Посиделки на Дмитровке. Выпуск восьмой

Современная техника позволяет не только сохранить, но и улучшить наше документальное наследие. Этот снимок я отсканировал, размножил, и «бабушка, глядящая вслед уходящим», разошлась по родственникам.

Снимок простенький: бабушка стоит на дороге, теплый платок, какая-то фуфайка, ветер откинул в сторону юбку и что-то вроде передника. Обувь тоже сборная, такая конструкция из галош и шерстяных чулок.

Руки сложены на груди. Бабушка стоит и смотрит вслед.

В этом постоянном ожидании вся судьба наших женщин – провожать и смотреть с надеждой.

Потом я оканчивал институт, и деревня как-то отодвинулась. Но один приезд к бабушке просто врезался в память.

В тот год бабушка и ее подруга бабка Поля решили остаться на зиму в деревне. У бабки Поли был на селе свой небольшой дом со старой русской печкой. Дом быстро нагревался и хорошо держал тепло. Вот подруги и решили объединиться и спокойно перезимовать без постоянных упреков своих ворчливых и всем недовольных детей. У бабки Поли был запас дров, а за лето и я к ним добавил большую поленницу.

Перед Новым годом мать собрала мне сумку с продуктами, и я отправился проведать «зимовщиков».

Когда я добрался до Угодского Завода, уже стемнело. На улице ни души. У последнего дома на столбе болталась лампочка и уличный динамик-колокольчик что было сил хрипел первый концерт Чайковского для фортепьяно с оркестром.

Совсем недавно американец Ван Клиберн триумфально победил на конкурсе Чайковского и в России его полюбили, как родного. На прощальном концерте он играл «Подмосковные вечера» и зрители, и сам он обливались слезами. Ну и, конечно, Америка его встретила примерно, как мы в свое время Гагарина. На волне такой любви он еще несколько раз приезжал к нам с концертами, один из которых и гремел теперь для меня в ночном безлюдье.

А ночь между тем стояла чудесная, со светом от звезд и белизной снега. Музыка осталась позади и я, согреваясь пробежками, испытывал чувство какой-то отрешенности в абсолютной тишине бесконечного простора. Только когда я переходил реку, слева у Кулиги раздался вой. Скорее всего, выли величковские собаки, но я в своем романтическом настрое решил, что это волки, и припустил к уже показавшимся силуэтам домов.

Бабушки встретили меня, как долгожданный подарок. И самовар тут же зашумел, и в печке затрещали дрова, и еда на столе была бесподобна в своей простоте.

Я, конечно, привез четвертиночку и, когда бабушки «пригубили», то и запели, и потопали с прибаутками. Ехидная бабка Поля, по натуре своей озорница и матершинница, за словом никогда в карман не лезла, и от ее шуточек все мы покатывались со смеху.

Над миром опустилась глубокая ночь. Мышь скреблась, ветер посвистывал в трубе, мороз сжимал стены, и дом тихонько скрипел. На бескрайнем просторе стояла маленькая изба, и в ее теплой сказке я спал, как убитый.

И это была моя родина, самая дорогая в жизни.

Наталья Коноплёва

Как тетя Шура поругалась со Сталиным. Из-за вагона коньяка

Рассказывает Александра Серафимовна Кузнецова, давний друг нашей семьи.

Александра Серафимовна Кузнецова, 1901 года рождения, умерла в 1980-е годы. Член партии большевиков с 1917 года. Была комиссаром на царицынском фронте в 1918—1919 г.

Шурочка. Александра Тарасова по мужу, крупному военачальнику в Сибири. Ее муж Анатолий Тарасов был репрессирован в 1937-м и погиб в сталинских лагерях в 1940 году. Она тоже была репрессирована, выжила и освобождена после смерти Сталина.

