Лики памяти

А вот тот, кто набивался в мужья настойчиво и неоригинально, подкармливая узость родителей аляповатыми букетами – тот надежен, да и семьи знакомы. И Инна слушала, потупив глазки. Она не в состоянии была огорчить мать, при допущении этого впадая в ступор и неся в себе какой-то неподъемный груз из детства. Груз бессилия и страха.

26

Парадоксальное сочетание слов, которое могло прийти только этому человеку исключительно в этот промежуток пространства, удивительно точно отражало действительность. Я закрыла томик Ахмадулиной и начала размышлять о непостижимости искусства. Я ссылаюсь на нее, она ссылалась на Пастернака, он в свою очередь на Пушкина… Фотографии Пастернака как из мазков слеплены, словно картины. Нет ничего слаще истории, корней, преемственности, ощущения, что за твоей спиной прожитые опыты. Это утешает и придает сил. Читать по-прежнему популярно, хотя бы чтобы пихать это в нос остальным.

Вдруг я подумала, как это круто и современно, что я лежу здесь с книгой прямо как фото в социальных сетях от знающих себе цену девушек, которые фотографируют собственные стройные ноги с книгой на брызжущей цветом юбке. Иногда, что только подчеркивает положение вещей, в кадр попадают предметы интерьера, коты и бойфренды. А посты с атмосферными фото природы, чашек, книг и пледов… Это немного смешно, но, пересматривая старые фото с собственными фенечками и в удачных шмотках, наполняешься каким-то непревзойденным и неописуемым ощущением не только удовлетворения собой и моментом (будет что оставить – хотя бы удачные фотографии), но и прелести аксессуаров, магазинов, ведущих в конечном итоге к шарму и ветру, колышущему волосы.

И незаметно начинаешь представлять себя чем-то значительным, героиней хорошей истории, непременно экранизации, а не просто фильма, так более весомо – у фильма еще есть продолжение вглубь, в дебри, особый статус… И внешне преуспевающие девушки будут обсуждать это в уютных кафе за чашечкой нестерпимо горячего шоколада. Ото всего этого веет какой-то потрясающей респектабельностью, нерушимостью, энергетикой, с которой не поспоришь, и хочется принадлежать к этому сладкому миру современности, причем современности интеллектуальной. Поэтому и у меня есть пестрые юбки из хлопка, расписанные цветами, склады бижутерии и целые прочитанные тома в голове. И я тоже могу обсуждать экранизацию «Великого Гэтсби» и говорить, что Дэзи в книге более глубока. Ощущения… Повторяются ли они у разных людей с точностью до сотых? И вместе с тем у меня есть еще глыбы и глыбы того, что я хочу сказать. А это лишь мишура, не более чем настроение.

Мне вспомнились синие сумерки, накрапывающие на искрящийся под слабым лунным сиянием снежок. Пористый неустойчивый лед разверзался под ногами, а мозг в дурмане глотал расщепленный на тысячи нот воздух раннего весеннего прения. И я, неприметная в черном водовороте непостижимого леса, в котором, несмотря на монолитность, чувствовалось что-то живое, движущееся. Мой тягучий цепляющий оптимизм всегда подпитывался матово-лиловым закатом, словно солнце заряжает меня, как батарея.

Однажды я уйду по той темной ночной дороге в никуда и не вернусь. Всю мою недолгую жизнь периодически я не понимаю, какая взаимосвязь между моим телом и тем, что в нем. Это даже мало связано с процессом моего мышления – мышление ведь – работа мозга. Может, душа осознается, очищается? То есть именно та часть души, которая больше знает… Вчера едва ли не в припадке когнитивного диссонанса смотрела на свои зеленые радужки и не понимала, что за ведьма уставилась на меня в тусклом свете шестидесяти ватных лампочек. Энергии жрут много, а толку никакого. У меня от них свербит в глазах.

Как много люди тратят сил, энергии на пустоту, ненужность… А что по-настоящему нужно? Только собственная душа. И все. Так просто, что не верится. Оставляем философию и искусство как ее путь, развитие и результат, помощь другим, любовь. Остальное какое-то побочное, тусклое. То, что может на какое-то время занять, но никак не стать настоящим смыслом.

27

В воображении идеал человека всегда подчиняется тому, кто его воссоздает, а, значит, не обладает ни собственным умом, ни силой духа. Это настоящее раздолье для солипсистов, но оно неизбежно ломается о живого человека, который творит что-то невообразимое.

Я не люблю думать, что кто-то похож на меня. Краткие периоды моей меланхолии и опущенных рук сменяются новым светом и песнями. Порой я наделяю людей своими мыслями, но это отторгается реальностью.

В связи с последними событиями я видела себя скучной скукоженной девчонкой, которая не нужна ни своему великовозрастному бойфренду, ни заплутавшему другу. Они рассыпались, перерождались настолько нежданно, что я не успевала поменять свое мнение о них. Я надрываюсь над этой тяжестью жизни. На всех я хотела произвести впечатление, замазать угри, сидеть прямо… Зачем?

Никита и его старая новая пассия, образ которых я тут же перелепила, так активны в социальном отношении, с легкостью заводят знакомства и балаболят о ерунде. Может, с приходом Инны какие-то стороны Никиты мутировали или выползли на свет? К таким людям я отношусь с неизменной смесью досады и даже легкой зависти. В этом отношении я отщепенец, но радость от свободы в разы пленительнее новых знакомств. Раз не меняю – мне это не нужно. Не пробуя – не узнаешь, способен ли.

Никита научил меня кататься на коньках. Когда мы состаримся, это будем одним из ярчайших воспоминаний за мою жизнь, я уверена – как мы дурачились, падали, а за окном уже тек март… Некоторые ничтожества, проходные люди у Жизни, презрительно кривясь, выдают: «Ой, да он в эту аспирантуру поступил, чтобы от армии откосить». В нем сила духовная, редкая, редчайшая установка не судить людей. В обществе, где каждый день кто-то на кого-то косится, сплетничает или посмеивается, это сродни святости, пропуску в лучший мир.

Но наши отношения разладились. Меня раздражает его невесть откуда выпятившееся ханжество, сжатые губы, стоит мне только заикнуться об Илье. Никогда бы не подумала, что он всерьез будет брюзжать по поводу того, что я встречаюсь с женатым мужчиной, который не сам ушел из семьи. Но, похоже, мы не знаем даже собственных друзей, сдерживающие обстоятельства, вдолбленные нормы. Он оказался заложником общества, как и все остальные… Я всегда считала, что стереотипы и правила – удел идиотов, но человек настолько разнообразен, что заражается вирусом религии или принципов несвободы духа в угоду чьим-то убеждениям даже при развитом интеллекте. Порой лучше не трогать, лучше обходить эту плесень в головах друзей, иначе наступившее потом разочарование будет гнобить и отравлять. То, что сам он спит с замужней женщиной, которую никто не выгонял из дома и муж которой, в отличие от Марины, ни о чем не догадывался, Никиту не занимает.

У Никиты все строится на самообмане, а я стараюсь пробиться к трезвости. Вот почему он влюблялся и дальше будет, а моя душа, вертя носом, молчит.

Когда я в лоб спросила Никиту о моем романе, пресытясь его недовольно надутыми губами, он поразил меня ответом:

– Илья мужчина. И должен отвечать за свои поступки.

Поразительный шовинизм! Феминистки так часто ругают мужчин за двойные стандарты по отношению к женщинам, что я упустила, что и мужчины, и женщины презирают не только противоположный пол, но и свой. Извечная биологическая борьба как внутри своего вида, так и с остальными животными… Удивительно, что в этом паталогическом желании найти себе врагов мы умудряемся заводить друзей.

28

У мужчин среднего возраста всегда неладно с женами, если они хотят развлечься со старлетками. Если заглянуть за завесу басен, почти наверняка откроется опрятная квартира и ухоженная жена, которую он с сознанием благополучия удавшейся жизни целует в лоб, когда заканчивает лопать сварганенный ей обед. А по субботам угощает роллами и прочими вкусняшками… Что-то я ударилась в вариации «как бы я сама хотела поживать в сорок».

