Травля: со взрослыми согласовано. 40 реальных историй школьной травли

С одной стороны, это не педагогично, разумеется. С другой стороны, правдиво. Еще одна дилемма: стоит ли транслировать детям их «плохость»? Из-за этих посланий мы злились и бунтовали еще больше, исходя желчью к «ботанам» "А"-шникам, но о своей позиции в среде мы, наконец, составляли адекватное представление.

Эта ненависть к тем, с кем нас негативно сравнивают есть элементарная реакционная защита, препятствующая положительным изменениям. Да, логика учителей понятна. Они рассказывали нам об атмосфере в "А"-классе ("Б", кстати, всегда были середнячком, как и положено, поэтому их я не упоминаю) для того, чтобы у нас возникла мысль: «Они дисциплинированные и прилежно учатся – их любят. Значит, чтобы меня любили и хвалили – мне тоже надо быть дисциплинированным и стараться учиться».

И это ошибка, которую не понимает огромная масса учителей, как минимум в постсоветском пространстве. Теперь я, как психолог, бывший некогда ребенком в таком "отбросном" классе, могу сказать, что логика у детей возникает обратная: "Нас ругают из-за этих «А»-шников потому, что они дисциплинированные и учатся. Черти конченные. Если бы их не было, то нас бы не ругали. Ни за что не буду таким же. Задроты".

Да, это жутко тупо, но ведь тоже логично. Для того, чтобы стать лучше – вовсе не обязательно стать лучше других. Можно всех других сделать хуже. Не обязательно худеть самому, можно откормить своего партнера – частая история.

И мы оставались в роли антагонистов при своих ценностях. А когда перешли в старший блок, где нас стали сравнивать на постоянной основе, то и вовсе демонизировали "А"-класс, покрыв множеством стигм, позорных атрибутов и тысячами обесценивающих насмешек. Шла негласная война. И благо, что мы постоянно учились со второй смены (даже в старшем блоке, являясь, по-моему, единственным настолько взрослым классом второй смены), в то время как "А" всегда с первой. Мы не пересекались и противостояние было, по сути, ментальным.

А что я? Первый-второй класс я был абсолютным солдатом нашего взвода. Исполнительность – сто процентов. Критическое мышление – ноль.

В 1999-м году бабушка меня забрала в Александровку, где я попал в самый слабый класс в сельской школе – 3 "Ш". Настолько слабый, что даже с моим уровнем подготовки учился на отлично. Там я очень прикипел к чтению, буквально заразился им. Быть отличником мне понравилось. Жажда, порожденная дефицитом любви и признания, уже тогда свербела, и успехи в учебе позволяли мне получать желанные купоны одобрения.

Поэтому, после третьего я решил не снижать планку и, вернувшись через год назад в Экибастуз, снова пошел в свою школу. Директор, посмотрев на мои оценки за год, поняла, что я стал старательным, и предложила мне самому выбирать класс. Мне понравилось учиться, но я все еще был солдатом "В"-звода, к тому же, пресловутая зона комфорта, знакомые и искренне любимые друзья.

Ко всему прочему, в "В" мне было легче получать любовь и одобрение, т.к. я был одним из немногих, кто старался учиться. В основном, учились во всем классе мы вдвоем с Бадельхановой Гульмирой.

Еще один важный вывод о роли аффектов. Они предшествуют любым убеждениям и всему рациональному. Без критического мышления человек следует только чувствам. Мне не важна была польза от учебы в "А", мне нужно было принятие, похвала. В "В" это казалось более доступным. Вот если бы мне тогда объяснили и убедили в том, что и в "А" это будет, я бы, наверное, перешел.

Но я был предоставлен сам себе. Поэтому, снова "В". В старшем блоке классные руководители у нас менялись каждые полгода. Мало кто выдерживал. Никто не хотел нас брать. Часто учителей доводили до слез. Наши "передовики" могли даже воровать вещи у учителя. Постоянные срывы уроков, драки, прямая конфронтация с учителями, жестокий буллинг, постоянные разбирательства с директором и участковым. Одним словом – анархия.

Я игнорировал творящийся на уроке хаос и продолжал учиться. Мне нравилось практиковать самообладание и обособленную позицию. Наши буллеры-переростки меня не трогали, т.к. я был коренным. Свои издевательства они практиковали на новеньких, которые у нас были часто и, в основном, ненадолго. Я не знаю, каким нужно быть глухим, глупым или безразличным родителем, чтобы оставлять новенького в нашем классе, чтобы не замечать того, что с ним происходит.

