Год лягушки

– Без шапки ходишь и норка твоя щипанная едва задницу прикрывает, вот и холодно. Выпендриваться меньше надо!

– Красота требует жертв. А шапка мне не нужна. Мозга в голове все равно нет, вымерзать нечему… Давай глинтвейну выпьем, а?

– Пьянству – бой!

– Пьянству – гёрл! Два глинтвейна, пожалуйста! И салат «Цезарь»! Ой, слушай, у нас сегодня на работе какой-то дурдом, иностранцы с переломами косяками валят, я не понимаю, чего их сюда понаехало столько, Рождество что ли хотят на Красной площади встретить, и еще Марат звонит через каждые пять минут, а я с гипсом ношусь, как подстреленная – хотя на самом деле это не гипс, а пластик такой, застывающий от тепла. А доктор Леже смотрел-смотрел, как я леплю, да и говорит: «Катья, ви есть Роден natulel!». Я на него взглянула строго так и отвечаю: «Сами вы Роден! А я – Вера Мухина, автор „Рабочего и колхозницы“, символа единения тружеников города и села!» Он где стоял, там и сел.

– Дождусь я сегодня обещанного рассказа, или нет? – зарычала я, раздирая на две части бумажную салфетку.

– Сначала ты мне расскажи. Что ты так на меня смотришь? Кому ты обязана этим знакомством, а?

И Катька торжествующе ткнула себя большим пальцем в грудь:

– Мне! Лучшей подруге всех времен и народов! Если бы не я, ты бы сначала умерла с голоду, а потом никогда не получила бы приносящих счастье и любовь волшебных сердечек. Так что я тебя внимательно слушаю.

Принесли глинтвейн. Обжигая язык, я сделала несколько маленьких торопливых глотков и поведала Катьке историю об острой зубной боли и о принце в белом халате, отважном победителе пульпитов.

– Ну, все, – сказала Катька. – Диагноз ясен. Фэн-шуй подкрался незаметно, хоть виден был издалека. Вообще, я должна тебя предупредить, что это, может быть, и не в фэн-шуе дело. Потому что Пекло, это такой экземпляр… От его взгляда чугун плавится, не то что такие чувствительные барышни, как ты…

– Ты меня уже извела. Будешь мне рассказывать, что ты знаешь, или нет?

– Боюсь, каков бы ни был мой рассказ, на тебя он уже не подействует. Тут чары посильней моих.

– Сидорова, сейчас я отлуплю тебя как одноименную козу! – и для начала я пнула Катьку ногой под столом.

– Ладно, ладно! Убить прямо готова за своего красавчика! Но я не обижаюсь – не ты первая. Марат мне рассказывал, что к Богдану в метро девицы приставали, представляешь? Девки – к мужику – при всем честном народе! Вот это я понимаю – сексуальность прет из всех щелей!

– Во-первых, – надменно сказала я, – ты вспомни, каких мужиков поставляет нам столичный метрополитен. Либо дети до шестнадцати, либо представители тупиковой ветви эволюции и последствия генетических сбоев. На их фоне любой мало-мальски приличный мужчина выглядит Ален Делоном. Во-вторых, девицы, прямо скажем, тоже разные бывают – без зубов и пьяные с утра.

Катька захихикала:

– Да нет, девицы были правильные, просто не могли устоять. И скажи еще, что ты их не понимаешь.

– Ну, допустим, понимаю, – смягчилась я. – Но ты все-таки начни не с девиц, а с Богдана. Откуда ты знаешь-то его?

– Они с Маратом приятели. В институте вместе учились.

– Не поняла. Марат – ветеринар-хирург. Богдан – стоматолог, причем человеческий. Что за институт такой странный?

– Ой, ну это просто, они сначала учились вдвоем в Лумумбарии…

– Где-е?!!

– В университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы! Не надо таращиться. Там у них есть медицинский факультет! И на этом факультете учатся не только дружественные народы, но и простые советские люди иногда. Ну, может, не очень простые, может и по блату, но советские – это уж точно. Ну, и наши с тобой зазнобы… Они вместе учились до третьего курса. Богдан перевелся в стоматологический с потерей курса, кажется, а Марат доучился до конца, а потом получил второе высшее. Они раньше очень часто тусовались всей студенческой группой, а потом как-то все поразъехались по разным странам, переженились, детьми обзавелись – стало не до встреч. Когда мы с Маратом познакомились, он меня на их встречи стал с собой брать. Поэтому я всех их знаю. И Богдана, разумеется, в первую очередь, они с Маратом раньше не разлей вода были…

– Вот, правильно! А ты о подруге даже не подумала. Нет, чтобы меня с ним раньше познакомить, – с укором сказала я.

