Последние римляне

Произошло что-то странное. Карета, колесница и телега, вытянувшись в одну линию, мчались и как бы состязались в цирке перед лицом римского народа: лошади фыркали, люди молчали, из-под копыт летели искры, тучи пыли поднимались кверху.

Фауста, бледная, с глубокой складкой на лбу и раздувающимися ноздрями, старалась во что бы то ни стало обогнать карету, но незнакомый путешественник мчался так же быстро, как и она.

Вдруг в том месте, где дорога разветвлялась на две стороны, карета остановилась так неожиданно, что лошади Фаусты наскочили на нее. Одна из них упала на землю, остальные бросились в сторону, вожжи перепутались.

Прежде чем Фауста успела опомниться, за ее плечами раздались громкие голоса. Она оглянулась… Один из ее невольников плавал в крови, другой оборонялся от двух нападающих.

Она выхватила из-за туники стилет, но в эту же самую минуту кто-то вскочил в ее колесницу, набросил ей на голову покрывало, и двое сильных рук подняли ее в воздух.

Несколько минут спустя карета и телега мчались по боковой дороге к северу. Густые клубы пыли вскоре закрыли удалявшихся.

Ни нападавшие, ни защищавшие не заметили, что испуганные глаза какого-то старика видели насилие, которому подверглась весталка.

За кустом сидел нищий, который чинил свою одежду. Когда карета исчезла в отдалении, он вышел из-за прикрытия, положил трупы ликтора и невольников на колесницу, отрезал постромки убитой лошади и направился к Риму.

* * *

В то время как это происходило на дороге в Тибур, воевода в Риме, в лагере за городом, испытывал выносливость своих солдат. Пройдя с ними обычные упражнения, он приказал им воспроизвести штурм крепости. Сам он шел пешим во главе атакующих и бросался на воображаемых врагов с таким бешенством, будто они были действительными врагами. Он взбирался по лестнице на стены, брал осадные машины, бранил отсталых или неловких, кричал, командовал.

Трибуны и сотники в изумлении переглядывались друг с другом. Еще никогда воевода не обнаруживал такого рвения.

Подчиненные не знали, что мысли их начальника в беспокойстве и тревоге устремлялись постоянно на Тибуртинскую дорогу:

«Теперь они должны быть на второй миле, теперь на третьей, на четвертой, на пятой… Как бы только им не помешал какой-нибудь случай… Почему я сам не могу участвовать в похищении… Не следовало доверять негодяям такого важного дела… Теодорих уже стареет…»

Неуверенность, опасение, надежды сменялись в сердце воеводы и увлекали его с места на место. Но в этот хаос внутренней борьбы иногда проникал и голос рассудка:

«А если по дороге встретится кто-нибудь, знающий Теодориха, или если эти нанятые негодяи отступят в последнюю минуту…»

Неудавшееся нападение принудит императорского уполномоченного к позорному бегству из Рима, заставит бросить пост, на котором он должен был служить своей вере и христианскому правительству.

Был уже полдень, когда воевода разрешил солдатам вернуться в казармы. Он хотел дальше продолжить учение, но рядовые начали роптать. Они падали от голода и усталости.

Фабриций возвращался в город один, без свиты. Взгляды подчиненных раздражали его.

Когда он проезжал ворота, ему показалось, что стража смотрит на него иначе, чем обыкновенно.

В городе его поразила тишина, царящая на улицах. Люди собрались в кучки и шептались о чем-то.

На ступенях храмов, перед статуями обоготворенных императоров лежали женщины с распущенными волосами. Лавки и магазины быстро запирались, мелкие торговцы складывали свои палатки.

Фабриций чувствовал, что этот переполох находится в связи с Фаустой Авзонией, и все большая тревога перепутывала его мысли.

«Может быть, она защищалась… может быть, ее ранили… убили… может быть, она вырвалась из рук похитителей и вернулась в Рим?»

Он подозвал городского сторожа.

– Я вижу, что город одевается в траур, – спросил он подбежавшего к нему сторожа. – Разве умер кто-нибудь из знатных?

– Боги наслали на Рим страшное несчастье, знаменитый господин! – ответил старик.

– Несчастье?

Фабриций силился сохранить спокойствие.

– Несчастье, говоришь ты? – повторил он беззвучным голосом. – Разве ангел смерти коснулся своими крылами кого-нибудь из сенаторов?

Он затаил дыхание и ждал, хотя нетерпение терзало его нервы, как ветер листья осины.

– Какие-то злодеи на Тибуртинской дороге напали на святейшую Фаусту Авзонию и увезли ее на север.

Сторож поднял руки к небу и воскликнул от души:

– Будь они прокляты! Пусть после смерти земля выбросит их из своих недр, чтобы они не знали покоя в царстве теней! Пусть отец богов осудит их на муки Тантала за оскорбление, горе и позор Рима!

На глазах язычника блеснули слезы.

Фабриций перевел дыхание.

– Кто же принес эту печальную весть в город? – спросил он.

– Свидетелем безбожного насилия был какой-то старик.

– Может быть, он узнал похитителей? – быстро перебил Фабриций сторожа.

– У злодеев на головах были капюшоны, а на лицах черные маски. Пусть их поразят громы Юпитера!

Фабриций пришпорил лошадь и поскакал к Палатину. Везде по дороге виднелись запертые магазины, мастерские и погруженные в печаль люди. Мужчины, одетые в черные тоги, спешили в храмы. Женщины из народа вопили на улицах, рвали на себе волосы, посыпали пылью одежду.

Воевода, глядя на это искреннее отчаяние, понимал, как тяжело он оскорбил чувства язычников.

Напрасно он убеждал себя, что оскорбление, нанесенное идолопоклонникам, не есть оскорбление, что, обращая весталку в христианство, он оказывает услугу своей вере. Проклятия сторожа звенели в его ушах, проникали в его мозг, в его сердце, пробуждая в нем совесть солдата.

Он похитил Фаусту, как потаенный убийца, вступил в союз с простыми разбойниками. Не в открытой битве он вырвал из пасти судьбы свое счастье.

Когда он въезжал на Палатин, навстречу ему выехал отряд конницы. Это Флавиан послал их в погоню.

Румянец стыда залил лицо Фабриция.

Теперь он был лжецом, он, который укорял Флавиана в предательстве. И лжецом, во сто раз более достойным презрения, ибо если префект претории старался усыпить его бдительность, то делал это из любви к родине, а его преступление породила обыденная человеческая страсть.

Опустив глаза, Фабриций отдал прислуге лошадь. Ему казалось, что все удивленными взглядами следят за его движениями.

Он не вошел в дом. Начальник его канцелярии предстал бы немедленно перед ним с новостью, которая потрясла весь город. Усердный чиновник будет ему говорить о Фаусте Авзонии, будет строить предположения, мучить его догадками. А может быть, он спросит его о Теодорихе и аллеманах, посланных вчера ночью без его ведома.

Фабриций не чувствовал себя достаточно спокойным, чтобы удерживать любопытство своего чиновника в должных границах. Он хотел прийти в себя, восстановить нарушенное равновесие.

Быстро пройдя переднюю, он по боковым коридорам направился в сад, в котором невольники-германцы обрезали сухие ветки деревьев и подметали дорожки.