Каждый новенький подвергался сначала легкой проверке провокацией оскорблениями, в том числе прямо на уроке, унизительными выкриками. Затем толчками на перемене. Затем бросанием предметов на уроке. Если реакция была слабой, то унижения только росли, доходя до сильных побоев и финансового вымогательства. Последнее называлось "поставить на счетчик". Причиной служили слова или действия "не по понятиям". По понятиям быть правыми было в принципе невозможно, ибо докопаться можно было до любого слова, поэтому правыми были априори буллеры. Если денежный откуп не обеспечивался, следовала новая серия побоев и угрозы сексуального унижения. Без преувеличений, друзья. Я очень хорошо понимаю ситуацию с насилием в провинциальных школах. Если не устанавливаются и не поддерживаются нормы и правила, это естественный процесс динамики развития поведения тех, кто увлекается травлей. Безнаказанность открывает новые возможности, градус повышается и наивысшей точкой всегда является сексуальное насилие, точнее унижение.

В масштабах школы также существовала своя буллерская структура. Самые униженные ребята выводились из школы и "обрабатывались" ребятами постарше, иногда и вовсе пришлыми. Решить все могла только "пряга". Это старшие, которые могли прийти и пообщаться за кого-либо. Старших всех знали и у них тоже были ранги. У кого круче пряга, тот больше мог себе позволить.

«Девочковая» среда отличалась не сильно. Драки и буллинг тоже присутствовали, но без вымогательств.

Я не участвовал во всем этом. Ни в какой роли. И не защищал. Никаких шансов. У меня не то, что «пряги», родителей-то не было. Никто за меня не заступился бы в случае прессинга. Поэтому, я просто учился и был рад тому, что не трогают меня.

Учителя это видели и спрашивали, иногда на чувствах, со злостью, после очередного скандала с нашим Зеброй (на 2 года старше нас был) или Танких: "Скуртул, ну ты-то что здесь делаешь в этом зоопарке? Переходи в "Б" или "А". Здесь же никто не учится". Такие слова привлекали внимание класса. Это ведь прямое негативное сравнение. Меня выделяли и хвалили, а их ругали. Им это не нравилось и в мою сторону могла полететь неприятная фраза: "Да-да, иди к этим маменькиным деткам, Санёк". В этот момент я желал лишь того, чтобы учитель сменила тему побыстрее.

Уйти – значит стать предателем. А это плохо. Это не по понятиям. Это конкретный повод обратить на себя гнев травителей и стать объектом унижений. Нешуточных. Без возможности их как-то разрешить.

Часть 2. Исход овцы

Итак, я учился, или, скорее, пытался учиться в предельно неуправляемом и криминальном классе. Школа наша была одной из первых с конца, так что, наш состав мог посоревноваться по опасности за первое место в городе. И в этом, надо признать, тоже была своя крутость.

Успеваемость у меня была хорошая по всем предметам, но с особенной легкостью мне давался русский язык, т.к. я очень много читал, что позволило развить чувство языка, которое помогает писать без ошибок, не зная правил грамматики и синтаксиса.

И, кто бы мог подумать, я любил писать сочинения! Самое сложное и нелюбимое большинством учеников задание для меня было коронным. Возможность хоть на несколько часов побывать в роли тех, кого я читал. Мне доставляло удовольствие продумывать метафоры, подбирать меткие сравнения, передавать чувства. А еще я злоупотреблял сложносочиненными предложениями. Для меня было вызовом выстроить целый ряд мыслей в одно предложение таким образом, чтобы читатель, не делая значительных пауз, прокатился по виражам литературных приемов.

Один абзац мог состоять из одного предложения. Мне нравилось это эпистолярное кунг-фу. А вот Лариса Дмитриевна журила слегка за то, что перебарщиваю. Но в целом любила меня и однозначно выделяла. Она-то, в силу своего искреннего романтического неравнодушия, и окажет то важное и, не побоюсь этого слова, судьбоносное влияние. Лариса Дмитриевна была учителем русского языка и литературы пенсионного возраста. Миниатюрная, с ярко выкрашенными в рыжий цвет волосами, идеалистичная, принципиальная, требовательная, но справедливая женщина в прагматичной, никогда не запоминающейся, одежде. Вне сомнений, она любила свои предметы, и оттого ей было вдвойне больно преподавать нашему классу. Хотелось сквозь землю провалиться, когда наши дегенераты прямо конфронтировали и матерились в лицо, в ответ на ее острые замечания. Эта хрупкая старушка стойко переносила тяготы.