– Я не враг своей подруге! Именно поэтому я сижу здесь! Хотя, конечно, дело мое явно кислое, но я все равно должна тебя предупредить! Этот Богдан… На нем пробы ставить негде, юбочник отъявленный! У него меньше двух баб одновременно никогда не бывает! Я же за ним наблюдала, я видела, как он с девицами обращается. Милая-милая одна, потом, глядишь, милая-милая другая, а первая милая, разумеется, и не в курсе, что она хоть и первая, но не единственная! Потом первая милая узнаёт, откуда ветер дует. Уходит от него со скандалом и битьем бытовой техники! Он переживает три с половиной дня, а на четвертый к вечеру находит себе третью! Поверь мне, у него никогда – никогда! – не бывало меньше двух баб одновременно! Принцип запасного варианта – очень, очень удобно! Ни минуты не кукуешь в одиночестве, как некоторые. Я сама была такая как он, пока с Маратом не познакомилась…

Я немного помрачнела. Пожала плечами. Потом, прояснившись лицом, возразила:

– Может, он просто не нашел настоящую единственную…

Катька долго разглядывала меня – так, словно увидела первый раз в жизни. Потом тихо сказала:

– Так, понятно. Дело даже хуже, чем я думала. Ты уже ухитрилась в него втюриться.

– Что за ерунда! – возмутилась я. – Конечно, он мне сразу понравился, еще когда я в курилке его увидела, я даже нарочно старалась его не замечать, чтобы не размечтаться о нем ненароком, но это еще ничего не значит! Просто все равно я сейчас одна, а это такое занудство, а он такой красивый… Понятно, что он бабник, у него это на лбу большими буквами написано. Но, во-первых, мне вообще нравятся бабники… А во-вторых, я в него ни чуточки не влюблена.

– Ой, это ты кому-нибудь другому рассказывай, не мне. И даже если бы ты не была влюблена в него, он бы постарался, чтобы это случилось… Но с тобой ему не придется напрягаться… Разве только самую малость, просто чтобы закрепить полученный результат.

О Господи! За что ты определил мне в подруги одних только всезнаек? Почему я не дружу с наивными, чистыми созданьями, которые ничегошеньки не ведают, не соображают, не понимают и безоговорочно принимают на веру все, что им ни скажешь?

– Да почему ты так уверена?!

Катька пожала плечами:

– Просто сужу по себе. Если я знакомлюсь с кем-то, мне обязательно нужно, чтобы он в меня влюбился, даже если он мне задаром не нужен. И Богдан такой же, поверь мне.

Мне стало немного не по себе.

– То есть, ты считаешь, что я ему задаром не нужна?

Катька вздохнула:

– Да я же не про это тебе толкую! Я говорю тебе, что он не способен устоять перед соблазном. Ты не сможешь такое терпеть…

– Послушай, как тебе не стыдно! Я с ним только познакомилась, а ты мне уже предсказываешь его измены. Может, у нас с ним вообще ничего не будет!

– Ну, если только ты будешь о-очень сопротивляться. А интуиция подсказывает мне, что ты не будешь.

Глинтвейн неожиданно кончился. Я на всякий случай погоняла воздух в трубочке и спросила:

– И это все, о чем ты хотела меня предупредить? Я-то уж боялась, что он многодетный отец или у него невеста-кинозвезда, с которой я никак не смогу состязаться.

– Кто знает, – задумчиво ответила Катька. – Впрочем, что с тобой разговаривать, тебе в нем сейчас нравится все. Даже шрам у него на лбу.

Я запротестовала. Хотя, честно сказать, шрам мне нравился ужасно, не могу сказать почему.

– А знаешь, откуда у него этот шрам? Разбил машину всмятку, Врезался в столб. Сам вылетел через ветровое стекло. Вождение в нетрезвом виде, против которого ты так часто и так гневно выступаешь. Без прав год проходил. А мог бы сбить кого-нибудь…

– Но ведь не сбил! – возразила я.

– А на спине у него татуировки – на каждой лопатке изображено по маленькому крылышку!

О, Господи… Спасибо, что не церковь с куполами, и не якоря с парашютами!

– И какие крылышки? Надеюсь, стрекозиные?