Травля: со взрослыми согласовано. 40 реальных историй школьной травли

В какой-то момент классе в третьем один мальчик Андрей стал как-то странно себя проявлять. Он начал на всех нас стучать. У нас, как и у всех в детстве, была эта коалиция – дети против взрослых. Это нормальный процесс отделения детей от взрослого мира и осознания себя взрослыми, имеющими право на что-то. Написали, например, на доске какое-то матерное слово. Жвачку засунули в дверной замок. Никакого криминала. Легкая шалость. Все похихикали. А он шел и закладывал нас.

По началу его не особо и трогали. Ярко это началось в один момент. Был урок труда. Мы все что-то лепили, строили. А он выкрикнул: «А мы с папой это уже делали». Учительница его сразу назначила помощником. И тут Андрей превращается в директора школы. Начинает ходить по рядам, говорить: «У тебя криво, переделай». Мы все были изумлены. Он каждому из нас сказал какую-то вот такую гадость. Это, видимо, для класса стало последней каплей. Может быть, я запомнила этот случай, как стартовый, а на самом деле его раньше мальчишки начали задирать. Но я скажу про свои личные чувства. С этого момента я четко начала отслеживать свое личное отношение к этому мальчику, и замечать, что весь класс его шпыняет. Кто-то сильнее, кто-то слабее. Мальчишки, конечно, отрывались по полной. Девочки меньше, просто могли сказать: «Фу, отойди», «Ты – параша».

– Может быть, у него в семье что-то было не так, и ему хотелось внимания?

– Мне сложно предполагать и прогнозировать, как это могло бы развиваться иначе. Ведь, повторюсь, мальчишки дергали друг друга постоянно. Приходил мальчик с гайморитом, у него висели зеленые сопли, они ржали над ним. Но проходили сопли, проходил троллинг. Даже те, кто считался хулиганами, сказать, что они были исчадием ада, я не могу. Но Андрей методично поступал одинаково. Такое ощущение, что сам себе враг был. Когда стали постарше и задумывали какие-то проказы, мы уже знали, что Андрея надо исключить. Говорили: «Так, этого придурка заприте где-нибудь, чтобы он нас не видел и не слышал». Это говорил не какой-то хулиган-зачинщик, весь класс понимал, что, если мы решим что-то сделать, его надо изолировать. Мы его реально все ненавидели.

Он постоянно водил родителей. Они устраивали нам выволочки. Несчастных этих хулиганов, которые его обидели, разумеется, таскали по педсоветам. Меня это особо не касалось. Я просто была таким наблюдателем. Но, честно говоря, я была в лагере тех его разделял эту травлю.

– А что учителя? Вот однажды его выделили на уроке труда, а дальше? Как они к этому относились?

– Этого я, к сожалению, не помню. Помню, что в старших классах, учителя уже могли его спросить: «Андрей, ты моя правая рука, ну давай, помоги, расскажи, что произошло». Мы все понимали, что он на стороне учителей, что он сдаст нас. Мы ему не верили, не доверяли, никуда его не принимали. Он был изгоем. И делал это своими собственными руками. Он с нами так на пинках и проучился до конца, всю школу. Ему и мел на стул сыпали, и котлету жеваную подсовывали.

– А как он реагировал?

– Вообще, он был мальчиком забитым. Я не знаю, что у него там дома происходило. Был вроде бы старший брат. Может быть, его обижали. Ему, безусловно, было неприятно. Он постоянно плакал, закрывался, бегал жаловаться к учителям, к директору. Он искал защиты у старших. И это усугубляло ситуацию. Каждый раз, когда он жаловался, запускался этот известный механизм – приходил какой-то властный взрослый, устраивал разборки всему классу, нас могли всех водить к директору, мы все имели из-за этого какие-то проблемы. Мы автоматически думали, что, если бы не он, у нас бы всех этих проблем не было. То есть он реагировал. Но отпор дать не мог, потому что нас было много. Если бы родители перевели его в другую школу, и он поправил бы как-то свое поведение, думаю, у него бы эти проблемы кончились. Да если бы он перестал стучать даже в нашем классе, перерос бы эту детскую наивность, примкнул бы к нам, скорее всего про него бы забыли. Ну, может, пару раз бы дернули, но он бы сказал: «Ребята, все, я с вами, никогда больше никому ничего не скажу», его бы испытали еще пару раз мальчишки, и все бы успокоилось.