Именно она была классным руководителем "А"-класса. Наш "В" передали ей в начале седьмого учебного года (до этого нас пыталась учить Нина Николаевна, еще более пожилая учительница), и уже на второй месяц учебы она предложила мне перевестись в ее класс. Я, не раздумывая отказался. Кроме наших понятийных моментов, опасности получить клеймо предателя и последующей травли, были и вполне обычные, не менее весомые контраргументы: я там никого не знал и, судя по постоянным отзывам учителей и школьным соревнованиям, ребята там на голову умнее. Сложно со всех сторон, как ни крути. Зачем мне это надо? Не-не, спасибо, я тут постою.

Она очень огорчилась моему резкому и однозначному ответу тогда, я это почувствовал по ее реакции. И это было признаком того, что она действительно неравнодушна ко мне. А это, знаете ли, сразу плюс десять баллов к доверию в моем случае.

В течение всего учебного года она иногда говорила мне о рациональности перехода, и что это на пользу, и что так будет лучше. Не публично, а наедине. Я оставался непреклонным. Но зерно сомнения она посеяла. Каждый раз, когда срывался очередной урок в очередной раз, особенно по предметам учителей, которые мне нравились, я чувствовал явное недовольство, и в голову, разумеется, приходила мысль, что возможно в "А" такого нет. "У нас все ребята тянутся. Более сложные материалы проходят. Больше успевают. И дружны меж собой", – вспоминал я слова Ларисы Дмитриевны, но все еще не решался.

Еще одним значимым аргументом против перехода была Тамара Евгеньевна – самая известная, авторитетная, авторитарная и грозная учительница школы, которую боялся и уважал даже директор. Она преподавала в «А» математику. Ее знали все, даже те, кто у нее не учился. Но ужас учеников от ее уроков тихо и пугающе расползался по школе, словно репутация уроков Северуса Снегга.

Начался восьмой класс. Видимо, пользуясь рекреационным окном в атмосфере класса, образованным летними каникулами, Лариса Дмитриевна решила взять меня напором и в первую же неделю стала предлагать мне перевестись, подкрепляя аргументами других учителей. Она обещала, что переход будет экологичным, и мне не стоит переживать о том, как меня примут. Я колебался.

– Саша, просто походи пару недель и посмотри, как у нас проходят уроки, как ребята учатся. Если не понравится, то вернешься. Спрашивать тебя учителя не будут, я уже со всеми договорилась.

Я ответил, что не знаю и надо подумать. Идти туда, где будет сложнее – не очень-то хороший стимул. И тогда она прибегла к самому мощному оружию. Этот день мне врезался в память так, что я его помню словно вчерашний.

Первым уроком был именно русский язык. После звонка Лариса Дмитриевна зашла в класс, провела вступление, дала задание и неожиданно, но тактично попросила меня выйти из класса. С недоумением я вышел, следом и она.

– Послушай, я знаю, ты боишься математики и Тамары Евгеньевны. Но зря. Поговори с ней, послушай ее, а потом решай. Пойдем.

Я в прострации, но следую за ней. Мы идем по временно опустевшим и утихшим рекреациям мимо кабинетов, за которыми слышны голоса учителей, гул классов, редкий смех. Спускаемся на второй этаж, где в центре находится кабинет грозы нашей школы. Здесь Лариса Дмитриевна оставляет меня у стенгазеты и уходит. А из своего кабинета выходит ОНА.

Репутацию Тамары Евгеньевны очень значимо дополняла ее внешность – мощная, грузная и грозная женщина с суровым взглядом. Если у меня попросят ассоциации на ее образ, то я назову Урсулу из диснеевской "Русалочки" и Джаббу Хатта из "Звездных войн". Шла она неторопливо, переваливаясь, точно ко мне. Она не шла, она НАДВИГАЛАСЬ!

Здесь стоит отметить, что я ни разу до этого не общался с ней. И большинство моих ожиданий были надуманными. Как раз против них Тамара Евгеньевна очень ловко сыграла. Второе удивление утра – она мягко и спокойно начала со мной диалог. Пересказала положительную характеристику, данную Ларисой Дмитриевной, пользу от обучения в "А" и как мне может быть там здорово. А завершила точной интерпретацией моей позиции с метким и емким контраргументом:

– Вот ты учишься хорошо в "В" классе. Но ведь все относительно. Легко быть молодцом среди овец, а среди молодца и … – здесь она делает красноречивую паузу, предлагая закончить мне эту пословицу, которую я, на удивление, на тот момент ни разу не слышал.

