Год лягушки

Иногда, зажатая толпой в вагоне метро, я представляю себе, как стала известной писательницей, как я выхожу из красного «Мерседеса» – непременно красного! мечты моего детства! – возле какого-нибудь модного ресторана, где за каждым столиком сидит по две-три знаменитости, и все знаменитости начинают выворачивать шеи, увидев меня, а за одним из столиков сидит Гангрена и, увидев меня, от зависти и потрясения насмерть давится фуа-грой, или что они там едят, в своих модных ресторанах…

А потом наступает ночь, и я, закрывая глаза, думаю о том, что нет ничего на свете вульгарнее красного «Мерседеса», что я никогда не пойду в модный ресторан, потому что боюсь официантов, что знаменитости ни за что не узнают меня, потому что большинство из них не читает ничего, кроме меню и надписей на ценниках, и что, наконец, обскакать Гангрену кишка у меня тонка, потому что железные леди не ржавеют.

Особенно, если на самом деле они из нержавеющей стали.

Лет пятнадцать назад, втянув чутким носом запахи, принесенные ветром перемен в редакцию солидного, но скучного журнала «Бытовая химия», молодой специалист Галина Гремина, не проработавшая в редакции и года, предложила главному редактору на свой страх и риск затеять издание ежеквартального приложения к журналу. В приложении публиковать переводы детективов и фантастики – об авторских правах тогда и разговоров не было, так что идея была беспроигрышная. Любители дефицитного развлекательного чтения оформляли бы подписку на журнал ради приложения, а то, что двенадцать номеров журнала наверняка отправлялись бы в помойку, вряд ли кого-нибудь огорчило бы. Слава богу, бумажная промышленность у нас работает отлично. Главный редактор, выслушав Гремину, похмыкал, повертел в руках очки с толстыми линзами, водрузил их обратно на крупный лиловый нос и пообещал поговорить с вышестоящими инстанциями. Инстанции проект одобрили и выделили газетную бумагу и типографию. А вот денег на оплату труда не нашлось. Вероятно, инстанции решили, что альманах «События в мире быта» – такое неуклюжее название закрепилось за новорожденным приложением – будет выпускаться сотрудниками «Бытовой химии» в порядке развлечения в часы личного досуга. Сотрудники придерживались другого мнения, и вся работа свалилась на плечи Греминой.

Гангрена выдержала. Работала сутками. Неделями ночевала на раскладушке в редакции. Похудела на десять килограммов. Легенды о тех временах до сих пор передаются из уст в уста. Говорят, часть денег, выделенных на бумагу, осела в ее карманах. Рассказывают, что материалы для журнала она добывала всеми возможными способами, законными и не очень. И еще много, много чего шептали друг другу недобрые голоса – и шепчут до сих пор. Но точно известно только то, что Гангрена в одиночку выпустила тринадцать номеров приложения и в два раза подняла тираж «Бытовой химии».

Но судьба «одного из старейших и авторитетнейших журналов Советского Союза» была решена, и никакие альманахи не могли ему помочь – впрочем, так же, как и самому Советскому Союзу. Для плаванья в бурном море рыночных отношений, в котором с большим или меньшим успехом барахталась пресса на заре ельцинской эпохи, «Бытовая химия», не годилась, поэтому в конце концов села на финансовую мель и разлетелась на мелкие досточки при первом же шторме. А когда мутная вода схлынула, из прибрежных волн, словно Венера из пены морской, появился дайджест «Событие» (восклицательный знак в конце названия возник лет через девять, на пороге нового тысячелетия, незадолго до моего прихода). На капитанском мостике под черным флагом с черепом и скрещенными костями стояла торжествующая Гангрена.

