Год лягушки

Не оставалось ничего другого, как применить к нему «поцелуй ужаснейшей силы», изобретенный моей любимой кузиной. Прием прост, как все гениальное. Целуя человека, надо хорошенько воткнуть подбородок ему в лицо. Когда кузина демонстрировала «поцелуй ужаснейшей силы» на мне, я извивалась и вопила от боли.

Но Богдан не завопил. Когда я отодвинулась от него, задыхаясь от затраченных усилий, то увидела лицо, выражающее полное и совершенное удовольствие.

Танюха тем временем высматривала что-то под ногами, отбрасывая снег подошвами сапог. Наконец, нагнулась – и в руке у нее оказалась довольно-таки увесистая палка. Вопреки моему ожиданию, Танюха не бросилась с палкой на меня, чтобы как следует отдубасить. Вместо этого, она принялась чертить что-то на снегу под фонарем. «Мерседес» загораживал мне обзор, и увидеть, что она там чертит, я никак не могла.

– Ну, до скорого, – Богдан наклонился ко мне.

Наконец-то! Теперь-то уж он меня поцелует.

Но он только провел кончиками пальцев по моей щеке и, развернувшись пошел к машине. Недоумевая, я проводила его глазами. И вдруг с удивлением обнаружила, что вижу цвет «Мерседеса».

До чего же причудливо иногда сбываются детские мечты.

Он оказался красным.

Пораженная этим фактом, я долго стояла, позабыв, что надо отыскать ключи и отправиться домой. «Мерседес» давно уехал, на снегу остались следы протекторов и надпись, сделанная Танюхой.

Заинтересовавшись, я подошла поближе и прочла:

«Отольются кошке мышкины слезки!»

Отличный, кстати, лозунг. И неплохой сюжет для детектива. Главная подозреваемая всегда ведет себя именно так. Только в этом детективе, как ни крути, жертвой должна оказаться я.

7

Телефонный звонок сделал то, чего не смог час назад сделать звонок будильника – заставил меня подняться с постели. Не в силах расстаться с одеялом, я набросила его на плечи словно королевскую мантию – свободный край тем временем, разумеется, волочился по полу, и, шлепая по паркету босыми ступнями, подошла к письменному столу – с которого и доносились телефонные сигналы. Самого телефона я, конечно, не видела, потому что так и не сумела разлепить склеенные непродолжительным сном веки. Ведь когда сердце переполнено любовью, руки так и рвутся к уборке квартиры. И не беда, что на уборку может уйти добрая часть ночи.

Взялась за трубку, откашлялась трубным шаляпинским басом, сдернула ее с рычажка, поднесла к уху и полузадушено просипела робкое «алло».

– Доброе утро, будьте любезны, могу я поговорить с Варварой? – спросил женский голос, в котором я не сразу опознала Лидочку.

– Это я, – все еще пребывая во тьме полусна, отозвалась я.

– Варвара, здравствуй, – как будто она только что не сказала мне «доброе утро!», – с тобой сейчас будет говорить Галина Андреевна.

В ту же секунду глаза мои открылись и оказались на два размера больше тех, что были мне даны от рождения.

– Варечка, доброе утро!

– Здравствуйте, Галина Андреевна, – прошелестела я, лихорадочно пытаясь вспомнить, когда в последний раз Гангрена звонила мне домой и по какому поводу, но ничего не находила в памяти, и темный, панический, животный ужас поднимался откуда-то из недр желудка и подкатывал к горлу рвотным спазмом.

Дело ясное, черный час пробил – за все мои прегрешения, подлинные и мнимые, Гангрена, наконец, решила сделать из меня чахохбили. Но к чему это иезуитское «Варечка» и зачем такой слабый, вялый, жалобный голос?

– Варечка, я договорилась с Филиппом Ипполитовичем, вы в редакцию сегодня можете не ходить, – (вот! вот оно!) – Через час за вами заедет мой шофер и отвезет вас ко мне, и мы с вами побеседуем.

– Хорошо, Галина Андреевна, – покорно проблеяла я.

– До скорой встречи! – и Гангрена положила трубку.

Горестно вздыхая, я выпуталась из одеяла, извлекла из-под дивана тапки и поплелась на кухню пить чай. Весь сон с меня как рукой сняло, зато появилась гулкая звенящая пустота в голове и ватная бесчувственность во всем теле.

Одинокой осенней мухой летала в пустом черепе единственная мысль и билась о лобные и височные кости. Где я прокололась, чего я натворила? Может, открылось, что я пользуюсь рабочим e-mail’ом в личных целях – ежедневно отправляю подругам краткие сводки с полей сражения, полные ядовитых реплик в адрес командующего состава? Может, обнаружилось, что некоторые журналы, собственность редакции, я утаскиваю домой, а некоторые препарирую на месте, оставляя на месте страниц бумажные лохмотья? Может, кто-то докопался, что статью из журнала «Красота и ты», которую мы поставили в прошлый номер, я не сократила, как было велено, а целиком и полностью переписала заново? Да мало ли еще прегрешений можно найти в моем темном прошлом, если покопаться хорошенько… Вчерашнее опоздание, разумеется, не могли поставить мне в вину – меня же не поймали на месте преступления, да и вообще вчерашний день вроде бы как праздник, поэтому не в счет… Или в счет? И счет на такую сумму, что Гангрена не смогла больше держать его под сукном, и наконец решила предъявить к оплате?