Все случаи разные. Но я много ситуаций наблюдала. Вот у меня сейчас подруга растит сына. Ему четырнадцать лет. Родила она его в осознанном возрасте, в тридцать лет. И хотела именно сына. Он у нее такой свет в окошке. Она его назначила особенным, эксклюзивным произведением. И от окружения она требовала, чтобы к нему относились по-особенному, с отдельным подходом, не как ко всем. Причем запустила всю эту историю с самого детского сада. Постоянно жаловалась на воспитателей, что они заставляют его делать то, что он не хочет. В садике еще ей пошли на встречу, сказали: «Ну ладно, если он может тихо рисовать во время сна, то пусть». В итоге с таким мировосприятием «все вот такие, а я д’Артаньян» он пошел в школу. А в школе моей подруге сказали: «Знаете, у нас таких тридцать человек, вливайтесь. Если есть проблемы, идите к психологу. У нас тут школа, мы цацкаться не будем».

– Как это отразилось на ребенке?

– Его не травят. Острых моментов нет, но отношения ни с кем не складываются. Сейчас ему четырнадцать, и все, что он делает, это сидит дома за компьютером. В школе учится без особого желания на тройки-четверки. Мама его от всех отгородила, выделила в особую категорию, так он в этой особой категории и живет. Во что это выльется, не известно.

И таких историй много. Когда, вот как у нас с этим Андреем, весь класс ополчается против ребенка, я бы разбиралась с жертвой. Нужно понять, что он такое делает, как он так себя ведет, что это настолько не воспринимается социумом.

– А кто должен разбираться? Жертва же еще не в том возрасте, чтобы все это разрулить.

– Ребенок, безусловно, не разберется.

– Ну а кто тогда в вашем классе должен был отреагировать и все починить? Как вам кажется?

– Ну все-таки должны реагировать родители.

– А если они, как ваша подруга? Или, наоборот, равнодушны, считают, что это проблема ребенка, и он должен разбираться сам. У меня очень много таких историй. Довольно часто рассказывают, что вели себя в школе не очень адекватно, потому что дома «гнобили» так, что вообще было не понятно, как себя вести. Что тогда? Замкнутый круг?

– Вот в такой ситуации нет какого-то ответа и нет рецепта.

– А ответственность учителей вы здесь не видите?

– Каких учителей? Российских? Когда мы с семьей поменяли страну, мы были в огромном приятном шоке от того, насколько здесь педагоги – это, действительно, педагоги. Они заинтересованы в каждом ребенке и в климате. Здесь нет замкнутых социумов. Здесь вообще нет этого класса в тридцать человек. Здесь есть огромный пул в две тысячи человек. Две тысячи человек травить тебя не будут. Здесь школы совершенно другие.

– Если бы ваш Андрей приехал из России и попал в американскую школу, какой был бы сценарий?

– Здесь у школы более расширенные полномочия. Школа стоит на страже интересов ребенка. И если у ребенка происходит что-то в школе или даже в семье, ему есть куда идти. Он может об этом рассказать. Если школа, поговорив с родителями, не находит никакого решения, она может предпринять какие-то действия – направить ребенка к психологу, а психологи тут действительно работают, и они эффективны. Здесь тоже дети попадают в плачевные ситуации. Но здесь совсем другие учителя. В России такие учителя, что они через одного запускают буллинг своими руками.

– Так все-таки в ситуации с Андреем в вашем классе, виноват был мальчик, который никак не мог сообразить, что нужно поменять поведение? Мог ли мальчик что-то действительно изменить в том возрасте и в том самосознании?

– Мне кажется, в нашем случае учительница не сделала ничего криминального. Любой другой ребенок предложил бы пластилин раздать, еще как-то помочь. А этот же начал ходить, всем говорить, что у них не так. Возможно, если бы все ограничилось этим одним случаем, все бы забыли через три дня. Но там уже запустился механизм, и дальше каждый его промах уже работал против него. Каждое очередное его действие не позволяло этому механизму остановиться. Учителя только подливали масло в огонь, используя эту ситуацию в своих интересах. Они знали, что в классе есть стукач, и пользовались им, а как потом этому стукачу живется, они не сильно задумывались.

– Получается ведь, что доверия между детским и взрослым коллективами – ноль.

– Да. Я и сейчас очень отрицательно отношусь к учителям в России. Мои дети учились в той же школе в Тольятти, где училась я. У меня в детстве были проблемы с учителями. И мне всегда говорили, что это потому, что я была трудным подростком. В итоге я уже стала взрослой, мамой, и я видела все то же самое поведение учителей. И я, как мама, не могла даже встать на сторону этих учителей, поддержать их. Может быть, сейчас в школы приходят другие кадры. Моим детям по двадцать лет, и им еще достались учителя того разлива, что и мне. У моих детей было всего два хороших учителя. У двойняшек это была классная. Она про каждого ребенка говорила: «Он очень интересный». У нее все дети были интересные. И у старшей дочери была хорошая классная в старших классах. Все остальные – просто мрак. То есть да, тут я полностью соглашусь, доверия между учителями и детьми – ноль. И в этом разница с Америкой гигантская. Здесь школа – это безопасное для детей место. Есть анонимные кабинеты. Есть, куда податься. Школа может рапорты составлять в различные органы. И не в карательную сторону, как это в России передергивается. В России подростки понимают, что если на родителей пожаловаться, то из семьи заберут, отправят в детдом. В Америке иначе. Здесь с семьей будут работать до последнего. Есть доверие между всеми сторонами. Нет формализма и мясорубки.

– А ваши дети в России сталкивались с травлей?

– Да, они были на стороне агрессоров. Предыстория такая. К дочкам в школу пришла девочка-мусульманка из очень религиозной семьи. Она ходила в хиджабе. Я лучшего претендента на звание «чурка» или «не такая как все», даже представить не могу. Тем не менее, она влилась в коллектив и спокойно училась.

А через пару лет в шестом или седьмом классе пришла девочка армянка, причем абсолютно европейская. По большому счету, девочка и ни при чем. Но она была отличницей по русскому языку. Ну и вообще по всем предметам, она была круглой отличницей. Однажды учительница кому-то делала замечание и сказала: «Вот приехала девочка, у нее русский язык даже не родной, а она его знает лучше, чем вы все». Это все, бомба. Девочку, что называется, взяли на карандаш. Мои дети приходили и рассказывали, что она выходит к доске, и учительница прямо ей подмахивает. Даже если она запинается, учительница ее вытягивает. А остальные выходят, их учительница валит. То есть дети отмечали очень предвзятое отношение. Разумеется, дети назвали ее «чуркой». Ее перестали принимать, отовсюду вышвыривали, бойкотировали, писали про нее всякое в подъезде. В основном, девочки, причем. До физического насилия не доходило, никто об нее окурки не тушил, но травили психологически.

– А вы что-то своим детям говорили по этому поводу?

– Нет. Я была на их стороне и тоже считала, что это не справедливо. Я, конечно, не призывала девочку травить. Но я прекрасно понимала, почему они это делали.

– А после переезда, в Америке ваши дети сталкивались с буллингом в школе?

– Нет. И они постоянно говорили с первого дня, что им очень нравились учителя. У них всегда можно переспросить, пересдать. Любой учитель идет на встречу. Все можно исправить, улучшить, было бы только желание у ребенка. Родители здесь вообще не включаются. Здесь главное, чем родитель может помочь – это никак не лезть в процесс обучения. Любые сложности с учебой дети решали сами.