Что до прозвища, то оно приклеилось к ней незадолго до безвременной кончины «Бытовой химии». В те легендарные временя редакция журнала, в отличие от нынешних, рукописи возвращала, да еще их и рецензировала – руками многострадального молодого специалиста Греминой, которой приходилось вступать с авторами в переписку и телефонные переговоры. Беда в том, что среди подопечных Греминой было немало людей не только творчески окрыленных, но и психически поврежденных. Один из таких неизвестных широкой общественности гениев заваливал «Бытовую химию» статьями, в которых поднимал такие животрепещущие вопросы, как превращение человеческих фекалий в полезные, а главное – вкусные пищевые продукты. Гремина мужественно прочитывала статьи и возвращала их автору с подробно мотивированным отказом. Когда отказ доходил до гения, тот звонил Греминой и жаловался на происки мировой закулисы, задумавшей уморить человечество голодом, и недальновидность «Бытовой химии», не желающей придти человечеству на помощь. Итогом бесед и переписки стал необъявленный визит гения в редакцию.

Из одежды на гении имелись черные семейные трусы до колен, драные кеды без шнурков и грязный медицинский халат. Еще в коридоре он начал орать во все горло требуя показать ему «ту гангрену», которая продалась масонам и сионистам. К счастью, услышав вопли психа, Гремина тут же узнала до боли знакомый голос и успела своевременно спрятаться в женском туалете. Вопящего и извивающегося психа вывела подоспевшая вовремя милиция, а главные редакционные кобры подобрали оброненные в пылу битвы бумажки и взглянули повнимательней на подпись Греминой.

Подпись начиналась с инициала Г, за которым следовал первый слог отчества – «Ан», а за ним – первый слог фамилии: «Гре». Заканчивалась подпись росчерком с петелькой, словно нарочно принявший форму слога «на». По редакции прокатились смешки.

Гремина поняла свою ошибку и сменила подпись, но было поздно. Прозвище приклеилось намертво. Сдается мне, что, потерпев неудачу в попытках избавиться от него, она решила действовать по-другому и приложила все усилия, чтобы как можно полнее ему соответствовать. В чем и преуспела.

В ожидании пиццы Аглая укрепляла здоровье свежевыжатым апельсиновым соком, а я, наоборот, портила: легкие – сигаретой, желудок – ядовитой американской газировкой. Вообще-то, я с куда большим удовольствием выпила бы горячего чая, но почему-то не решилась сделать такой заказ перед едой. Как уже было упомянуто, я боюсь официантов.

– Жаль, что Гангрена не устроила праздник в своем новом коттедже на Алтынном шоссе! – мечтательно помешивая трубочкой в стакане, говорила Аглая. – Представляешь, сидеть в огромном зале, где в камине, потрескивая, горит целое дубовое бревно… В окна стучат заснеженные еловые лапы, с ветки на ветку перепрыгивают белки и клесты… Радушная хозяйка сама разливает по глиняным кружкам глинтвейн из огромной медной кастрюли… На стол ставят молочного поросенка… А потом нас оставляют ночевать в комнатах для гостей, где стоят антикварные кровати с никелированными шарами на спинках и бабушкины сундуки, застеленные шалями!

Аглая мечтательно вздохнула, а я посмотрела на нее подозрительно:

– Что это на тебя за фантазии такие напали? Гангрена в образе какой-то лесной феи! Ты, часом, не заболела?

– Поздоровей тебя буду! Я, в отличие от некоторых, держу руку на пульсе событий. У меня муж выписывает все журналы по дизайну, какие только существуют в природе, и поэтому наша спальня скоро превратится в склад, а спать мы будем в коридоре под вешалкой. И вот в новом номере «Домашнего уюта» напечатали огромный репортаж о Гангрене, который я тебе и пересказала. Там еще рассказывалось об архитекторе, который этот дом построил, такой весь из себя, чуть не единственный из наших, который котируется и заграницей, он в Монте-Карло построил особняк какому-то теннисисту, то ли первой, то ли второй ракетке мира, а еще он строит театральный центр где-то в Германии, только я не помню – где… У мужа моего этот архитектор прямо идеал всей жизни, прямо так и говорит, если бы у меня был выбор, познакомиться с Дженифер Лопес или с… этим… как его… Короче, он плюнул бы на Лопес, а выбрал этого своего… ну, не важно! Я бы честное слово, решила бы, что мой муж гей, если бы он каждую ночь по нескольку раз не доказывал мне обратное… – Аглая кокетливо закатила глаза. – Но на этого архитектора он прямо готов молиться… Черт, как же его фамилия… Какая-то очень простая, и я ее все время забываю поэтому.