Как я и предполагала, Марина оказалась шикарной женщиной в расцвете лет, выдержанной, без лишних акцентов фальшивых тонов на коже или волосах. Ее целлюлит и прочие недостатки, если и были, надежно прикрывались. Как истовый поклонник человеческой красоты, я не могла наглядеться на нее. Как-то разом сама себе я показалось маленькой и жалкой, без дивных блестящих рыжиной каштановых волос с небольшими вкраплениями какой-то яичной желтизны по поверхности, перемежающейся с благосклонным солнечным светом.

В Марине неспроста чудилось что-то более темное, сгущенное, чем виделось с первого взгляда. По молодости они занимались рок-музыкой, и дух свободы угадывался во взглядах искоса, что невероятно мне доставляло. Она постоянно бежала за чем-то новым, боясь отстать от следующего поколения, приросшего к гаджетам. Ее простота и небрежная элегантность покоряли несмотря на то, что не были продуманной линией поведения. А может, как раз поэтому – сквозившая искренность отказывалась засорять жизнь намеренным внешним видом, испачканным самодовольством.

У меня разболелась голова, потому что сиюминутно я не могла принять никакое решение – слишком от многих факторов зависело мое душевное спокойствие. Так что я просто включила безмерную эфемерность Evanescence и вспомнила, как сидела под них на ночной летней крыше, смотрела на звезды, проникалась непостижимой тайной бытия. Мне никто не был нужен кроме моей крыши и листьев, перемешанных в закате. Я не знала, что ловлю, что хочет проткнуть, прорвать мой взгляд, я просто наслаждалась. Сизые сумерки, бег нот и души куда-то в неведомое… Это было лучшей частью всего летнего дня и занимало часы. Я представляла себе средневековые замки, думала о прочитанных романах, чаще всего о «Проклятых королях» Дрюона. Я хотела снять фильм по этой книге и с воодушевлением выбирала актеров на ведущие роли. Истовое наслаждение читать особенно близкого автора, который умеет создать интригу как раз по твоему вкусу. Так хочется вернуть избранные мгновения…

Это не отнять, это было, причем было прекрасно, составляя лучшую часть отрочества. Но надо идти дальше. Я утратила старые привычки, но порой скучаю по ним. Хотя иногда мне страшно, как узколоба я была. И беспредельно грустно, что те дни не повторить.

Я мало думала о людях, теперь думаю постоянно. Они – мой воздух и хлеб. Я не понимаю, ненавижу их, восхищаюсь ими, сочувствую, хочу помочь и остаюсь равнодушной. Но без них не могу. Человек без общества, без знания – мертвый человек.

Я всегда была слишком серьезной и вдумчивой, чтобы влюбляться по каждому зову. Мне это было не нужно. Может, с тех пор ничего и не изменилось… Настоящая любовь не обрывается и не стирается. Я никогда не была сентиментальной, но в это твердо верю не потому что мне хочется, а потому что это подтверждают многие истории. Надеюсь, что это придет со временем. И всегда уважала однолюбов. В этом есть что-то воодушевляющее – всю жизнь провести с одним человеком. Значит, ты чего-то стоишь, можешь преодолевать препятствия быта и дурного настроения, а не сбежать из-за малейшего неудовольствия.

29

Мужчина, которого хотелось целовать всегда, с которым хотелось просто лежать в комнате, залитой перепудренным солнцем, и обнимать твердый торс. Я чувствовала, несмотря на расстояние и преграды, солоноватый вкус его чистой, пахнущей здоровым человеком кожи. Она всегда теплая, как только что испеченный хлеб. Немного шершавая от бритья, не так, как у женщин. У женщин кожа слишком мягкая, порой губы ищут чего-то, какой-то опоры, препятствия, и не могут найти. С мужчинами все иначе. Губы останавливаются на их щеках, подбородке, и не хотят уходить. Хотят дойти до главного, окунуться во влажность и теплоту губ, защититься.

Илья казался мне недоступным небожителем, прикоснуться к которому я никогда не отважусь. Казалось неправдоподобным, что он вообще даст мне на это право, что я попрошу. В душе я так и осталась зажатой толстой девочкой, которая мучилась от собственного несовершенства и в то же время несовершенством этим прикрывалась, огораживалась от толпы в спасительной тишине уединения. Сколько себя помню, мне казались привлекательными сумасшедшие, я едва ли не провоцировала себя на то же… Но только если рядом был кто-то, кто понимал. То есть почти никогда. Мне хотелось быть необычной, но не до такой степени, чтобы унижать себя зелеными волосами или пирсингом по всему лицу. Это крест на себе, признание, что никаким другим путем выделиться не можешь. То есть обнародование собственной несостоятельности и бессилия.

Как взрослый мужчина меня, девушку почти без опыта, Илья пугал и этим же притягивал. Все с ним казалось ярче, значительнее. Самой своей устойчивостью и спокойствием он внушал доверие и уважение. Я всегда уважала его как отца, хотя отец у меня был, причем любимый. Я всегда знала, что частицу любви к нему перенесу на избранника.

Человек не может быть одинаков не только на протяжении жизни, года, но и даже на протяжении недели. Поэтому, когда я слышу: «Ты изменилась», испытываю чувство жалости. К ним. Потому что они настолько меня не знают, что не видят моих граней. Не обладают воображением и пониманием, что человек рассыпается, разлетается ежечасно, спит и вдруг взрывается, открывает, наконец, путь для того, что тлело или вовсе, казалось, умерло… Да, я меняюсь. Каждый час своей жизни, после каждого человека, преградившего путь, после каждого просмотренного фильма. Нет материи более нестабильной, более неизмеримой, чем человеческая душа, а, вернее, характер, потому что душа, умерев, освободится от этой шелухи, оставив только четкие линии. Говорить, что кто-то изменился – признание собственного фиаско в исследовании чужой жизни. Так, рысь по верхам.

Илья обнимал мою непокрытую спину. И я думала, как это круто и современно, как свободно… На его коже оставались полукружья розовых полос от моих всегда стриженных ногтей. Любовь и долг неразделимы. Любить – значит быть обязанным заботиться. Я хотела о нем заботиться. Не типично, как это делают женщины без фантазии – подчиниться его интересам и раствориться на кухне. Я собиралась навести порядок в его голове, вытравить эти мысли, что тащили его на дно. Хорошо, что он не был слабаком и не привязался к выпивке. Он терпел как лучшие представители нашего подвида – периодически всплескиваясь и много работая.

Любовь занимает все помыслы тех, кому больше нечем заняться, но, если уметь дозировать, то она божественна своей наполненностью, глубоким смыслом, красотой и нежностью прикосновений, ласковой непокорностью, запахами. Писать о любви – неисчерпаемый запас.

30

Его эта Инна… Слишком, местами приторно красива в патриархальном понимании. Нарочито томный, пресыщенный взгляд и жеманность, запрятанная под царственность. И при этом сжатый рот и дикое высокомерие по отношению к таким недостойным, как я, как будто ее улыбка – несусветный подарок.

Мне довелось пару раз перекинуться с ней фразами. Не буду строить из себя провидца, как это делается в классических романах – на основе одного взгляда узнают всю подноготную персонажа. Но то, что сказала Инна, дает мне полное право сформировать свое, пусть предвзятое, пусть недостаточное ввиду скудности фактов мнение.

Меня поражают помешанные на своей внешности девушки, которые выходят из строя, как только у них растреплется прическа. Они так в себе не уверены, так себя не любят, что из-за одного этого могут впасть в ступор. Они считают, что проблему в личной жизни можно решить, сев на диету, и тогда они сразу станут кому-то нужны и получат своего суженого.

Обычный человек со своими странностями и слабостями… Они не могут быть такими, какими мы их видим или видеть хотим. Они не одинаковы по отношению ко всем людям… Они вьют из окружающих веревки, пока им позволяют, и чувствуют себя хозяевами положения. Но как только кто-то начнет обращаться с ними как с дерьмом, они тут же становятся шелковыми, потому что всплывает их паталогическая неуверенность в себе. Были бы уверенными – не вели бы себя так. Были бы уверенными, не страдали бы высокомерием и неистовой потребностью отозваться о ком-то уничижительно. Потому они и не уходят от мучителей – боятся остаться одни, подсознательно чувствуют, что мучитель прав, что они достойны такого обращения, потому что сами не любят себя. Я не знаю, мучитель ли ее муж, но вполне возможно, что она хочет видеть его таким.

Но всех собак спускают на феминисток. Потому что их подсознательно уважают за деятельность. С ними спорят на равных. Их унижают как сильных противников. А по поводу подобных Инне отпускают только презрительные шуточки, но по-прежнему обеспечивают в обмен на телесные блага. Но это не феминизм, который подразумевает борьбу. Это паразитизм, всосавший в себя требования освободительниц без их ведома. Это то, что по-прежнему бросает тень на всех женщин планеты и тормозит их освобождение.

Не все ли нахалы грешат боязнью, что им дадут отпор, потому и нападают первыми? А пока им отпора не дают, расцветают просто невообразимо? Если бы я знала это в школе, сколько глупых стычек я бы избежала, поставив на место шпану… Хотя я периодически дралась с ними, во мне не было и сотой доли того успокоения и уверенности в себе, что есть теперь. Я ни капли не верю в постулат, что характер формируется в раннем детстве. В таком случае мой характер так обширен, что хватит на добрый десяток разных героев.

31

– Мы с Никитой никогда не могли найти общий язык. Казалось бы, все должно было привести к тому, чтобы мы стали друзьями, представляющими одну семью, но между нами неизменно что-то стояло.

– Ой, ладно, – вздохнула Эля, тыкая палочками в огромный сочный ролл.

На языке еще не замер яркий вкус и тепло отпитого. Опадающее мороженое насквозь пронзало кофе кремовыми хлопьями. Тарелка рядом призывно пахла печеньем. Душа Эли пела, взирая на это великолепие. Из всех пороков она предпочитала обжорство. – Ты отошел от встречи с Мариной?

– Все было не так уж плохо. Похоже, я начинаю выбираться, – мягко улыбнулся он и посмотрел на Элю.

Внутри Эли что-то скукожилось. Он был так мил, ей так нравилось играть в семью, принимать его трогательно заботу, но… Все это было так неестественно, конечно. Ее Илья… Эля до сих пор не верила, что он говорит с ней не как со странной подругой Никиты. О них самих она боялась говорить до сих пор.

Илья с теплотой смотрел на Элю. Кто бы мог подумать, что еще совсем недавно он опасался какой-то досаждающей ерунды, думал, как будет лучше. От воспоминаний об этом в его душе разлилось какое-то омерзение и негодование на людей, которые не понимают, чего стоит счастье. Как и требовалось ожидать, никто не подходил и не тыкал в него пальцем. А если и тыкал, он плевал на них, потому что попросту не замечал. Теперь уже никто не имел права испортить ему жизнь из-за любовных похождений недопустимостью огласки романа, что практиковалось в столь оплакиваемом людьми с недостатком информации прошлом. Его проблемы, как и большинство человеческих трудностей, оказались проекцией трусливого сознания, которое занимается только тем, что выстраивает апокалипсические предзнаменования и ужасается перспективе.

То, что Илья не мог описать, просачивалось сквозь пальцы, исчезало в бликах солнца на стене. Ее… свет. Милое личико, что бы и как Эля ни говорила, а она любила говорить много и зачастую не выбирала выражения. Она была не человеком, а ощущением… Как наложение музыки на запахи, одурманивала. Он подумал, что это, должно быть, и есть главное в человеческих отношениях – ощущение души рядом. Бывает ли любовь, лишенная такого? Илья сомневался.

Сливающиеся осколки, отблески, обрывки мыслей, впечатлений и воспоминаний. Люди, приходящие и остающиеся. Люди дающие. Люди рассеивающиеся. Забвение. Разочарование. Тупик. А в основе всего сильнейший посыл разгадать, дорыть. И отчаяние оттого, что, несмотря на все усилия, Вселенная не поддается.