Кружевные закаты

Шею и плечи начало терзать огнем, и, не вытерпев, Анна зло повернулась и отчетливо произнесла:

– Что вам нужно?

– Я хотел прогуляться… – растерялся Мартынов, и его выжидающая улыбка померкла.

– Мало того, что вы стесняете нас своим присутствием, так еще и ходите по пятам! – вскипела Анна, в душе сознавая несправедливость собственных упреков.

– Вот так дела! – присвистнул Дмитрий. – Это первый дом, где мне дают понять, что я лишний. Где же ваше гостеприимство, сударыня?

– Прекратите, – проскрежетала зубами Анна, не в силах слушать подобное, когда в глубине ее прекрасного тела желание боролось с желчью и треснувшей гордостью.

– Вы, – продолжала она, учащенно дыша, – вы приходите сюда и делаете вид, что мы имеем право распространяться о каких-то жалких пустяках и посмеиваться над вашими шуточками после всего! Да вы самый лицемерный человек из всех, с кем я имела несчастье оказаться знакомой. И не думайте, будто я поддержу вашу игру и буду делать вид, что мы можем вот так стоять и смотреть друг на друга без всякой задней мысли. Подобное не забывается, если даже для вас это обычная практика.

Она могла наговорить еще многое, но Дмитрий по своему обыкновению был слаб в подобного рода беседах и предпочитал отмолчаться, пока ее едкая речь растекалась рядом. Все одно – остынет и прослезится, а он не будет выглядеть кретином и не получит дополнительных поводов почувствовать себя виноватым. Анну раздражала его молчаливость в самых ответственных моментах. Иногда ей хотелось как следует потрясти его за плечи, чтобы он размял, наконец, производимую собой же тишину. Но уважение к Мартынову и прежний страх помешали ей. В сущности, кто она такая ему, чтобы иметь право высказывать подобное?

Что-то вдруг хрустнуло в Анне, переломило ее злость на Дмитрия. «Как ты дорог мне», – прочел бы любой в ее взоре. Подсознательная животная тяга, которой она опасалась, но которая вновь, теперь уже осознанно накрыла с головой, вторглась в сознание и не спешила убираться оттуда, взяла верх над ней, заставляя позабыть о чем-то более существенном, но земном. Литвинова уже знала, что кроется под этим алканьем неизвестного, прорывающимся в вожделении обыкновенных прикосновений. Тяга таинственная, стихийная и загадочная, обрастающая легендами и естественная, как сама жизнь, которую иные народы восхваляют, обожествляют и ставят ей памятники, проводят ритуалы, а цивилизованное общество отчего-то боится. Быть может, оттого, что она может разрушить фундамент сдержанности и лицемерия, на котором держится христианство. Ведь обузданная страсть, не вызывающая чувства вины, оседланная и разрешенная, едва ли натворит бед, в отличие от запрещаемой и подавляемой. Не искоренить ее совсем, или искоренить путем страданий и срывов… А стоит ли? К чему отрицать движущую силу своего тела? И ведь не только на чувственности было замешано ее отношение – Анна жила теперь Дмитрием. Ей нужно было просто смотреть на него и изредка прикасаться. Пускай неправильно, пускай и не зная, как нужно любить канонично.

Протяжная ярость, пропастью улетевшая в ее состояние, внезапно сменилась благоденствием и скрытой теплотой оттого, что Дмитрий стоял рядом, нежно и вовсе не самоуверенно, как раньше, любовался ее живописным силуэтом на фоне бушующей природы. Вновь он толкал ее к пропасти, и вновь она едва ли не с благоговением брела к ней.

Вязкий дождь оседал на ее загнутых кверху ресницах. Немыслимая высь его прикосновения дошла до нее как бы издали. Мартынов, устав ждать и молчать, приблизился к ней и ткнулся носом в ее обнаженную благоухающую каким-то чудный ароматом шею. Анне показалось, что каждая ее пора внемлет ему. «Вновь увязнуть в этой тине?!» – поднялось в ней негодование, смешанное со страхом. А что остается, если с Николаем она не чувствует и толики того, что случилось в кратком помутнении внутри семьи?

Боль побрела по степенным откосам. Водопад взбаламученности сознания, точно во сне, въедался в волю Анны, парализуя ее. Следы молний дымились в небе, доходя до самого его дна. Окунуться в хлопок объятий Дмитрия – единственное, чего она желала в тот миг с детской неутомимостью. К черту все! Усмешка замерзла на ее искусанных губах. А безумная неосуществимая мечта уже ждала на обложке бытия.

