Темнеющая весна

– Что и требовалось доказать, – победоносно сообщила она непонятно кому и невесть на что.

– Каковы же ваши истинные помыслы? – с выдержкой отозвался Алексей будто из вежливости, но вовсе не вылизывая произнесенное.

– Да к чему помыслы! Главное – результат, помощь хоть одному, – гаркнула Полина, с бессилием швыряя обгрызенную цигарку в урну.

На скрученном в узел лице Алеши пробуждалась упертость.

– Вы еще не пришли к консенсусу по поводу нови. Страстно ищете, сами не зная, что. Хотя еще не имеете достаточно ресурсов и имеете, по сути, еще ту реакционную мораль, за которую готовы перегрызть горло другим, – с осторожностью, но четко начал Алеша, сам до конца не понимая, к кому обращается. – Ведь убрать ваш флер преобразователей, останутся те же люди, что и мы, которые так же держат столовые приборы. Которые воспитывались на тех же книгах, что и их оппоненты. И которые, по сути, такие же консерваторы. Но убеждают себя в обратном, потому что консерватором быть стало зазорно.

Алеша говорил, а перед Анисией восставало зеркало собственной неуверенности в словах, которые неслись отовсюду в их блестящее и неспокойное время. Они говорили журнально, но какие помыслы руководили апологетами нови на самом деле?

– И что же? Столовые приборы делают нашу борьбу бесполезной? – сощурилась Полина, наслаждаясь всеобщим к себе вниманием.

Никто ей не ответил.

– Вы не можете… – Анисия запнулась. – Мы – большее, чем какой-то дегуманизированный слой. Воспринимать нас как слитый массив одинакового чувствования и одинаковых идей – преступление.

Из-за вдумчивых ответов семинариста мозг начинал лихорадочно работать, а сама Анисия чувствовала себя живой. Она видела в двойственности его вопросов какой-то подспудный смысл, но не могла разобрать, улавливал ли он их разумом или выражал неосознанно.

– Выводы мы сделали другие, отличные от ваших, – победоносно закончила Анисия, воодушевленная ответным молчанием Алексея.

– В конечном итоге выводы, которые мы делаем, мало что значат, – тихо отозвался Алеша, но посмотрел прямо в глаза Анисии, быть может, жалея об откровенности, но почему-то ожидая снисхождения.

– А что же значит? – спросила Полина без прежнего апломба.

Инесса в этот момент с благодарностью приняла приглашение Игоря разыграть партию в экарте и, подавив задетое самолюбие, улыбкой извинилась перед не обратившими на нее внимания спорщиками. Павел, не уверенный, к кому примкнуть, но и не чувствующий в себе достаточно ресурсов ввязываться в дискуссию, последовал за братом к вящему неудовольствию последнего.

– То, что ждет нас по ту сторону. И то, что мы сами значим для себя, – веско ответил Алеша, вовсе не прилагая к этому усилий.

Полина хмыкнула, явно утрачивая интерес к препирательству, ставшему слишком метафизическим.

– Пока мы не испытаем потребность этого внутри, ваши слова останутся только словами, – проговорила Анисия, будто поняла его.

Алексей впечатленно посмотрел прямо ей в глаза. Искреннее участие в его взгляде заставило Анисию перестать улыбаться, что всегда делала в беседах во имя защиты.

– Затем и ведутся проповеди. Чтобы потребность наступила быстрее, – подытожил он, а наступившая тишина так и не рассудила, на чьей стороне оказался перевес.

11

– Я так хочу материализоваться через других. Обрести плоть, которой мне недостает.

Голос Анисии стал грубее и громче от разочарования, когда Алеша ушел, объявив о положительном решении Всемила в отношении учебы дочери. И вместе с тем она всем своим видом силилась показать, что нисколько не сожалеет об ушедших.

Павел понуро сидел поодаль. Алкоголь начал жечь ему мышцы, а глаза слипались. Но он почему-то не откланивался.

Игорь довольно ухмыльнулся, обнажив острые зубы, вполне приличные благодаря трудам труднодоступных лекарей. Изгиб его сочных губ менее чуткому человеку мог бы показаться высокомерным, но Анисия видела их сродство со своими. Впрочем, может, и к ней можно было применить это слово. Она не в силах была оценить свои маски изнутри.

– Тогда заводи семью, – едко отозвалась Полина.

– Еще чего!

Игорь и Полина расхохотались.

– Как малые дети, – не в силах скрыть улыбку, процедила Анисия.

Анисии давно казалось, что Полина не стремится обуздать свое вечное полупраздничное, полунезаконное существование. И вот теперь в отравленной гармонии, в которой сплелись Полина и Игорь, нашла сладостное подтверждение правоты своей давнишней позиции.

– Знаете, почему нигилистки всех бесят? – спросил Игорь. – Потому что они выставляют напоказ собственную обделенность. А людям не нравится слушать о чужих бедах.

