Лики памяти

Ободрав ладони и оглядев местность, я начала соображать, стоит ли орать, зовя на помощь. Чувство собственного достоинства удерживало меня от этого. Город плавно переходил в пригород, почти не утрачивая удобств центра. Жили здесь, понятно, господа не бедные. А такие столь высокого мнения о себе и так заняты, что с неохотой ринутся спасать заезжую велосипедистку. Велосипедистов мало кто любит кроме них самих.

Наконец, собаки перестали судорожно тявкать, выплескивая на меня сидящую в них злобную глупость и даже бросились наутек. К дереву подошел мужчина с плеткой и поинтересовался, все ли со мной в порядке.

– Теперь да, – с облегчением отозвалась я, начиная спускаться и заботясь о том, чтобы мои шорты не задирались слишком высоко. Собственный голос показался мне тихим и писклявым.

Спустившись, я разглядела знакомого Никиты, что гулял с женой в парке. Имени его я не помнила, зато острые карие глаза и эротичная бородка а-ля Кристиан Бейл способствовали пробуждению во мне вежливости.

– Спасибо, – с облегчением и сконфуженностью пропищала я.

– Не покусали?

– Не успели, – радостно констатировала я, думая, как бы скорее распрощаться. Весь апломб слетел с меня. Я прикрывала рукой царапину.

Человек, чьего имени я не помнила, смотрел на меня радостно и, видимо, в душе надо мной подтрунивал. Наконец, он посерьезнел и произнес, как будто что-то вспомнив:

– Ненавижу этих тварей. Их откармливают соседские любители животных, а, когда они набрасываются на детей, уверяют, что ничего страшного… Ей, у вас кровь!

– Да… – в неподдельной растерянности я опустила глаза на рану.

– Вам надо в больницу!

Какая же я заторможенная…

– Ничего, я сама доберусь, спасибо вам.

Я сделала шаг к велосипеду и была остановлена доброжелательным, но непререкаемым:

– Я вас отвезу.

Я пыталась протестовать, но он пресек это и знаком показал идти за ним. В сущности, так вышло даже лучше, потому что перспектива катить на велике в поликлинику или куда там… Ну вот, я даже не знала, куда в таких случаях обращаются. Телефон я, конечно, оставила дома, чтобы не облучаться, и в одиночестве тут же поддалась бы прогрессирующей ипохондрии. Симптомы бешенства я знала весьма приблизительно, но это не помешало бы мне воображать, что у меня отнимаются конечности.

Меня захватило величественно-отрешенное и немного посмеивающееся над собой и всем миром лицо нового знакомого, в котором, тем не менее, проглядывала некоторая ожесточенность. Я любила читать лица, и этот человек определенно нравился мне. В нем был какой-то стержень, глубина в глазах, снисходительная и лукавая ухмылка в устьях уст. Я осязаемо почувствовала, как в мои глаза заползло восхищение. Удивительно, как для того, чтобы рассмотреть человека, важно окружение, время, настроение. В тот раз я еле заметила его… И совершенно не запомнила.

Мы дошли до дома незнакомца, причем он дружески пытался поддержать беседу. Моей лептой было невразумительное мычание и односложные гласные. Наверное, он подумал, что я умалишенная. Впрочем, я не так уж редко выставляла себя идиоткой, не в силах сосредоточиться на том, о чем меня спрашивали. На меня наваливалась какая-то усталость, пригибала к земле, затуманивала сознание.

Я всегда болезненно застенчиво реагировала на близость с мужчинами, особенно если они были старше. Меня не покидало чувство, что они расценивают меня как объект, и это было унизительно и притягательно одновременно, потому что, имея мало опыта, этими мыслями я невольно открывала себе новые перспективы. Кроме того, я считала себя недостойной недоучкой, чтобы быть с ними наравне. Наверное, тяжко будет мгновение, когда я избавлюсь от этого и начну терзать всех прожитыми годами – это будет означать конец моей молодости и свежести восприятия.

Я терялась, говорила что-то очень тихо и вообще предпочитала отмалчиваться. Но в Илье несмотря на его внешнюю серьезность было что-то открытое, притягательное, и я, осмелев, начала любоваться машиной и отпускать о ней высокопарные замечания знатока. Моя дрожь унялась, с щек, наверное, уже слез болезненный румянец волнения.

– А вы меня не помните? – наконец, опомнилась я, когда села в его огромный внедорожник.

– Вы моя студентка? – он внимательно взглянул на меня, улыбаясь.

– Нет… Я подруга Никиты. Мы встречались один раз в парке. Вы были с семьей.

В его глазах мелькнуло… нет, не узнавание. То, что выражают люди, когда им на глубокий порез капают перекись водорода. Впрочем, мой спаситель быстро взял себя в руки и вежливо произнес:

– Теперь припоминаю. Как там Никита? Давно не видел его.

– Отлично, как всегда. Люди его склада даже если поддаются грусти, то светлой.

Наверное, я говорила скорее о себе, забыв упомянуть, что грусть эта иногда трансформируется в нудную и безыдейную, но заткнулась. С чего это меня понесло в рассусоливания? Наверное, какая-то связь между нами посредством Никиты, так что я автоматически посчитала этого человека своим.

Он рассмеялся, затем сосредоточился на дороге, и разговор оборвался.

