но он достаточно умен и морален, чтобы услышать ваши слова, если они будут сказаны доходчиво. Но он не может услышать то, что не произнесено.

Марина, казалось, впала в анабиоз. Эля с грустью, но с чувством чистоты, настигающим после дотошной уборки, отошла от нее и села на прежнее место. Говорить об этом с Ильей она испугалась.

И одновременно Эля рвалась освободиться, потому что боялась того, что будет дальше. Она по-прежнему опасалась неестественности прозябания в насыщенных отношениях с другим человеком, так от нее отличным. Боялась брать на себя ответственность о ком-то, вступать в брак, рожать детей… Все это было так дико, о ком-то далеком и неродном, но не о ней. Психологически Эля застряла в возрасте превращения отрочества в юношество и отнюдь не тяготилась этим. Она постоянно слышала о нерешительных мужчинах, которые не хотели ничем обременять себя, и прекрасно их понимала, не представляя, почему общество так и норовит прижать их к стенке. То же самое оно хотело сделать и с ней. То, что нам пытаются навязать о человеке, почтив всегда сужает грани личности от отсутствия подлинного таланта.

Эля подергивалась от мысли, что вместо друзей и поездок за город, просмотра культовых фильмов и чтения книг у раскрытого навстречу пряному ветру окна она вынуждена будет без работы и, соответственно, без социализации, полностью на чьем-то попечении сидеть на привязи в маленькой квартирке с вечно орущим младенцем и мужем, ведущим, в отличие от нее, полную жизнь и втайне тяготящимся приобретением. В представлении Эли игра ни на йоту не стоила свеч. Крушение всего, что только было в жизни радостного и светлого, превращенного в бесцветную каторгу.

Эле легче было отдать Илью Марине и утешаться мыслью, что она совершила хороший поступок. Она не хотела быть разлучницей и причиной распрей – в собственных глазах Эля должна оставаться безупречной.

40

Она целовала его в шею, в складки, образованные опусканием головы на грудь.

– Хочу от тебя ребенка.

Никита разом выпрямился как деревяшка. Его зрачки почти достигли краев радужек.

– Ты…чт… аэ…

Ему не хватило кислорода, он начал кашлять. Инна со слегка нетерпеливым недоумением воззрилась на него.

– В чем дело?

– В чем дело?! – завопил Никита, вскакивая. – Ты опять сделала это!

– Что? – протянула Инна, плохо скрывая желание передразнить его.