Но жгучее желание вновь нарушить каноны уступило место презрению к нему и себе, а за ним и одуряющему негодованию, разливающемуся в груди обидой. Анна отступила назад, и, когда Дмитрий начал хватать ее за талию и прижимать к себе, оттолкнула его и в исступлении побежала от дома. Он легко догнал ее, потому что в такой спутанности мыслей она не могла ускользнуть далеко, повалил на влажную траву и, повинуясь, скорее, исконно мужскому инстинкту обладать, не подумав, что его поведение может ранить или оскорбить и вообще привести к плачевным последствиям, начал свой привычный ритуал. В сущности, где-то на поверхности его легкомыслия обитала уверенность, что она не может испытывать муки от его влияния. Поначалу Анна сопротивлялась, но боль от падения и мокрого пространства под спиной скоро сменилась восторгом от того, что они снова наедине, и снова предаются любви. Сопротивление ее, отчего ему пришлось вперемешку с осыпаниями поцелуями всех попавшихся под губы участков ее тела сжимать и выкручивать ее руки, унизанные собранными из разных камней браслетами, скоро стихло. И лучшее ощущение на земле – уверенность сознания принадлежности единственному человеку на земле, имеющему значение, захватило Анну Литвинову целиком. Ей оставалось только целовать, целовать Дмитрия до одурения и ликовать про себя, растворяясь в священном таинстве, происходящим недалеко от дома ее мужа. Сколько времени это продолжалось, мог ли кто-нибудь видеть их, она сказать не могла. Мир потерял свою реальность, уступив место сплошному полету.

25

Анна впервые за много дней улыбалась частичной блаженствующей улыбкой, и кружева на ее запястьях колыхались в такт движениям рук. Густо насыщены были цвета ее щек, платья и окружающей действительности – комнаты с выходом в пестрый сад.

– Ах, Анна Александровна, вы должны, просто обязаны увидеть тот спектакль! – распространялась, прихлебывая словно, Ирина Андреевна. – Музыка, герои, а уж костюмы… – тараторила она, проглатывая окончания и прерывая свою пламенную речь приступами смеха. – Какие кружева! Дорогая моя, вы просто обязаны обшить свое лиловое летнее платье точно такими же. И не жалейте денег! Воистину, ваш муж не настолько прижимист, чтобы не порадовать свою возлюбленную маленьким столь приятным сюрпризом. Ах, до чего приятно, когда муж что-то представляет из себя… Мне искренне жаль бедняжек, которые поддерживают благосостояние семьи лишь за счет своего приданого. Что это за мужчина, который настолько глуп или ленив, чтобы не обеспечить потребности своей женщины? Смех, да и только.

Так она щебетала еще долго, избрав Анну слушательницей своих монологов. В сущности, еще одна дама в доме, то есть Янина, была настолько неприятна для светской болтовни, что ее госпожа Мартынова даже не расценивала в качестве сопровождающей на время летнего беззаботного времяпрепровождения. Анна же не проявляла видимых признаков враждебности и не фыркала, подобно своей сестре, поэтому оказалась меньшим из зол. Зачем ей было терпеть жену своего любовника, можно было только догадываться. В данный момент она даже не испытывала ревности, потому что поняла, что, пусть и на улетучивающийся миг, одержала верх.

Анна колола и обезоруживающе улыбалась. За блеском ее улыбки, выпячивающей ямочки на щеках, мало кто рассматривал боль и удовлетворение чужим горем. Разумеется, раньше Анна всерьез расстроилась бы, поняв, что станет такой. Теперь ее только пьянила роль очаровательной язвы, понукающей мужем, который не понимал, что произошло и наивно надеялся на то, что все это временно. Это было отчасти даже забавно… и в какой-то мере престижно. Янина же язвила и усмехалась недобро, а человек, имеющий несчастье беседовать с ней и вызвать ее раздражение, сразу чувствовал припорошенное иронией презрение и в особенно гротескных случаях поднятые брови. Впечатление это производило разное, поэтому мало кто задумывался над похожестью двух сестер даже в почерке неодобрения и обособленности. Но с Ириной Анна старалась подавать себя более миролюбиво, уповая на извечную дамскую осторожность.

Поначалу Ирина Андреевна пыталась наладить контакт со всеми участниками ее очередного рукотворного салона. Русские дворянки обожали будоражить мужские и даже женские умы и быть главными в чьей-то судьбе, возноситься над остальными под видом образованной добродетели. Действо это выглядело так выразительно, что Николай, наблюдающий за опрометчивым представлением нарочно для молодой госпожи Мартыновой, которая на опыте не убедилась еще, что к Янине не престало лезть с подобными глупостями, тихо рассмеялся в свою чашку.

