Моя жизнь дома и в Ясной Поляне

– Квадратный? – повторил Поливанов, – а разве по-вашему не бывают такие женихи?

– Конечно, нет, – горячо отвечала я.

– А какие же они бывают по-вашему?

– По-моему. Да, они должны быть – знаете… такие узкие, длинные… с легкой походкой… говорят по-французски… Ну, а Митенька тюлень, он будет священник.

Кузминский слушал наш разговор, самодовольно улыбаясь.

– Вот завтра приедет Головачев, – сказал брат Саша, – и я ему скажу, как ты его называешь.

– Нет, Саша, ты ему не скажешь.

– А я чем буду? – спросил Саша.

– Дьяконом, а я посажёной матерью, – за меня ответила Соня.

– А Поливанов посажёным отцом, – добавила я. «Все это хорошо, – думала я, – а жениха еще нет», и меня это мучило.

– Саша, – спросила я решительно, – ты сделаешь сегодня предложение Мими?

– Я еще об этом подумаю, – отвечал он. Ответ его не понравился мне.

– Чего ты важничаешь? – спросила я.

– Не огорчай Таню и согласись, – как всегда вступилась за меня Соня.

– Вот еще, уговаривать его, – закричала я серди-то. – Он должен венчаться, когда его просят. Это не вежливо! – и, обратясь к Поливанову, я прибавила:

– Нарядитесь генералом, вы ведь военный, раз вы будете посаженным отцом.

Кузминский сидел молча за чайным столом. Его лицо было серьезно. Я чувствовала, что он был недоволен мной и моей резкостью. Он не глядел на меня и говорил о чем-то с Лизой, сидевшей около него.

«Что я сделала? – думала я, – он обиделся на меня, он такой самолюбивый, а я при Поливанове и при всех закричала на него. Я должна помириться с ним, но как? Когда мы будем вдвоем… Да… наедине, он возьмет меня за руку и так хорошо мне что-нибудь скажет… А теперь?» – я чуть не плакала… «Я же кричала на него при всех, – думала я, – и при всех должна мириться». Я вскочила с своего места и подошла к нему. Став за его стулом, я тихо положила свою руку на его плечо.

– Саша, – сказала я, – ты же не захочешь расстроить нам все, ты ведь понимаешь, ты ведь знаешь, что я хочу сказать… – путалась я в словах, – я же прошу тебя. Ты согласен, да, – ласково прибавила я, нагибаясь к нему и заглядывая к нему в глаза.

Кузминский повернул ко мне голову, с улыбкой глядя на меня и молча кивнув мне головой. Его, видимо, смущали все сидевшие за столом, но я как-то не обращала внимания ни на кого. Я только помнила, что я помирилась с ним.

Немного погодя, Кузминский спросил меня:

– А можно сделать предложение через сваху?

– Можно. Лиза, голубчик, будь свахой, – сказала я.

– Хорошо, – добродушно ответила Лиза. – Я надену шаль, повойник и явлюсь в гостиную.

Все удивились на согласие Лизы, но я не удивилась; она всегда была добра ко мне.

На другой день я очень волновалась и все готовила к свадьбе. Соня помогала мне. Лиза накладывала вуаль на Мими, причем безжалостно прокалывала булавками голову Мими.

Припоминая впоследствии свое чувство к этой кукле, я могла только сравнить его с чувством матери к ребенку. Этот зародыш нежности, любви и заботливости уже сидит во многих девочках с детства; мое же воображение было так сильно, что я чувствовала за нее, как за живое существо.

Днем приехал Головачев. Он был старше брата года на два. Это был кадет в полном смысле слова: широкоплечий, с широким лицом, широким носом, в широких панталонах. Он весь дышал здоровьем и силой и прекрасно плясал русскую. Он всегда был согласен на все, о чем просили его. Так было и теперь. Ему принесли какой-то коричневый бурнус няни, который он мгновенно подколол под рясу, устроил рясу и брату Саше, приготовил венцы и уже бормотал что-то вроде священника.

Все было готово к венчанию.

Поливанов и Кузминский были военными. Кузминский элегантным офицером, Поливанов был великолепным старым генералом, в эполетах, в бумажных орденах, с зачесанными вперед хохлом волосами и висками а la Николай Павлович.

Мими во время венчания держала Лиза.

На свадьбе были Мария Ивановна с детьми М. Н. Толстой, Василий Иванович, Клавдия, няня с маленькими братьями и мама.

Головачев был до того смешон в своей рясе, придумывая разное слова и подражая интонациям священника, что я с трудом удерживалась от смеха.

По лицу Поливанова я видела, что он что-то замышляет; он все время поглядывал в мою сторону, и его сжатые тонкие губы хитро улыбались.

Когда венчание кончилось и надо было поцеловаться, предвидя препятствия, я живо подскочила к Лизе, и, выхватив из рук ее Мими, высоко подняла ее к губам Саши Кузминского и молча, торжественно держала ее перед ним.

Кузминский засмеялся, но не двигался с места.

– Поцелуйте, – пробасил Митенька, подражая священнику.

Кузминский продолжал молчать, ничего не предпринимая и, видимо, ожидая, что я буду делать.

– Поцелуй же ее, – не выдержав, сказала я.

– Нет, я такого урода не поцелую! – сказал он громко.

Все засмеялись.

– Нет, ты должен, – сказала я, держа перед ним куклу.

– Не могу, – повторил он.

– Мама! – закричала я.

– Таня ночь не будет спать, что ты делаешь, Саша, – сказала смеясь мама.

Варенька с осуждением глядела на него. Все выжидали, что будет. Саша Кузминский сделал гримасу и, приблизясь лицом к кукле, громко чмокнул губами в воздух.

Я была довольна, что все обошлось благополучно. Я не знала, что меня ожидала еще одна неприятность.

После обеда я посадила Мими на диван в кабинете папа. Отец куда-то уезжал на несколько дней, и комната его должна была быть домом молодых.

После обеда пришел дядя Костя. Узнав про свадьбу, он сказал, что теперь надо устроить танцы. Мы все были очень довольны. У всякой из нас, сестер, был любимый танец. Лиза любила lander, Соня – вальс я – мазурку.

Дядя Костя играл нам кадриль и в пятой фигуре сказал: