Лики памяти

Он мог бы стать мне учителем, кумиром, а для него на деле меня как будто и нет, а эти непонятные девушки окружают его и озвучивают какие-то глупости. Он вежливо и отстраненно улыбается, мечтая поскорее сбежать… Странно, но ревность во мне крепко молчала. Наверное, потому что я прав на него не имела. Само собой, что он уже с кем-то. А я как никто чувствовала в себе эту неугасаемую силу любви, нежности, поддержки. Я столько часов своей жизни утопала в каких-то эфемерностях, что естественно тянуло воссоздать их в жизни. Но от невозможности реализоваться привязанность скоро отпадает как засохший комар с подоконника.

Может, меня как любительницу хитросплетений привлекала и его история… Но сейчас я выжата, хоть ничего не делала целый день, и соображаю как в ознобе, так что заканчиваю.

16

Я постучала в дверь квартиры Никиты. Знакомиться с его предками у меня не было желания, но мы условились, что я зайду за ним, потому что он помогал матери по дому, а гулять хотелось отчаянно. До онемения в ступнях, до мозолей, до забившегося в балетки песка, чтобы потом, присев на какой-нибудь проходной лавочке, говорить о ерунде, расслабленно сутулиться, жевать купленную в ларьке булку и смотреть на Неву.

– Здравствуйте, я за Никитой, – приветливо улыбнулась я, когда дверь открыл какой-то пожеванный тип.

– Здрасьте, – процедил господин с презрительно-равнодушным выражением, не удостоив меня взгляда дольше секунды.

Я опешила и внутренне скукожилась, обнеся свою душу прочным давным-давно наращенным панцирем и одновременно выпрямила спину.

– Папаша нарисовался, – скривился Никита, с раздражением захлопнув за собой дверь.

– Вы общаетесь?

– Хрен знает, зачем мать его пускает. Вот тебя он чуть взглядом не испепелил, а перед другими такой приличный и правильный. Когда я от знакомых слышу, какой у меня хороший отец, мне хочется прямо им в лицо рассмеяться.

– Собрались сойтись? – выпалила я первое, что пришло в голову.

– У них там свои какие-то терки, куда уж мне, непросвещенному.

Отец ненавидел сына, когда тот родился, и Никита после долгих лет отчаяния спокойно сознавал это. Рождение Никиты ознаменовало конец его надеждам и чаяниям. На матери Никиты он бы не женился, не забеременей она и не пригрози ему родня с обеих сторон. Он мечтал о другой, лучшей жизни… А вынужден был после работы тащиться в узкую квартирку слушать плач младенца и смесь жалоб и упреков, исходящих от растрепанной жены. Что для одного счастье, спокойствие и комфорт, для другого – скука и обуза.

Родоначальник появления этого ребенка не хотел, его рождение не вызвало никакого отклика кроме навязчивого трезвона о надвигающихся проблемах и стеснениях. А жена во главе с ее мамашей еще заставляли его улыбаться и делать вид, будто это не так. Как будто они забыли, что его мнения не сей счет вовсе не спрашивали. Его жена, которую он действительно любил с той интенсивностью, с которой это делают подобные ему аморфные ничтожества, теперь была обременена орущей тушей на руках, которая не подпускала его к прежде вожделенному телу. Все домашние кричали, какой это красивый ребенок, просто солнышко, а его достопочтенный отец скукоживался при этом в кислую гримасу. Но никто не понимал его дискомфорта, потому что все внимание было отдано этому маленькому засранцу! Он знал, знал, что так будет, поэтому и высказывался против его возникновения.

После развода половину своей зарплаты он должен был отдавать непонятно на какие нужды. Может ли существо, помещающееся в ящике стола, сжирать столько денег?! А, когда он начал подрастать, то дражайшая благоверная всячески науськивала ребенка против него. И они еще спрашивают, что с ним не так, почему он такой плохой отец!

Несовершенство человеческой сущности и запросов – рецепт распада браков. Немногие имеют мудрость сглаживать углы и работать над собственным благополучием. Они катятся по накатанной и отчего-то ждут счастья, обзывая его судьбой.