–… овца?.. – неуверенно завершаю я.

– Да! Вот видишь, ты все понимаешь. Давай приходи завтра уже в "А" класс и позанимайся в своем темпе, никто тебя не гонит.

Наконец, скрепив сердце, я так и сделаю.

Часть 3. От ненависти к любви.

У известного изречения Аристотеля "От любви до ненависти – один шаг" есть менее известное, но более важное, на мой взгляд, продолжение "От ненависти до любви – долгая дорога".

Годами нас, несмышленых и трудных детей, еще больше убеждали, что мы несмышленые и трудные по сравнению с другими умными и воспитанными. Годами наша психика защищалась от этих фрустраций, огрызалась ответной агрессией и формировала защиты по типу обесценивания, объединяя коллектив в ячейку злопыхателей в адрес "хороших" детей. Единственное положительное, что было в данном методе это то, что учителя, словно политтехнологи, непроизвольно дали нам общего врага, ненависть к которому сплачивала коллектив.

Как часть ячейки, я годами был адептом нашей реакционной идеологии. Саркастичным представителем лагеря, которому иногда удавалось быть в чем-либо лучше наших врагов. Блистающие андердоги, которые не подозревали о привязи к постоянному сравнению. Обесценивали, обесценивали, да не дообесценивали до конца, ибо при любых соревнованиях, будь то интеллектуальные игры или спорт, исходили больной желчью, а редкими победами пытались самоутвердиться публично самым постыдным образом. Примат силы. Одним словом: обезьяны, троглодиты, варвары.

И вот теперь я – часть коренного состава, ветеран односторонней войны, львиная доля умственной ударной силы ущербных – перехожу во вражеский стан. Тем самым представ лицом к лицу со своей ненавистью. Все это я описываю для того, чтобы вы понимали масштабы и значимость события, а также мои субъективные ощущения.

Лариса Дмитриевна, как могла, меня настраивала на хорошее. "Я говорила с ребятами о твоем переходе. Они очень рады и ждут тебя. Ты легко вольешься в коллектив". Мне слабо в это верилось. Точнее нисколько. Но если будет поспокойнее, чем у нас, то уже будет не зря. "А" класс, в отличие от нашего, был стабильным на состав. Крайне редко из него кто-либо уходил, и еще реже кто-либо приходил.

Я понимал, что Лариса Дмитриевна не просто сообщила детям о моем переходе, но и провела подготовительную воспитательную работу, мол, придет хороший мальчик Саша, старается учиться, но у него есть проблемы в семье, так что будьте с ним подружелюбнее, не обижайте и т.д. У нас подобная настройка всегда вызывала обратную реакцию, поэтому, я ожидал лучей презрения в свой адрес. "Чего это я должен быть дружелюбным к этому кексу из «В»?"

И вот день Х настал. Мне страшно и мысли калейдоскопируют в голове с лихорадочной частотой. Зайдя в школу, вместо привычного 26-го кабинета, я иду в 35-й, тот самый кабинет русского и литературы. Парты здесь чистые и более качественные. Ряды ровные. Кабинет светлый и уютный. Старые стулья с округлой спинкой. Две большие доски. Теперь этот приятный кабинет и мой, в отличие от нашего "ушатанного", где парты легкие, напрочь исписанные, никогда не стоят ровно. Простейшие угловатые стулья. Ничего лишнего на стенах и в единственном шкафчике. Полигон борьбы, а не кабинет.

Ну вот, из-за меня еще устроили мини классный час, так как все ученики сидят на своих местах, будто уже урок, хотя еще до первого звонка больше десяти минут. Лариса Дмитриевна ловит меня на входе, очень кратко меня представляет и просит сесть за последнюю парту: «Потом уже определим, где и с кем будешь сидеть». Дети сидят абсолютно спокойно и улыбаются мне. Я удивлен, но иду в конец второго ряда.

Как только сажусь, ближайшие ребята разворачиваются поздороваться лично или просто с улыбкой посмотреть на меня. Теперь я явственно чувствую тепло и доброту. Вряд ли и этому их просили. Неужто они и правда настолько хорошие?

Оказывается, мини классный час организован не из-за меня, судя по тому, как он проходит. Нет, это стандарт! В то время как у нас плановый классный час, который надо проводить раз в неделю, редко удавалось организовать в принципе, здесь каждый день начинается с короткого общего сбора!