Кружевные закаты

– Погодите, – запротестовал лакей Литвинова, на что тот нетерпеливо повернулся. – Стреляетесь вы до ранения или даже после до победного?

Николай нахмурился, без явного желания повернувшись к уныло виднеющемуся на фоне метели Дмитрию, какому-то осунувшемуся и худому, и неуверенно произнес:

– До ранения?

– Как скажете, – отвечал в глубине души довольный Дмитрий, «невольник чести».

Когда Анна Литвинова, бледная, истощенная и слегка пошатывающаяся от слабости, спрыгнула с упряжки, даже не задействовав подножку, она услышала негромкий взрывающийся в ушах выстрел и стала свидетельницей того, как Дмитрий Мартынов, дико завопив от нестерпимой боли, плюхнулся в снег лицом вниз. Нещадно трепал ветер его волосы и пальто на хорошем меху.

Не произнося ни звука, Анна ринулась через жгучие всеобъемлющие сугробы, снова образовавшиеся после оттепели, напролом к упавшему. Мужчины настолько были поражены этому нежданному возникновению словно из преисподней, что даже не помогли раненому, тихо на фоне поднимающегося бурана постанывающему в снегу.

Дрожащими руками Литвинов опустил пистолет и бессмысленно смотрел, как, поминутно проваливаясь в снег, мыча от напряжения и одергивая разметавшиеся по плечам волосы, его жена ползет к раненному Дмитрию. Николай ждал, когда жена раскроет рот и начнет бесславить его, надрывно кричать: «Митя», и бросаться на образа. Он, в исступлении стоящий в одном костюме, потому что ему стало настолько жарко от беспрестанно дробью колотящегося сердца, что он разделся, сжимал в руке все еще не выпущенный горячий тяжелый пистолет и был уверен, не отдавая себе в этом отчета, что, только она раскроет рот, он выстрелит в нее.

– Врача… Неужели вы не позвали врача! Вы смертоубийство творите на своей же земле! – вскричала, наконец, Анна, найдя в себе силы разомкнуть уста.

Голос ее дрожью пробежал по спинам собравшихся. Так она была странна, необычна, что они только после ее хриплого получеловеческого крика опомнились и перевернули Мартынова на спину.

– Что, что с тобой? – прошептал его секундант ему на ухо.

– Нога, – охая, отозвался Дмитрий.

– Отправляйтесь же за помощью! – вскипела Анна. – Погубите человека.

– Интересно, переживала бы ты так, если бы там валялся я? – низким звериным голосом обратился к ней Николай.

– Да как ты можешь, – поразилась Анна, не веря своим ушам и смотря на мужа словно через дымку, навеянную страхом, отчаянием, болезнью и вьюгой.

Его поразили глубокие коричневые круги под ее глазами и взгляд мученика. «Вдруг я слишком жесток?» – подумал Николай Литвинов.

– Ну прости, в свете последних событий я могу усомниться.

– Да при чем здесь, кто на его месте… Он же человек, – почти с укором выдохнула Анна.

– Очень правдоподобно, – жестко отозвался Николай, чувствуя против воли слабый укол совести.

Как он не убил ее там же, Николай сказать не мог. Он был в таком забытье, что не сознавал, что делал, а руки, словно ватные, тяжело повиновались ему.

42

Протяжный простор ветра простых стихов в закрытой от зноя низине приносил Янине покой. Она ложилась на траву и наслаждалась видом облаков. Дома ей досаждали слуги, всегда все про всех знающие и бывшие абсолютно везде, в каждом углу. Что им надо, неужто нельзя жить своей жизнью и быть довольными сознанием собственного существования?! Неужто нельзя жить своей никчемной жизнью дурно образованной бедноты, ютящейся в закутках барского дома и сильно снижающей свои нравственные принципы ради интрижек? Инстинкты гувернанток… Или это не более чем способ отвлечься от беспросветности? Пожалуй, в этом есть смысл… А ограничения бесчеловечны. Хотя, с другой стороны, они защищают от ошибок и потрясений, потому это бывает полезно. Но ведь зачастую «священное» таинство брака само по себе страшная ошибка… Тут Янина осеклась, вспомнив, что ратует именно за эту внутреннюю свободу. Получалось, что ей стоило поучиться у тех, кого она теперь по привычке и привилегии класса собралась призирать.

А еще противные жесткие правила в одежде и необходимость застегиваться на все пуговицы и ежедневно по половине часа обряжаться в этом маскарадный костюм… Вот крестьянкам хорошо – сарафан – и вперед! Хотя… красиво порой до безобразия. Если еще причесаться, чтобы волосы, блестя, укладывались в пушистую просвечивающуюся на солнце массу.

В тени пушистых елей Янина отвлекалась ото всего, ей было так сладостно-спокойно здесь… Уехать, сбежать на почтовых, а дальше куда угодно, хоть в гувернантки! Больше ни ее, ни его не видеть… Они стоят друг друга. И Мучают друг друга по праву! Не бывает, что в чете кто-то виновен больше, кто-то деспот, а кто-то жертва… Да, жертва тоже повинна, что неспособна заставить относиться к себе, как подобает… Что провоцирует властолюбца, частенько сама не понимая этого. Все в мире не просто так…

Осеяный цветами ручей обволакивал Янину издалека своей нежной сыростью. Что-то опасное в Николае в ту поездку на охоту врезалось в разум Янине и не давало ей возможности даже дышать спокойно.

– Дом с двумя дверьми легче обокрасть… С двумя любовниками легче быть уязвимой, поскольку и тот и другой в некой мере имеют ключ к тайнам твоего сердца, – сказала как-то Яня Анне.