– А как же «Тринадцать причин почему»? Сериал не отражает действительности американской школы?

– Ну все, что я могу сказать, мои дочери начали смотреть, и сказали, что ерунда какая-то. Нам досталась прекрасная старшая школа. Хотя она и государственная. Моим детям помогли с языком. Их ассимилировали. Все дети оказались очень адекватными. Мы, правда, живем, в довольно прогрессивном штате. Не могу сказать за всю страну.

История Александра, 1996 – 2007 годы (7 – 16 лет), г.Экибастуз

Записано на основе постов от 14.01.20, 15.01.20 и 17.01.20 с личной страницы в Facebook (https://www.facebook.com/skurtul (https://www.facebook.com/skurtul))

Психолог-психоаналитик, 30 лет, г.Алма-Ата

Имя сохранено

Часть 1. Уродующая среда.

Одно из ключевых событий моей жизни случилось в 8-м классе. Тот год вообще оказался переломным во многих отношениях. Но, обо всем по порядку.

К первому классу я совершенно не готовился, был полным болваном (самое подходящее слово) и вступительное собеседование прошел соответствующе – меня определили в "В" класс. То, что под литерами скрывается какая-то разница между учениками я не подозревал, и мне никто не сказал об этом. Взяли в школу, ну и хорошо.

Когда не с чем сравнивать, то все первичное становится данностью и воспринимается нормой. Уровень успеваемости одноклассников, их поведение, их мотивированность – все норма. Мы невольно ориентируемся на окружение. Читаю я, допустим, шестьдесят слов в минуту – лучше, чем остальное большинство класса – все прекрасно. Можно быть спокойным. Не важно, что где-то там какие-то дети читают условные сто. Я о них ведать не ведаю.

Потому-то и важно хорошее образование. Среда. Город. Культура. Идеология. Это относится ко всему, что человек воспринимает и с чем взаимодействует. В лицее было бы еще лучше. В столичной гимназии еще благоприятнее. А в финском школьном учреждении вообще замечательно. Где мы живем, что едим, какие места посещаем, с какими людьми взаимодействуем – мы все можем принимать как данность, не подозревая о том, насколько это не просто влияет, но буквально определяет нас. С годами мы составляем представление о своей среде и, если мировоззрение не ограничено, то также начинаем формировать его о других средах. И хотя сравнивать не всегда верно, познание в принципе базируется на сравнении.

И только когда приходит более-менее адекватное понимание своего места нахождения, возникает вопрос "Что делать?". Включается борьба паттерна удержания зоны комфорта, ведь мы уже адаптировались, либо паттерна стремления к лучшему (если сравнение с другой средой было не в пользу нашей). Новое привлекает, но порождает страх – такова суть внутреннего конфликта. Соответственно, всех людей можно поделить на две категории:

– те, кто решаются пойти навстречу страху, имея внутренние ресурсы на его преодоление;

– те, кто выбирают понятное, известное, безопасное, предположительно не имея ресурсов на преодоление страха (главным образом, уверенности в себе).

Понимание того, что я учусь в худшем классе в школе, стало приходить на третий-четвертый год обучения, когда начались различные конкурсы, соревнования, олимпиады, что само по себе есть вынуждение к акту сравнения и стимулирует борьбу за лучшую оценку. Если бы у всех классов был один учитель или они все были общие, то мы бы поняли разницу раньше. Но до пятого школьники локализованы со своим классным руководителем, который их, как родитель, любит безусловно, не сравнивая и не порицая.

Мы начали слышать о нашем негативном отличии от тех немногих кросс-классовых учителей начальной школы – физкультуры и музыки. «С вами невозможно работать», «Как приходите вы – так сразу руки опускаются», «Вот с "А" классом так приятно работать», «Я не начну урок, пока вы не успокоитесь», «Мы отстаем от программы. С другими классами мы уже на две темы впереди».