Дмитрий, как скоро стало понятно Николаю, являл пример заискивания, ведь вдали от Ирины подшучивал над ней, а в глаза смотрел с такой верностью и подобострастием, что Литвинов давался диву, насколько люди искусны в надевании масок. Николай усмехнулся и подумал, как низко можно пасть, позволив женщине диктовать себе, что делать, как и с кем говорить…

Он сказал о своем соображении Янине, и вместе они по гнусной привычке насмехались над Дмитрием в его отсутствие. Анна, разумеется, вступилась за своего любимого кузена, открыв великую истину, что ликов человеческой души множество, и необязательно проявление разной комбинации черт характера считать лицемерием… Янина недоумевала, почему ее более спокойная и, уж конечно, более одухотворенная, чем Дмитрий, сестра так благоговеет к этой пустышке в дорогом платье. И считала эти рассуждения чушью только потому, что их озвучивала Анна. Хотя сама охотно раскрывала человеческую суть с разных сторон и порой поражалась увиденному разнообразию. Янина так любила ставить свое циничное видение в приоритет, что, даже соглашаясь с не лишенными смысла доводами, все равно фыркала и приводила себя к сознанию, как это поверхностно. Но теперь единственная в семье барышня Стасова не считала это материей спорной и уж тем более предметом, над которым можно поломать голову и построить гипотезы. Николай же просто пожал плечами на доводы жены, озвучиваемые с непреложной устойчивостью, не понимая, из-за чего она так вскипела.

– Вам обоим должно быть стыдно, что вы черните человека у него за спиной.

Янина, которая была с этим согласна, фыркнула только потому, что не терпела подобного напыщенного тона и не считала, что обязана справедливо относиться к фанфарону Дмитрию. Священное негодование Анны показалось ей смешным.

26

– Сыграем в лото? – безнадежно спросила Янина, понимая, что ее затея заранее обречена.

– Это мещанская игра, – поморщилась Анна, привыкшая в некоторой мере одергивать замашки Янины к непохожести на остальных. Она опасалась, что это зайдет слишком далеко, и их начнут дичиться из-за сумасбродной родственницы. – Вечно ты со своими чудачествами.

Янина на это только пожала плечами, желая показать, что запросы здешней публики настолько низменны, что она отказывается даже комментировать это и держать зло.

– Не пойти ли нам всем в таком случае на прогулку? – спросил Николай, встретив одобрительное молчание.

И домочадцы, и гости сидели в удобных креслах после обеда и понятия не имели, чем занять себя до вечера. Ободрившись тем, что им дали указания, они начали подниматься, переговариваясь.

Анна, плохо перенося близость к Дмитрию его истинной жены, но скрывая раздражение заливистым смехом, прогуливалась вокруг парка со скульптурами и прудом. Янина и Николай, не мирясь с праздным времяпрепровождением, до зубов вооруженные корзинами, отправились выискивать грибы по обширным николаевским владениям.

– Спокойно, тихо… То, что нужно. Для чего людям эта столичная суета?

– Быть может, скучно наедине с собой? – ответил Николай, приподнимая палкой листву под березой и довольно улыбаясь, обнаружив гриб.

– Шопенгауэр говорил, что умные не столько ищут одиночества, сколько избегают создаваемой дураками суеты. Мне никогда не было скучно без людей. Со времен пребывания в Екатерининском институте.

– Да, да, помнится, Анна говорила мне об этом…

– Хорошо еще, что тогда бабушка по материнской линии позаботилась о моем благосостоянии и успела пристроить меня туда. Ведь в Екатерининский принимали девушек даже из небогатых и незнатных дворянских семей, хотя мы в то время были весьма обеспечены. Со второй внучкой она не успела сделать то же самое – скоропостижно скончалась, а родители не позаботились о будущем младшей дочери, считая, что она и так сделает карьеру в высшем свете благодаря природным данным. И, надо отдать должное их безрассудности, оказались правы… Мы ведь не принадлежали к истинно высшему свету, поэтому их мечты легко было переломать. Они же мечтали о шикарной жизни и пропуске обратно в среду мамы и выбрали своим орудием вашу жену.

Николай внимательно слушал и перестал улыбаться. Янина вдруг подумала, что выдала дерзость и начала винить себя. Вот уже все блестяще складывается, они неплохо ладят, и можно все внезапно раздробить каким-то неосторожным словом…

– Вам нравилось получать образование? – спросил Николай, жаждая и боясь услышать что-то в том же духе об Анне.

– О нет, – выдохнула Янина, задрав голову в соломенной шляпе и жмурясь от солнца. – Хотя, стоит признать, в мещанских учебных заведениях девушек учат плоше. Мне повезло, что я не только училась вышивать и играть на фортепьяно…

– И подруг вы не завели…

«Неужели Анна настолько лучше меня, что ей отсутствие друзей не возбраняется?» – подумала Янина.

– Вас это беспокоит? – с тревогой и болью спросила она.

– Нет… Но странно, что у вас нет близких друзей кроме Дениса… Да это другое. По вам не скажешь, что вам вовсе нужны люди…

– До чего люди любят обобщать и верить поверхностному наблюдению, не вдаваясь в суть! А я часто промышляю этим, хоть и ошибаюсь нередко… Верно, никогда у меня не было истинно близкого друга, всегда мешала моя обособленность. Притом к иным очень тянуло. Я хотела приблизиться к ним и опасалась быть осмеянной и непонятой… что было странно при моей самодостаточности. Окружающие уверены, как вы теперь, что мне вовсе не нужна дружба. А я тяготела к ней и чувствовала себя весьма неловко оттого, что пыталась с кем-то сблизится.

Денис Федотов был бы весьма удивлен, узнай он такое. Но с ним было кончено. Впрочем, к Денису Янина относилась совсем иначе, нежели к Николаю. Во время этого монолога она почувствовала некое копошение в груди, но не придала ему значение.

Следом Янина начала думать, что даже люди, высказывающие интересные суждения, могут ошибаться, поддаваться не анализируемым дебрям своего сознания, идти на поводу у того стихийного в себе, чего не могут или не хотят разорвать, достигнув счастья… Николай так красиво и верно говорил обычно о семейных ценностях, главном в жизни и сознании себя. И что же мешало ему растоптать эти оковы Анны? Скрытое непонимание того, что он говорил? Неосознаваемое так часто людьми лицемерие, страх все менять или отсутствие сил рушить все и возводить вновь? Именно это Янина видела с Литвинове теперь, и это и мучило и отталкивало ее.

27

Николай неприкаянно слонялся по богато обставленным ежедневно вымываемым покоям без жены, которая теперь непременно существовала где угодно, только не рядом с ним, ссылаясь при этом на тучи неотложных дел – приобретения шляпок в городе, визиты и помощь неимущим. Литвинов вступил в пору сомнений в собственном счастье, выбранном пути и людях под боком. Чувствующий в последнее время невероятную лень и не обращающий должного внимания на ведение хозяйства, он, в сущности, перестал заниматься чем-то определенным. Досуг его растягивался на весь день и был мучительно – отравляющ.

Особенно пустынно и одиноко стало в доме после отбытия гостей, доставляющих ему много шума и даже в некоторой мере неприязни, но все же раскрашивающих действительность, и, как оказалось, замазывающих дыры в его браке. Долго он предпочитал не задумываться, насколько они с Анной отдалились, да были ли вообще когда-нибудь близки.

Удивительным было и поведение его жены, потому что немногое, в чем они действительно сочетались, произрастало из настороженности обоих к шуму и напускному веселью. Оба как-то согласились, что в высшем свете помимо выставления себя напоказ ради зависти и бестолкового убивания времени нечем заняться. Теперь же Анна огромное количество часов вращалась где угодно, только не дома. Если бы она проявила большее терпение и ласку, из их соединения вполне мог бы выйти устойчивый союз без особенных сюрпризов с обеих сторон. Но в том и была беда, что Анна, как и ее сестра, была натурой очень замкнутой и при этом страстной, хотя внешне это выражалось у них абсолютно различно. Несхожесть была, пожалуй, в противопоставлении целостности Янины, которая одинаково сильно любила и ненавидела, и внутренней расколотости Анны, которая не знала, чему верить, кого обожать, и права ли она вообще. Благодаря незаурядному природному уму, развиваемому дворянским воспитанием и укладом, в Анне проскальзывали слипшиеся мысли, но она тушила их. Отчаянно хватаясь за Дмитрия, который не только ничего не обещал ей, но и вообще не озвучивал свои соображения по поводу их союза, она понимала, что оба они обречены, и лучшее, что могут получить – годы впопыхах по гостиничным номерам… Но она отнюдь не была уверена, что Дмитрий хочет этого.

Николай способен был понять, но не способен заставить жену жить по его канонам. Насилие претило ему.