14

Моя беспрестанно регенерирующаяся натура не позволяет растечься от отчаяния, и час спустя травмирующего события я уже затыкаю уши превосходным фолком. Я припеваючи жила по – прежнему, объедаясь сластями после стипендии и смотря «Гриффинов» на ночь. А на парах мне чудилось, что рисованные люди с непропорциональными лицами читают мне журналы и тычут в меня своими носами картошкой.

Прошла неделя, и мне пришлось признать, что я до ужаса хочу повторить свое недавнее приключение. Места царапин и уколов благополучно зарубцовывались, родители не кудахтали надо мной, потому что ничего не знали. Я ждала. Как будто внутри меня застрял и не мог вырваться свежий весенний воздух таяния. Ожидание с вкраплением надежды. Чувство, которое так остро и невыносимо приятно в молодости. Я ждала и с приятным чувством новизны почувствовала себя не веселой девчонкой для совместного сигания и горланий Ляписа Трубецкого, а… леди.

Наверное, другим я кажусь пробивной и задиристой девчонкой, которая до колик смеется на парах, сгорая от невыносимого желания увеличить громкость и сдерживаясь, боясь хрюкнуть. Легко налаживающей контакты с ровесниками, с теми, перед кем не склоняет голову.

Илья не ровесник, с которым можно нецензурно выражаться, а потом без стеснения разойтись без объяснения причин. Он принадлежит к особому ответвлению взрослых мужчин, определенно умных, что разом стряхивает с меня апломб всезнайки, потому что мое бахвальство легко можно поставить под сомнение. Это ново для меня – чувствовать себя слабой, молчаливой, подавляемой даже… И постоянно в моей голове носятся и бьются о стенки мысли о гендере, о том, что для него я, должно быть, молоденькая глупышка, о которой он уже забыл.

Во время знакомства видишь гладкую отливающую оболочку и понятия не имеешь, что тлеет внутри. Не влюбляться в людей не получается, хоть и отгораживаюсь тщательно. Жизнь – живой роман. Каждый день учишься, сталкиваясь с людьми.

15

И вот я сидела и в приступе аритмии ждала его лекцию. Хитростью и уловками через Никиту я выпросила разрешения прийти, но чувствовала себя не в своей тарелке не только потому что оказалась среди незнакомых студентов, но и оттого, с какой целью пришла. В отличие от моей оконченной сессии эти бедняги еще парились в тисках кирпичных стен. Лекция Ильи поразила меня. Не только своим содержанием, но и тем, как он преподносил ее. С выдержкой и достоинством, не окрашенными безразличием. Я встречалась и дружила с мальчишками. Мир взрослых состоявшихся мужчин был мне недоступен.

Я стала оставаться после лекций, пыталась выдавливать из себя речи. Я не знала, о чем говорить, что Илья хочет услышать, поминутно опасалась напороться на несоответствие, что частенько бывает, если ты без обиняков высказываешь свое мнение, а не штампованные обрывки чужих фраз и заключений. Сначала Илья неохотно отвечал, разговор обрывался, и я, сжираемая недовольством и стыдом, исчезала. Несмотря на невероятную для меня привлекательность в загадочности, состоятельности и готовности помочь всем и каждому, он был к тому же замкнут и явно тяготился моими попытками сближения. И при этом его невероятная харизма, открытая светлая улыбка сквозь небесные глаза, энергетика, которую я чувствовала просто кожей, не давали мне уйти далеко.

Я решила, что вымученной любви не бывает. Мое сердце тихо тлело и подвывало, но идти ва-банк я не решалась. Для этого я бесповоротно должна была почувствовать, насколько мне необходим этот человек.

После срывающей лекции о революции – темы для меня больной своим надрывом и страстью, я хотела высказать восхищение, прикоснуться, разжечь пламя сговоренности с мало знакомым человеком, как бывает порой в искусстве, где все легко, потому что отражает лишь верхушки… Но Илья вообще не заметил, что я пришла. Его облепили какие-то радостные молодые женщины с превосходным маникюром, которого у меня не было отродясь, и я сразу почувствовала себя какой-то маленькой, сморщенной.

– Я к вам ходить больше не буду, – только и сказала я, дождавшись удаления длинноногих нимф.

Наверное, моя мина в тот момент выглядела отталкивающе. Илья вздохнул. Мне показалось, что он плохо обуздывает раздражение, пытаясь казаться беспристрастным. Меня охватило знакомое бешенство от смеси гордости и обиды за то, что он думает обо мне совсем не то и считает неблагодарной.

Илья молча взирал на меня. Я не могла отгадать его эмоции.

– Может, – сказала я с легкой обидой, пытаясь смыть накативший на него транс. – Я слишком навязчива?

У меня похолодели пальцы, но яростно пекло глаза. Он поднял на меня ужаснувшийся взгляд.

– Навязчива? – эхом повторил он. – Что за ерунда?

Я могла бы скрыть эмоции, но не стала, потому что гордилась ими. Так диктовал кто-то внутри, требуя новых впечатлений. Должна была, и все. Отступи я, мое вероломство в отношении собственного благополучия выело бы изнутри.

Поэтому отчетливо выпалила:

– Это потому что вы мне нравитесь.

Не дожидаясь продолжения, я резко зашагала к выходу.

Шла и с знакомой тоской несостоявшегося думала, что он никогда меня не узнает.