Никита относился к своим детским недоразумением с иронией. Он был не из группы неврастеников, готовых из всего сделать трагедию, да и мать, ревностно пиля отца, сына в это не впутывала, никогда, как многие, не унижая авторитет папаши перед отпрыском. Когда Никита вырос, они с матерью уже на равных обсуждали недостатки родителя. Кроме того, Никита всегда каким-то образом ухитрялся понимать разбитые чаяния отца и не ненавидел его. Порой было даже неловко, что именно он послужил причиной беспутной жизни старика. Хотя в глубине души он понимал, что, обладай отец истинной силой, он выпутался бы и добился всего, в отсутствии чего обвинял домашних. Это был лишь безболезненный для собственного самолюбия способ самооправдания.

Мать Никиты была бесхребетная испаряющаяся будто при разговорах женщина, и при этом Никита боялся сделать что-то не так, как она хочет, потому что ее нельзя было расстраивать – столько намучилась с папашей. Удивительно, как с постсоветскими лозунгами: «Одна останешься с дитем» и под бдительным оком родни она все же решилась на развод.

Папаша же со временем из просто не слишком радушного господина превратился в сумасшедшего, который один день спокойно общался с родней, а другой демонстративно отворачивался, понося их и угрожая расправой. Совсем видеться с сыном он не перестал несмотря на существенный перерыв на несколько лет, когда напрочь забыл адрес и телефон бывшей семьи, сетуя только на ежемесячно посылаемые им деньги. Но потом что-то щелкнуло в непримиримом сердце родителя, и сентиментальность пересилила желание отделаться от той части своей жизни. Теперь во времена просветления родоначальник допекал потомка высокоинтеллектуальными рассуждениями о судьбах родины. Никита спокойно сносил это в виду природной незлобивости и пуленепробиваемости благодаря многолетнему сосуществованию с взрывной матерью.

17

Никита, набрав приличную компанию и выдворив мать к родственничкам, с размахом решил отметить собственное двадцати трехлетие. В предвкушении попойки всю неделю он расхаживал с улыбкой и даже однажды, засевая питательную среду, не простерилизовал помещение.

Обычные для него спокойный голос, вежливые манеры, какой-то свет в глазах, неизменная тихая улыбка сменились состоянием возбужденности. Эля наблюдала другого человека – изящного, смелого, лукавого и остроумного, в вразвалочку обходящего свои владения. Грациозный, не выглядя слабым или женственным – большой дар. Никита относится ко всему внешнему с нескрываемым налетом иронии, что всегда восхищало Элю. Ей иногда становилось страшно от их похожести самой сутью, до пугающего потаенным стремлением к внутреннему, изнаночному, пониманию, что жизнь подарена не просто так, что в ней есть и цель и глубинный смысл.

Эля поневоле засмотрелась на Никиту, надувающего шарики. Зубки белые, глазки серые. Всем хотелось пожалеть его и даже быть использованными… Мерзавцем его никто не называл. С такой внешностью и эдаким страдающе – загадочным взглядом… Улыбка придавала лицу выразительность, которую его обладатель не помышлял изображать. Застенчивый и ветреный, увлекающийся. Может, на Элю смотрели так же, но она обладала поразительной способностью не замечать очевидного, зато улавливать то, что ускользало от прочих.

Может, в этом и крылась разгадка ее настороженного отношения к Никите при всех его плюсах – Эля интуитивно понимала, чем обернется их решение быть вместе. Она будет тащить все на себе, пока он будет сидеть и отпускать критические комментарии или излучать буддийское спокойствие – смотря насколько далеко зайдут их отношения. Это пока он был умиротворенным пофигистом, а она относилась к нему доброжелательно – не нужно было каждый день мыть за ним посуду.

Все шло по накатанной – поздравления, не блещущие оригинальностью, пожелания «быть клевым парнем» от тех, кто случайно зашел ВК и увидел там напоминание. Нудные звонки от родных, с которыми нужно было разговаривать из-под палки, преодолевая зевоту и отбиваясь от досаждающих вопросов, когда он заведет себе подружку, чтобы после этого события выслушивать предостережения в стиле: «Не женись так рано и не обрюхать».

К Никите прилип какой-то странного вида благодушный паренек, любезный со всеми без встречного одобрения. Молочный румянец молодца развеселил Элю. Никита вежливо улыбался и позволял тому хлопать себя по спине.

Жизнь Никиты казалась ему далекой, пустой и ненужной, когда никто не наблюдал за ней. Он не чувствовал, что вообще существует, если никто не видел этого. Именно поэтому он пригласил к себе всех знакомых, исключая тех, кто вызывал у него крайнее отвращение.