– Пусть… мы поколение побудем пугалом, зато проложим путь другим, которые станут счастливее нас. Которые совместят все проявления теперешней женской жизни, только без жертвования.

Анисия с горечью подумала, что ведь и правда они идут вникуда. Никто не освободит их от репродуктивного труда. А мужчины по-прежнему предпочитают либо женственных, либо обеспеченных.

Полина с Игорем почему-то проявляла чудеса терпеливости. Словно ее будоражила его независимость, его презрение к тем, кто издевался над ним во время возмужания. Он мог бы выйти из стен гимназии сломанным, но вместо этого кривил упрямую скобу своего рта так, что самые отъявленные задиры чувствовали себя рядом с ним неловко. А его ответные недюжинные тумаки окончательно убедили обидчиков оставить в покое этого странного мальчика.

– Все мы – зависимые от собственных эмоций рабы. От эмоций, которые в основе стремлений власти, учебы и самоубийств, – серьезно сказал Игорь.

Полина с горечью приулыбнулась, но охотно приготовилась отвечать. Игорь сумел развеять ее тягостное настроение, в которое она периодически впадала из-за малейшей неудачи так же легко, как намек на успех воодушевлял ее безмерно. Глядя на их ядовитую гармонию, Анисия размышляла, что нет ничего омерзительнее преломленного зеркалом Снежной Королевы взгляда, подтвержденного кем – то еще.

– Больше всего люди боятся, что их внутреннее поле останется ровным. Мы потому так зависимы от театра, литературы, потому что они дают нам возможность испытать невиданные прежде эмоции. С течением времени усохшие слова из умных книг уже становятся и нашим прошлым. Мы понимаем героев, которые прежде казались нам скучными. Вдруг наша уникальная, прыщущая жизнь становится уже кем-то систематизированной, прекрасно описанной. И вместо сродства накатывает страх отсутствия собственной уникальности.

– Тебе не нравится, что все одинаковы… – протянул Игорь. – Но ведь это отлично, как по мне. Так легче друг друга понять. Только вот никто этого не замечает. И все рьяно отстаивают собственную уникальность, которой нет.

– Отчего же нет уникальности? – возмутилась Анисия, неумело пытаясь скрыть это.

– Как и было озвучено, чувства обуревают всех одинаковые. И мы даже научились давать им название. Как цветам. Цветы ведь тоже одинаковые.

– Чувства, быть может, и одинаковые… Но их контекст, обдумывание, причины, их вызывающие…

– Не так интересны, как поиск чувств невиданных, – заключила Полина и как-то сникла.

– А если бы люди поняли свою похожесть, – прервал Игорь ее мысль, – не было бы войн от непомерного самомнения. Было бы сродство и братство.

– И рутина еще большая, чем у Полины, – сказала Анисия, со все большим интересом взирая на Игоря.

Несмотря на напускной эпатаж сквозила в Игоре какая-то… прозрачность. Какая-то неоспоримая цельность. После общения с ним у Анисии осталось странное сладковато-невыносимое ощущение, что он один в целом мире – ее истинный двойник. Только двойник свободный. Ее обуревало изрезанное чувство восхищения перед падением.

12

На чужой территории студенткам жилось несладко. Студенты выражали агрессию, а преподаватели – склеенную отеческую манеру. Оторванные от дома, не выспавшиеся, эти девушки не раз жалели об утрате обустроенности прошедшего. Местные подписывали петиции против приема иностранцев, требовали проверять их квартиры на предмет разврата.

В Швейцарии Анисию отвращала разнеженная летняя тревожность, присущая и уездным городам Российской империи. Мазало красками холст разнотравье цвета. Наркотическое обезволивание жары обваливалось на плечи, втиснутые в обязательную ткань. А спадающими ночами снился то мраморный простор родины, то трупы в препаровочной.

Павел в то время путешествовал по Швейцарии и заехал «понюхать студенческой жизни». Анисия тогда едва пришла в себя на каникулах, когда лекции в шесть утра закончились, а осталась только анатомическая практика без досаждающих взглядов доброжелателей.

Истосковавшуюся по родному Анисию пленила его галантность, прогулки по родниковому молоку Цюрихского озера, во время которых Павел приоткрывал суть отношений в своей семье – с деспотичным отцом и братом, с детства попавшем под горячую руку своей меланхолии. И Анисия, давно смутно сожалеющая о своей неполноценности на женском поприще, сама закрыла дверь в свою комнату с Павлом внутри. Ей вмиг стали смешны отрицания своей природы, показавшиеся несформированным побегом. Нужно было изведать все возможные вехи на этом коротком и бесконечном пути.

– У тебя глаза янтарные, – говорила она ему в розовящемся отсвете то ли молодости, то ли весеннего сияния исподволь.