– Наплевать мне, как его фамилия. Я на особняк себе пока не заработала, даже на Алтынном шоссе, а не то что в Монте-Карло… Черт! Ты мне весь аппетит испортила своей лесной былью. И эта выдра еще вычла с нас по пятьдесят долларов на свой распроклятый день рождения!

– Нельзя быть такой мелочной, когда тебя грабят, моя дорогая. Надо говорить себе: а могли бы и ножичком пырнуть!

– Угу, прям не знаю, кому сказать спасибо, что жива! А что, мы приносим Гангрене такую прибыль?

– Честное слово, мне иногда кажется, что ты откуда-то свалилась – не с луны, так с пятого своего этажа. У Гангрены, кроме нас и нашего журнала, есть еще маленькая, но славная риэлтерская компания. Ну очень маленькая! Но очень элитная! И приносит ну очень большие деньги. Понимаешь?

Вместо ответа я затушила сигарету и, тяжело вздохнув, посмотрела в окно. Шел густой снег. Автомобили на Садовом кольце стояли в глухой пробке, и я не без злорадства думала о том, что и сама Гангрена, и ее именитые гости не смогут вовремя попасть на праздничную вечеринку.

К счастью, раздумья мои прервал официант, принесший нам пиццу. Одну на двоих, но очень большую! Разрезанную на шесть частей, с двойной порцией сыра, с беконом, с кусочками салями, перца, томатами… пышущую жаром… О-о-о!

Каждая из нас перетащила по сегменту пиццы на свою тарелку и проглотила первую порцию довольно быстро, в молчании, прерываемом лишь похожими на урчание междометиями, выражающими беспредельное наслаждение.

– Все из-за тебя, – томно сказала Аглая, втыкая вилку во второй кусок. – Я обожрусь и вдобавок разжирею!

– Ничего, не разжиреешь, – глухо и нечленораздельно отозвалась я. Разговаривать по-человечески мешал рот, плотно забитый пиццей.

– Не суди о других по себе! Ты лопаешь сколько влезет и никогда не потолстеешь – ну хоть чуть-чуть, чтобы меня порадовать! Я мечтаю разрезать тебя и посмотреть, что у тебя такое внутри, как тебе удается так много есть и оставаться тощей!

– Ну вот, я раскрыла секрет Джека-Потрошителя. На самом деле это была тетка, помешанная на похудании.

Аглая захихикала и взялась за баночку с сыром. Наблюдая за тем, как она щедро посыпает пиццу мелкой пармезановой стружкой, я размышляла. А что если, скажем, перемешать пармезан с ядом? У кого имеется возможность подбросить яд жертве? Конечно, у официанта, подкупленного, разумеется. Но зачем кому-то понадобилось убивать Аглаю? А может, жертвой должна быть совсем не она, а кто-то, кто должен был сидеть за этим столиком? Например, невзрачный человек со значком в виде звезды и меча на фоне щита, бывший сотрудник органов госбезопасности, слишком много знавший? Но кому была выгодна смерть отставного гебиста? Гангрене? Или ниточки тянутся в высшие сферы, где зреет заговор с целью смены существующего строя?

Политический детектив на глазах превращался в мрачную антиутопию, когда я отбросила сюжет о ядовитом пармезане, как совершенно ни на что не годный, разжилась третьей порцией пиццы и перед тем, как приняться за дело, сделала большой глоток ледяной газировки.

