Подозрительные предметы

Затем:

Правило номер два: если мужчина начинает расспрашивать про твоё имя, жди беды. Хозяйке на заметку. Урок окончен.

Окна в её студии выходили в две стороны, перпендикулярные друг другу. За широким окном над постелью виднелась змеистая Кольцевая дорога, а с балкона за kitchenette – вид на плоский город. Где-то вдалеке можно было разглядеть какие-то из высоток, а в ясную погоду – и Останкинскую башню, но на первом плане виднелись заводские трубы в красно-белую горизонтальную полосу, из которых клубами, зимой особенно живописными, вился дым. Тина жила высоко.

Будильник в восемь. Её рука высунулась из-под одеяла, нащупала телефон на полу у кровати; поднесла к глазам – едва нащупали фокус, – выключила сигнал. Взялась руками за металлическое изголовье широкой постели, вытянулась в струну.

Снилось что-то чудесное, необъятное в своей замечательности. Жаль, сейчас уже никак не вспомнишь, сколько ни бейся.

На улице ещё темно. Тина зажгла повсюду свет, включила кофе-машину и плоский телевизор, висящий на стене. Доброе утро, сельское хозяйство.

В душ. Холодная-горячая-холодная-горячая. Хорошо! Посмотрелась в зеркало на себя обнажённую: кажется, бока, действительно, немного ушли – повод для оптимизма. Конечно, ни здесь, ни тут естественным образом не нарастишь, но будем и тем довольны, что ничего лишнего не выпирает, правда?

Прежде, чем сушить волосы, пробежала глазами твиттер. Сама записала свежую идею: Про «утро добрым не бывает» придумали алкоголики! Какое утро может быть добрее, если ты знаешь, что сегодня четверг? Только утро пятницы!

Долго сушила волосы. На завтрак – чашка кофе и творог. Нужно же как-то уравновешивать вечернее объедение. По телевизору показывали бодрящую утреннюю телепередачу, которая, скорее, склоняла ко сну. Выключила.

Лосины, серое платье, просторный чёрный кардиган. Волосы в пучок, сдержанно-мрачный макияж, тяжеловесные очки. Буду сегодня серьёзной, поучусь. В конце концов, когда приходишь на учёбу редко, начинаешь её по-настоящему ценить. Да.

Покормить эту чёртову птицу.

Что же мне сегодня снилось?

На улице неясно, наступил рассвет или ещё нет, небо цвета черничного йогурта. Чтобы срезать – мороз же! – пошла по знакомой тропинке, опираясь на фонарный столб переступила через оградку и вышла на проезжую часть. Машин, как назло, мало.

Напротив – медицинский институт. Вот пошла бы ты, Тина, на врача – было бы дело: пешком до института пять минут, никаких тебе пропусков и соблазнов. Какие там соблазны в этой дыре! Хорошему делу бы научилась; деньги, конечно, дрянь, но в этом есть что-то от самопожертвования. Медсёстры на войне. Вышла бы замуж удачно, в конце-то концов: за всю семью тогда стала бы отдавать долг обществу. Красота!

Думала об этом, пока ехала в машине. На водилу не обратила бы особого внимания, если бы он не начал о том же: в скорой помощи, говорит, работает, тоже за рулём. Туда на машине, сюда на машине, так круглые сутки и сижу, мол.

– Ты себе не представляешь, – говорил он с едва заметным кавказским акцентом, – как тяжело куда-то ехать сквозь эти пробки. Не уступают дорогу, суки, и всё тут! Видят же, что скорая, спасать человека надо, но не пропускают. А всё знаешь почему? Потому что развелось всяких уродов на машинах с мигалками. Все знают, что они бездельники, им на самом деле спешить некуда, вот и никаких мигалок не пропускают.

– Ну, знаете! – обиженно воскликнула Тина, – Мой папа, скажем, тоже с мигалкой ездит. Очень важный, занятой человек, между прочим.

Соврала, конечно. Папа ездил с мигалкой когда-то очень давно, когда Тина была маленькой девочкой. Иногда можно было просто покататься со включённым сигналом, это её очень веселило. Сейчас бы, подумала, была бы у него мигалка – это бы многое значило. Не ездила бы Тина каждый день на бомбилах с «Жигулями», да и не жила бы на окраине города.

Водитель подвёз её до метро и отказался брать деньги. Сказал:

– Что ж вы до метро, девушка? Я бы вас до самого места назначения доставил бесплатно!

И криво улыбнулся, сверкнул серебряным зубом.

– Вам куда ехать?

– Куда надо! – и захлопнула дверцу.

Помимо русской и зарубежной философии в вузах необходимо преподавать философию таксистов.

В метро глядела на кислые лица, раздумывала. Так, нужно поймать момент и нажать кнопку, когда поезд остановится на станции.

Чем раньше встаёшь, тем больше вероятность мыслей об эмиграции. Дядя президент, отмените утро в целях сохранения государственности!

Войдя в аудиторию с опозданием, Тина ступала аккуратнее – чтобы каблуки не стучали слишком громко. Не помогло – паркет был гулкий; преподаватель взглянул на неё брезгливо.

Симпатичный, конечно, приятный мужчина. Одет он серьёзно, но не напыщенно, и, пожалуй, со вкусом, неплохо пострижен, и щетина эта. Одна проблема – ну с чего ему было становиться преподавателем? Нет, понятно, престижный вуз, хорошие люди работают, особая притягательность места… Нет, не понятно.

Сидели в небольшой пыльной аудитории, две группы: Тинина и пиарщики. Вместо семинара преподаватель читал лекцию: общий лектор его чем-то не устраивал, да и не ходил на него никто.

– Лагерь социалистической прессы, – говорит, – отличался крайней эклектичностью и резкой динамикой развития, причём не всегда позитивной.

Не поднимая руки, подала голос Тоня, провинциальная одногруппница себе на уме.

– Лагерь социалистической прессы отличался, простите, чем? Эк-лек…

– Эклектичностью. Мне странно слышать, что вы не знаете таких слов.

Продиктовал по буквам. Значение отправил смотреть в словаре.

– Как мы тогда поймём вашу лекцию, если не знаем каких-то слов?

Объяснил: эклектичность – это смешанность, неоднородность, хаотичность. Начался гул:

– Зачем говорить «эклектичность», когда можно сказать проще, есть же слова, понятные сразу!

Преподаватель отвечал:

– Мы же в университете не только конкретные знания получаем. Помимо прочего, мы ещё пополняем словарный запас и расширяем категориальный аппарат.

Поднялся смех, и Тина тоже смеялась. Преподаватель улыбнулся, но какое-то недовольство в его выражении лица всё же сквозило, так что Тина состроила серьёзную мину: вроде как неудобно и стыдно стало, неясно за что.

Девушки стояли на крыльце, курили. От холода они переминались с ноги на ногу и легонько подпрыгивали. Тина отказалась от сигарет – бросает, – но от родной компании что отказываться? Полная, но, как считала Тина, очень симпатичная Маша Сахарова рассказывала что-то о прошлых выходных (в универе на этой неделе она ещё не появлялась):

– … Меня всегда это безумно веселит, когда все вокруг напиваются, а я трезвая. И вот, значит, веселимся мы, всё нормально. Все начинали подарки ей дарить, и тут я спохватилась, что свой подарок в машине забыла. Лезу, значит, в сумку – и никак не могу найти ключи от машины. Шуровала-шуровала, всё оттуда вытрясла: ну нет и нет! Ну, я на нервах, естественно, стала везде искать по залу, а все, главное, внимания не обращают – будто так и должно быть. Только Гриша мне помогал, и то, потому что я в него вцепилась изо всех сил – так бы и он, наверно, бухать продолжил. Короче, не могли никак найти и выскочили на улицу. И, представляете, машина не на месте. Пиздец! Гриша такой: может быть, ты где-то в другом месте припарковалась? Да нет, в том. Обошли всё вокруг – нету ничего похожего. Я как села на корточки прямо там, так и заплакала. Ну, он меня внутрь отвёл, я в туалет, зарыдала там всё, конечно.

Сахарова с усмешкой сильно затянулась сигаретой.

– В общем, подумала: а, ладно, гулять так гулять. Всё равно сейчас, типа, ничего не сделаю. Пошла в бар, выпила подряд несколько шотов, и вроде в каком-то смысле успокоилась. И тут приходят эти двое: Макаренко и Амбарцумян, – целуют меня в две щеки и кладут на стол ключи от машины. И говорят: «Ой, Маш, мы тут прокатиться решили, а у самих машины нет, поэтому вот взяли твою». Вы представляете себе, как я охренела?

Девушки бурно осудили действия Макарова и Амбарцумяна. Но, послушайте, что с них взять, в сущности? Два пьяных придурка.

– Но они оба даже водить не умеют, – не унималась Маша, – мало того, что пьяные. Если бы их остановили, или если бы была авария, это уголовное дело!

– Ну, если бы авария, они бы скрылись, – закивали девочки. Кто-то обнял Машу: пока она рассказывала, интонация постепенно сменилась с шутливой на нервную и злую.

Пошли всем скопом на лекцию. Решили: раз на улице такой дубак, да и не день ещё даже, будем умными, запишем всё сказанное. Кто-то любил русскую литературу девятнадцатого, кто-то, как Тина, испытывал лёгкие угрызения по поводу того, что на лекциях появляется редко.

Сели вшестером на пятом-шестом ряду огромной аудитории: достаточно далеко, чтобы перебрасываться репликами шёпотом, достаточно близко, чтобы хорошо разбирать, что говорит лектор. Рассмеялись над пошлой шуткой; пара страшных девочек со второго ряда оглянулись почти гневно – и от этого стало ещё смешнее.

Подруги Тины сидели слева от неё, самая левая из них сидела совсем у центрального прохода. Кроме них никого на ряду не было – и справа от Тины был целый пустой ряд. «Кто-то ведь сядет». Вообще в аудитории было довольно мало людей.