Вот магнитофонная запись, сделанная у нас на даче в 1974 году.Речь идет о конфликте Александры Серафимовны со Сталиным на Царицынском фронте. Это расшифровка магнитофонной записи. Пленка старая, некоторые слова звучат неразборчиво, и вместо них – вопросительные знаки. Но вы все поймете. Это подлинный документ.

– Я тогда была в 14-й армии (Южный фронт). И вот он ко мне подошел, чтоб я ему из нашего санитарного поезда два вагона дала – вагон шампанского и вагон коньяка. А я была начальником медицинского снабжения Южфронта. Стояли мы тогда в р-не С. (?) А он был членом Реввоенсовета Южфронта.

Я ему сказала: «Вы мне никто, вы не входите в номенклатуру тех, кто может мне давать указания».

И отказалась дать. Поехала в Реввоенсовет к Сергею Орджоникидзе. А я вот что знала: что Сталин, еще когда на Запфронте был, мне рассказывали наши «агенты», мол, что этот грузин (он же для нас тогда еще был Джугашвили, как Сталина его мало знали) … (Мысль не закончена.)

Словом, я ему сказала: «Мне ваша подпись не нужна», когда он мне подписал «Сталин». Мне нужна подпись начальника сануправления Южфронта Барсукова (который и сейчас жив-здоров и работает в Министерстве здравоохранения. Его не репрессировали – Сталин тех, кто с ним был, не трогал). Или подпись Разумовского нужна – нач. сан. упр. 14-й армии.

Мне подсказывают: пусть дает документ, он уже часть взял, нам отвечать ведь надо. А мне зачем же фальшивый документ с его подписью? А они испугались – беспартийное было начальство.

А потом меня сделали нач. С… (?). Я и начальник, и комиссар была одновременно. Это уже после того скандала. Это был 1919-й год. Егоров у нас командовал Южным фронтом.

А Сталин тогда за коньяком приходил еще с одним грузином, который был у него порученцем. «Тип» – так мы про него говорили, «Сталин» для него было очень громкое имя.

Там тогда Троцкий был, председатель Реввоенсовета и нарком путей сообщения. И он издал такой приказ: за разбазаривание вагонов (у нас очень мало составов было тогда) – расстрел комиссаров. Все знали, что у него была политика против комиссаров. Он считал, что без комиссаров можно обойтись. И его боялись.

Мое личное впечатление от Троцкого – краснобай. Говорил он неплохо, но были у него, например, такие фразы: «Если мы запретим солнцу, чтобы оно не светило буржуазии – оно не будет светить буржуазии!» Фраза жесткая, но никому ничего не дающая. В таком духе и были все его выступления, которые я много раз слышала. Вообще-то эрудированный человек был. Но по содержанию партийного в его краснобайстве было мало. Я и потом часто с ним пересекалась, и его сын Лёва женился на Майкиной[1 - Майка, Майя – дочь подруги тети Шуры, я знала ее и ее сына.] родной тетке.

У Майки мать – Женя, а Анька, ее родная сестра, вышла замуж за младшего Троцкого. Лёвка никогда с отцом не расставался, и когда того выслали, он уехал вместе с ним. А Аня не хотела ехать. У нее было много братьев и сестер, и она понимала, что за это их будут преследовать. Но все равно все они отсидели.

Аню, как жену сына Троцкого, не только расстреляли, но прежде приносили буквально на руках в камеру, за волосы волокли и выбрасывали в камеру. А в камере с ней жила Комиссаржевская Анна Михайловна. Она и сейчас жива. Она имеет отношение к артистке Вере Комиссаржевской. Ее муж – родной брат Николай Федорович Комиссаржевский. Работал он в МИДе вместе с Чичериным. Его расстреляли, а жена сидела в Лефортовской тюрьме.

Старинная тюрьма, еще при Петре построенная. И я там сидела. Комиссаржевская видела, как Аньку эту бросали. Я потом у Комиссаржевской была, она живет на Кутузовском проспекте, и она мне рассказывала об Аньке.