Внезапно в одном из зубов нижней челюсти, справа, где-то в самой глубине рта что-то то ли щелкнуло, то ли треснуло, и в глазах у меня вспыхнуло ослепительное пламя. Это была боль, такая острая, что все вокруг меня разом провалилось в густой туман…

С душераздирающим стоном я схватилась за щеку…

Перепуганный голос Аглаи, спрашивающий, что со мной, глухо донесся откуда-то из-за тридевяти земель…

– Жжуууп! – корчась, промычала я.

Волны боли расходились от зуба во все стороны. Казалось, голова сейчас разлетится на части…

– Откройте рот! – скомандовал незнакомый мужской голос.

Я изумленно уставилась на говорившего, но разглядеть его все равно толком не могла – боль, словно кривое зеркало, искажало все вокруг до неузнаваемости. Бедный мозг, охваченный смертельной тоской, отказывался реагировать на что-либо, кроме разрывающей боли в зубе… До моего сознания дошли только самые яркие пятна – светлые волосы незнакомца и красный шарф у него на шее.

– Да не глаза, а рот, рот откройте!

Незнакомец, довольно бесцеремонно оттянув вниз мой подбородок, полез пальцами мне в рот.

– А-а-а!

Никогда бы не подумала, что могу орать таким противным голосом.

– Ну, все ясно. Где ваша шуба или что у вас там? Одевайтесь и пошли со мной!

– Куда? – хором спросили мы с Аглаей.

– Голову ампутировать! – рявкнул блондин в красном шарфе и полез в карман.

Пока я надевала дубленку, до меня донеслись какие-то препирательства Аглаи с блондином, но вникать в их смысл у меня не было ни сил, ни желания.

Блондин взял меня под руку и ободряюще сказал:

– Не бойтесь, у меня еще не было смертельных случаев. Если что, вы будете первой.

Когда мы перешли через дорогу и направились к входу в здание, где находилась наша редакция, я вдруг сообразила, почему лицо блондина показалось мне таким знакомым.

Новый красавец-доктор из «Мультидента»! Пару раз я видела его, когда выходила курить на специально отведенную для этого непохвального занятия площадку под лестницей возле сортиров. Я его, конечно, особо не разглядывала – я стараюсь поменьше смотреть на красивых мужчин, чтобы не давать лишнюю пищу и без того не в меру пылкому воображению.

Сейчас, правда, меня занимала мысль не о красоте доктора, а о самой клинике «Мультидент». Я была там всего один раз и не ради лечения, а чтобы забрать какой-то цветочный отросток для Гангрены – известной любительницы всего живого (кроме людей, разумеется). Почему эту почетную обязанность возложили на меня – убейте, не помню. Да это и не важно. Важно то, что на стенах коридора в «Мультиденте» висели фотографии счастливых пациентов, и были это не доярки и не монтажники с высотниками, не ветераны войны и труда, а разные певцы, актеры, политики да бизнесмены, и даже губернатор Таймыра, невесть какой зубной хворью занесенный в наши края.

А поскольку доходы мои ни в какое сравнение с доходами губернатора Таймыра идти не могли, к зубной боли добавился тихий, но мучительный ужас. Конечно, я сегодня получила зарплату, но мне хотелось бы жить на нее долго и счастливо – целый месяц, и я просто не готова была лишиться ее вот так, в одночасье. К тому же меня стало мучить подозрение, что моей зарплаты, пожалуй, может ведь и не хватить, и что я буду делать тогда?

На этой жизнеутверждающей ноте мои тягостные раздумья о собственной судьбе были прерваны – меня ввели в кабинет. Аглая потерялась где-то по дороге, наверное, эвакуировалась в редакцию, вместо того, чтобы оказывать подруге столь необходимую ей (то есть мне!) в этот трудный час моральную поддержку. Меня внезапно осенило: в случае необходимости, я могу занять денег у нее. Не может же лечение стоить больше, чем две редакторских оклада? О том, как я буду жить два месяца, я на всякий случай запретила себе думать. А заодно старалась не думать о том, как Аглая отнесется к перспективе отдать мне в долг всю свою получку.