Но почему, черт возьми, почему именно сегодня?! Почему именно в тот день, на который я возлагала самые радужные надежды, Гангрене понадобилось все испортить?

Почему, объясните мне, если можете, у всех нормальных людей есть личная жизнь – более или менее интенсивная, есть работа – более или менее противная, а у некоторых даже есть муж и деньги. Ладно, черт с ним, я уже смирилась с тем, что ни мужа, ни денег – ни вместе, ни по отдельности – у меня никогда не будет (если только я не напишу бестселлер, во что поверить мне все труднее и труднее), ну и ладно, некоторые даже без ног живут. Но объясните мне, почему я черт знает сколько времени вкалывала как проклятая без всякого проблеска (то есть мужчины) на горизонте, а как только что-то замаячило и кто-то возник (да и возник ли?) – работа с грохотом валится в тартарары?

Горестные раздумья, сопровождаемые мучительно вялым надеванием колготок, прервал телефонный звонок. Я посмотрела на будильник. Странно, катафалк обещали подать через час, а не прошло сорока минут. Покойница еще не обряжена, между прочим!

– Подъем, подъем, кто спит, того убьем, – словно пионерский горн пропела Аглая. – У тебя есть десять минут, чтобы собраться и рвануть на работу. Я вчера тебя видела с доктором, – (вот шпионка, прямо ЦРУ какое-то!) – и подумала, что разумнее будет не полагаться на случай и разбудить вас обоих. Не знаю, как ему, но тебе уже пора!

– Во-первых, доктора со мной нет, и я не понимаю, почему ты обо мне такого мнения, – простонала я, – А во-вторых, я не могу с тобой сейчас разговаривать, – За мной вот-вот приедет машина, и я отправлюсь к Гангрене, а она меня уволит к чертовой матери!

– Уволит?! За что?

– Откуда я знаю, за что?

– Нет, подожди, она тебе что, не сказала?

– Не сказала!

– А почему ты сама ее не спросила?

– Да как я ее могла спросить?

– Словами! Если она тебе сказала, что она тебя увольняет, ты должна была спросить, за что, или я чего-то не понимаю!

– Она не говорила!

После недолгой паузы Аглая ласково спросила:

– А откуда же ты взяла, что она тебя увольняет?

– А зачем ей еще вызывать меня к себе с утра пораньше?!

В трубке наступила тишина. Я хотела напомнить Аглае, что не могу с ней разговаривать, но почему-то этого не сделала. Немного помолчав, Аглая поинтересовалась:

– Послушай, у тебя действительно случился острый приступ слабоумия, или ты просто прикидываешься?

– Конечно, легко тебе быть такой мудрой и прозорливой! – чуть не плача, ответила я. – Ты не проснулась от звонка Гангрены!

Аглая велела мне не скулить и потребовала подробностей. Выслушав, вздохнула:

– Да, сюжет, леденящий сердце… Несомненно, Гангрена тебя зарежет, расчленит на куски, спалит в камине, а пепел развеет над Кривым переулком. Правда, есть один нюанс. Увольнять тебя у нее нет ни малейшей причины, если только ей ночью в пьяном кошмаре не приснилось, что ты претендуешь на место главного редактора. А поскольку такое ей и под самым тяжелым наркозом не примерещилось бы, можешь быть абсолютно спокойна. Пойми ты, бестолочь, Гангрена полночи гуляла в «Карагезе». Когда за мной приехал муж-объелся-груш, она уже лыка не вязала, полезла с ним целоваться – представляешь, с моим родным мужем, при живой-то жене! – и чуть не упала на стол! К сожалению, Фиш успел ее подхватить, подхалим проклятый! Не сбылась моя мечта увидеть Гангрену в кисло-сладком соусе! А когда мы уходили, она стояла на сцене и пела «Мохнатый шмель на душистый хмель» таким голосом, что все окрестные кошки, завывая, стали сбегаться к «Карагезу». И ты думаешь, после такой ночки она поднимется с утра пораньше только затем, чтобы уволить тебя? Опомнись! Гангрена – личность гнусная, но масштабная! У нее к тебе появилось какое-то дело. И мне кажется, что тебя ждет какая-то высочайшая улыбка. Но даже если и нет, увольнение тут точно ни при чем.

– Будем надеяться, – чувствуя некоторое облегчение от Аглаиных разумных слов, ответила я. – Спасибо тебе, дорогая. Ты уж прости, что я вчера бросила тебя на этом слете упырей.

– Да ладно, что с тебя возьмешь, – благородно ответила Аглая. – Ни пуха!