А я Аньку не только хорошо знала, но даже когда мы были в Крыму, и она подружилась там с этим Лёвкой Троцким, я говорю: «Знаешь что, Анька, ты брось эту историю».

Как раз тогда Троцкий выступал на литературной дискуссии. Это был 1924 год. Уже Троцкого сняли с должности председателя Реввоенсовета. А Лёвка младше Аньки был. Я говорю: что ты парню голову заморочила? У Аньки тогда был муж – председатель райисполкомарма, который ведал интересными делами, инженер. Она не развелась, просто путалась с Лёвкой. Тогда на это так не смотрели. Но с Лёвкой она потом зарегистрировалась. Потом ей предъявили обвинения в троцкизме. Правда, очень красивая женщина. А они ее – за волосы. У нее длинные косы были… Она всегда работала, очень толковая была. Например, в Кремлевском кооперативе – был такой, для ЦРК и т. д. по продовольствию – она была там экономистом…

А Сталин, раз опять вы спрашиваете, невысокого роста, среднего, конопатый, оспа у него была. Усы тогда все носили, мой муж тоже. Я очень хорошо знала, и еще одна моя подружка, его сына Яшу, которого он потом не захотел менять на Паулюса. Он сказал тогда:

– Я генералов на солдат не меняю.

А соль в том, что Яша – от первой жены Сванидзе (она тоже была член партии, умерла в 1907 г., Яше было только 2 года). Потом, когда Сталин занял такое место в Кремле, семья Сванидзе отправила его к отцу. И он жил в Кремле. Яшу знали наши девчонки: и Майка, и Ира. Учился Яша там, где кремлевские дети учились. Там и Мирошникова Ирина училась, и другие. Вообще о Якове все очень хорошо отзывались. Сейчас жива его жена, получает пенсию за погибшего. А ведь Яша от отца ушел еще до совершеннолетия. Где-то разгружал баржи, лишь бы не быть в Кремле.

И Софья Дзержинская, вы же знаете эту историю, она тоже в Кремле жила. Это родная племянница, дочь брата Феликса. Она есть сейчас. Недавно 86-летие, если не путаю, отмечали. Она мне звонила, но я не могла прийти.

Да, так со Сталиным и вагонами. Все отвлекаюсь. Я тогда первая затеяла вопрос: вот так и так было. А он, такой нахал, такая сволочь, ко мне подходит, кладет руку мне на плечо и говорит:

– Ладно, сперва ты нам, потом мы тебе.

Я так стряхнула его руку:

– Я тебе сейчас в морду дам, такому гаду!

А он говорит, что я Махно. Он же дал телеграмму в 14-ю армию, чтоб меня арестовали. А начальник особого отдела знал меня хорошо. Это провокация была, ужасно. И когда я приехала, Серго и Горбунов сказали: «Ты сейчас не поедешь. Кончатся праздники, тогда поезжай».

Я приехала в Москву, пришла к Семашко, рассказала ему всю эту историю. Он ближайший друг был Ленина. Там была такая история, что пока я уезжала, эти вагоны со спиртным Сталин украл просто, пользуясь тем, что он член Реввоенсовета. А ребята не хотели за это отвечать, подготовили документы с вычетом того, что он забрал. И всё ввалили в один вагон.

Я прихожу, смотрю – вагона одного нет. Говорят, он подцепил себе паровоз, подъехал и забрал вагон.

Ну, тут я подняла шум, я же за вагоны отвечаю, потому что Троцкий издал такой приказ. Он против комиссаров был, а по существу – почитайте Ленина – комиссары сыграли в гражданскую войну очень большую роль.

Когда я Семашко все это рассказала, он позвонил туда и сказал, чтобы обязательно меня выслушали на Реввоенсовете. Семашко все-таки нарком. Меня слушали, и все поражались.

А Сталин так вышел и мне кладет руку на плечо, я прямо вздрогнула, и говорит:

– Да брось, ерунда.

А мои беспартийные помощники не могли с ним бороться. Я говорю: