Отражения одиночества

– Так. Когда все случилось? Восемьдесят лет назад? Девяносто? Он тут не при чем, Женя не то что не знает тех детей, что не смогли поделиться тем, чего и так не хватало – он даже о тех временах ничего не знает. Отпусти его. Если тебе кто-то нужен – я здесь.

– Ты хочешь остаться вместо него?

– Да, – Саша кивает. Почему-то это кажется ей правильным. Несмотря ни на что, она не ощущает угрозы от рыжего парня. Только грусть и сожаление о его судьбе.

– И зачем? Ты ведь знаешь, что обо мне рассказывают.

– Знаю. А еще я знаю, что тебе причинили боль не из злого умысла. И что, как бы то ни было, за Женю я отвечаю. Лучше я, чем он.

– Странная ты, – Вася изучает ее недоверчивым взглядом, – он ведь тебе никто. Просто мальчик.

– Я за него отвечаю, – повторяет Саша. – Этого достаточно.

Несколько секунд Вася по-прежнему изучает ее пронзительным взглядом, явно что-то прикидывая.

– Ну раз ты так хочешь, то идем.

– Ты отпустишь Женю?

– Да. Если ты останешься вместо него.

– Обещаешь? – это было как-то по-детски, но Саша ничего не могла с собой поделать. Кем бы ни был этот Вася, он и правда оставался ребенком. По суждениям и поведению.

– Обещаю.

– Хорошо. Идем.

Туман расступился, стоило Саше сделать шаг за своим маленьким провожатым. Они оказались на небольшой площади тихой деревеньки. Часть домов явно были нежилыми, кое-где все поросло бурьяном, но большинство маленьких хаток были обитаемыми. Саша чувствовала это несмотря на неестественную, почти бесконечную тишину, которую здесь нарушали только мычание коров да лай собак, доносившиеся настолько издалека, что, казалось, издававшие звуки звери жили где-то на другой планете. В дальних домах за плетьми горел свет, а из труб то тут, то там поднимался дым, создавая весьма сюрреалистичную картину поселения, словно бы застывшего во времени и пространстве. Обитаемого, живого, но при том тихого и неподвижного. Саша не удивилась бы, если бы где-то заметила застывшего у колодца селянина с коромыслом или ребенка, развешивающего белье и так и остановившегося с разведенными в стороны руками и простыней в них.

Вася уверенно вел ее вглубь деревни, виляя между хатами и заборчиками, отгораживающими приусадебные участки, сараи и скотники.

Тихо. Тихо-тихо-тихо.

Почему-то Саше вспомнился лес, камень и волк. Вот только тот лес был ее, а в этом месте она сама была гостьей.

Вася остановился у калитки, искусно врезанной в бревенчатый забор, и чуть повозился, открывая замок. Саша следовала за ним, не раздумывая и не оглядываясь. Оглядываться просто не хотелось вот совершенно. Небольшая тропинка вела к маленькому, словно бы списанному со старых картин о казаках, домику с белыми стенами и чуть покосившейся крышей. Дверь отворилась даже до того, как Вася подошел к крыльцу. Но в сенях никого не было. Парень зашел внутрь и Саша пошла следом за ним, осматривая дом. Внутри он тоже был таким, каким она представляла себе деревенские дома. Как у селян в Свободе, только без полиэтиленовых пакетов и пластиковых бутылок на подоконнике с рассадой. Да и выглядело все куда беднее. Хотя и было чистым. Идеально чистым – и идеально бедным.

Вася прошел из сеней в кухоньку, или что-то, что тут было вместо нее. Помещение со столом и лавками, в котором почти ничего и не было кроме мебели. Донельзя пустое помещение, хотя что-то подсказывало Саше, что здесь должна быть посуда. Не та, что стояла под окном, пустая и ненужная, а наполненная едой. И люди должны быть, но не было никого. Только тишина.

– Из меня плохой хозяин, – кривится Вася. – Поесть не предложу. Но садись, если хочешь.

Саша опускается на лавку. Здесь есть еще одна дверь, кроме той, через которую они пришли, но она заперта. Саша не очень смыслит в деревенской архитектуре и не уверена, что в сельских казацких домах внутри были стены. И двери. Хотя может – и правду были?

Вася садится напротив нее. Он выглядит несколько растерянным и смущенным. А еще – печальным. Саша понимает это только сейчас, хотя на деле уверенна, что ощущала это и раньше. А в воздухе она чувствует Даже не печаль а какую-то бесконечную, ощутимую тоску. Одиночество, которое нельзя разделить ни с кем и никогда.

– Ты здесь один живешь?

– Больше желающих нет, – разводит руками Вася. – Вот ты пришла.

– И Женя. Что ты ему сказал?

– Какая разница?

– Ты опять отвечаешь вопросом на вопрос, – качает головой Саша.

– А тебя это раздражает так, словно я и правда одиннадцатилетний подросток.

– А кто ты, если не он?

– Думаешь, я мог бы создать все это, будучи ребенком?

– Мог бы, – Саша чуть пожимает плечами. – Это ведь твоя память. Воспоминания. Такой мир есть у всех в разуме.

– И все могут туда привести кого-то?

– В некотором роде – да. Есть же книги, фильмы и все остальное.

– Ты понимаешь, о чем я говорю.

– Понимаю. Но тебе решать – кто ты. Я вижу перед собой одинокого человека, вот и все. Живущего в пустом мире воспоминаний и приглашающего в него кого-то еще, чтобы было не так грустно и пусто. Но другие не могут жить здесь. Никто не сможет – кроме тебя.

– Не могут, – кивает Вася. – Их ненадолго хватает. И тебя ненадолго хватит.

– Знаю, – просто отвечает Саша.

Она чувствует, как печаль и грусть этого места медленно, но верно растворяют ее саму. Пожирают, захватывают, и рано или поздно не оставят ничего ни от ее воспоминаний, ни от характера, ни от воли.

– И ты так спокойно об этом говоришь.

Саша чуть улыбается. От ее слов зависит многое – или ничего. Но она не умеет подбирать нужные слова. Она может только говорить, что думает. Странно, что и страха все еще нет, несмотря на ситуацию. Скорее какое-то… сожаление, что ли.

– Я не знаю, как тебе помочь. Хотела бы – но не знаю как. Я не могу изменить прошлое и не могу заполнить собой настоящее. Но теперь когда я здесь – тебе не так одиноко. Я могу это понять. Мне жаль, что все так сложилось.

– Жаль, – эхом отвечает Вася. – Думаешь, я жалок?

– Нет. Но я сожалею о том, что случилось. Я ничего не могу изменить, но это не значит, что мне все равно. Тогда и говорят «мне жаль».

– Толку с твоей жалости.

– Никакой, – кивает Саша. – Совершенно. Но это все, что я могу. Ну и быть здесь.

– Ты странная. Не такая, как остальные.

– Но я вроде как и не ребенок, знаешь ли.

– Ты думаешь, я обиделся на этих недоумков из интерната и теперь таскаю детей к себе в логово, желая отомстить? Пф, – Вася наконец отходит от окна и садиться на лавку. – Я многих приводил сюда. И детей, и взрослых. Но только тех, кто сами хотели прийти. Никак иначе.

– И Женя сам хотел?