Илья заскочил на минуту пожать имениннику руку и сунуть толстую книженцию в виде презента. Дабы развивался. Никита, облепленный конфетти и радостный до умопомрачения, прокричал ему что-то сквозь музыку, потащил в комнату, плюхнул на диван, поднес бокал и исчез. Илья выпил микстуру от тоски, окинул безразличным взглядом прямоволосых девиц в джинсах, кучкой слепившихся рядом, и парней, явно ими не интересующихся. Их куда больше волновали заводила, выделывающий какие-то кренделя на ковре и, что самое важное, бутылка коньяка, в лучах славы и сияния обосновавшаяся на столе, заваленном чипсами и пиццей. Илья припомнил скучные посиделки своих ровесников, разговоры ни о чем с главной целью набить живот в обмен на ненужный подарок, купленный в крошечном магазинчике с непомерно задранными ценами, и как-то разом оттаял.

Сквозь смрад чужого дурачества Илья заострил внимание на живой девушке с хитрым запоминающимся лицом, на ее распухшей улыбке едва ли не до ушей. Кривляка… Хорошо, наверное, быть такой беззаботной. Она перевела на него дымчатый взгляд и как-то сразу вспыхнула, померкла. Рваные темно-рыжие волосы падали ей на лицо, закрывая щеки, лезли в глаза и горели в искусственном освещении.

Она протиснулась на балкон через кухню и засекла там Никиту, мило беседующего с какой-то до неприличия тощей девицей с бумажной кожей и волосами цвета тусклого янтаря. Никита весь вечер на правах именинника собирался заливать своим бредом окружающих.

– Есть у меня одна черта – ворковал он, сам на себя не похожий, – когда взахлеб говорю про важное, считаю, что все непременно должны смотреть мне в рот и быть в восторге.

Эля оторопела. Она никак не ожидала подобного напора от своего лиричного друга. А запуганный мальчик, которому в детстве запрещали общаться с девочками, лишь бы дурного не вышло, торжествовал от приобретенной свободы.

Таранка отвечала приторным голоском, даже не пытаясь скрыть заинтересованность собеседником. От нее настойчиво пахло жвачкой.

– Прямо все?

– Во всяком случае, самые приятные.

Увидев недовольное лицо подруги, Никита выпроводил девицу легким похлопыванием по пояснице и весело повернулся к Эле.

– Цветешь и пахнешь, – выдала она, будто расценивая это как грех.

– Нельзя?

– Наоборот. Контакты налаживаешь…

– Я бы не отважился, но они сами в руки плывут.

– А я, наверное, никого никогда себе на найду, – сказал Эля, упрямо глядя в окно на буйство шуршащей зелени и оправляясь от встречи секунду назад.

Сказано это было без интонации, призывающей к состраданию, поэтому Никита ответил честно, без утешений, преувеличивающих достоинства собеседника.

– Эля, ты не понимаешь, как ты действуешь на мужчин. Ты видела себя? Как после того, как ты утром смотришь в зеркало, у тебя еще могут оставаться сомнения в том, что ты можешь нравиться?

– Так нравятся же не из-за внешности, а из-за поведения, а все прекрасно понимают, что мне на них плевать… А когда не плевать, я просто становлюсь клинической дурой, – с нотками жалобы в голове заключила Эля, а Никита, фыркнув, был утащен кем-то играть на гитаре.

Эля отстраненно улыбнулась и вернулась в зал. Она оторопела, когда к ней направился Илья. Все вроде бы было как обычно – официальный обмен любезностями, ничего не значащие обсуждения университетской жизни, но что-то коренным образом поменялось, и Эля при мысли об этом ощущала щелчок в сердце, слепленный из смеси страха и выжидания.

– Никита много рассказывал о тебе, – доброжелательно, но так неэмоционально произнес Илья, что Эля съежилась.

Мужчины так заигрываются в непобедимых супергероев, что разучиваются даже улыбаться. Когда-то она читала очередное спорное исследование, что женщины предпочитают не улыбающихся мужчин. Будто бы они кажутся надежнее весельчаков. Как ей надоели эти утки в интернете… У нее иммунитет, а есть же люди, которые всерьез ведутся на байки о телегонии и великанах в Египте.

– Этого недостаточно, – покачала она головой с легкой улыбкой превосходства обладания знанием. С улыбкой настолько непобедимой, насколько внутри нее все горело и кричало от недосказанности и желания. Необходимость сдерживать себя терзала гибельной привлекательностью. А он весь был захвачен проблемами в семье, жизнь его раскалывалась.

– Как твои прививки?

– Зажили.