Почему она именно теперь вспомнила это? Ее охватило блаженное облагороженное состояние пожирающей мысли дремоты. Думы, воспоминания, мечты и впечатления проносились как будто мимо нее, слегка только задевая. И она полу грезила, полу спала над песком, въедающимся в волосы. На улице было душно, как после приема насыщенной ванны. Паутинки нежно облепляли ее щеки.

Предсумеречная судорога разбудила ее. Янине причудилось, что теребящий шторы вечер сочной сыростью врывался в весеннюю комнату ее желаний. Заполнявший щеки до краев румянец от волнения и томления, вторгающихся в ее разум, уступил место ночной бледности и блеску глаз в неизмеримой бездне синевы. Янина поднялась с травы, чтобы не застудить спину, и сосредоточенно и даже с болью будто смотрела на звезды, силясь осознать пустоту и загадку их бездны.

Когда она возвратилась домой, обеспокоенный Николай поймал ее рукав и провел в уединенную библиотеку, где пахло так любимой книголюбами книжной пылью и царил полумрак. В комнате сидел чумазый испуганный мальчик, со страхом спрашивающий себя, зачем его привели в эту темницу. Янина, приятно взволнованная тем, что Литвинов желает остаться с ней наедине, разочарованно и с накипающим раздражением воззрилась на мальчика.

– Расскажи госпоже то, что поведал мне слово в слово.

– Бегу я, значится, к усадьбе Абрамовской, там приятель мой Ванька в подмастерьях кузнеца. Через поле путь мой держался… Чем ближе к дому господскому, тем чувствую – плохо дело, нечисто. Крики какие-то, толкотня, топот ног, плач, лай псиный. Ветра, поди, не было… Смекнул я, что дело нечистое, и в кустах схоронился. Так и дополз до самой-то усадьбы. И что увидал, грехи мои тяжкие! Подле дома толпа людская, кто в лаптях, кто и босиком. Мужичье с вилами да лопатами. Все стенают да орут. Значится, барина требуют. А барин-то и не выходит, в окнах света нет. Тут один и орет: «Сжечь паскуду!» Тут волнение такое по толпе пошло, бородачи переглядываться начали, браниться. Не долго они думали, окна поразбивали да сено невесть откуда понатаскивали. Ну и начал дом полыхать… А они все радостные сделались, стоят-посмеиваются. Я не шелохнувшись сижу – смекнул, что и меня под горячую руку на тот свет могут спровадить. Тут крик невесть откуда: «Нашел подлеца!». Вижу – тащут барина ихнего в камзоле да при параде. А тот, кто ведет его, орет на всю округу: «Из кареты вынул!» Его-то прислуга, поди, за него не стояла, так ему одному отдуваться пришлось. Семьи-то у него не было. И тут… – мальчик перевел дух и покачал головой, – страшное началось… Схватило его мужичье, да и давай молотить кто по чем зря. А тот и шелохнуться на может, только скрючился аки замерзает. Тут один бородач здоровенный толпу локтями распихал, подбирается к помещику евоному. И громовым голосом говорит ему прямо в лицо: «Ты ж обещал, что Тимофея и братьев его на каторгу не сошлют, что не донесешь на них, паскуда! Так слово твое яйца выеденного не стоит, брыдлый ты человек!» И со всей силы как даст ему кулачищем в морду! У того так челюсть и хрустнула…

Мальчик замолчал. Янина, не в силах поверить в услышанное, пробормотала:

– Что же дальше было?

– Забили они его до смерти. Хотели сперва на кол посадить, да не дотерпели. Так расправились. Слишком большой зуб у них на Абрамова был, – ответил за мальчика Николай.

– А что теперь с ними будет?

– С ними? – удивился Николай. – Побушуют, пока не усмирят их царские услужники.

– Так для этого весть должна дойти… – медленно проговорила Янина, как бы соображая.

– Все скроется в любом случае.

– Вы должны молчать.

– Все равно…

– Я понимаю. Но нет ли у вас возможности сделать что-то для этих людей? Зачинщиков казнят ведь.

– Яня, я не хочу брать на места буйных работников. Русский мужик как взбунтуется… Дикий зверь уже.

– А вы разве не взбунтовались против Мартынова? – жестоко спросила Янина, протестуя высказываемому Николаем лицемерию.

Николай не смог ответить на это, но спустя время продолжал:

– Я понимаю ваше недовольство… Понимаю, что Абрамов тем еще прощелыгой был, на него все жаловались, и сам я с ним никаких дел не имел. Но неповиновение, вендетта…

– Вы еще скажите, что это не по-христиански.

– А почему нет? Почему вы воспринимаете все христианское только с точки зрения фанатиков и попов, и искаженной, изуродованной точки зрения? Считайте, что это доброе, и…

– Тогда лучше так и сказать – доброе, а не прикрываться богом там, где им и не пахнет! Тяжело представить, сколько натерпелся люд от этого барина… И его смерть выглядит здесь меньшим страданием! Скольким людям он причинил страдания, но говорить будут сейчас только об их грехе! Так что не вздумайте говорить про неповиновение и законы, они не действуют, когда одна сторона сама эти законы нарушает и платит за это. Если хотите, здесь и есть высшая справедливость. Но сотворили ее люди, а никакой не бог, поскольку всегда считается, что добро творит бог, а зло – люди… Как удобно! И священники будут стенать о том, что крестьяне – безбожники и подняли руку на помазанника божьего на земле. Меня мутит от этого! – вскричала вдруг Янина. – Я знаю, что мы ничем им не поможем, и участь их незавидна. Но можно хотя бы не делать вид, что они преступники?!

– Я никому ничего не скажу… – понуро согласился Николай.

– Спасибо, – заглянув ему в глаза, доверительно прошептала Янина.

– Надеюсь, не войдут эти крестьянские бунты в систему, не вольются в нечто огромное…