Семь прях. Книга 6. Джалар

– Поедешь, и все, – сказал отец.

И Джалар кивнула.

– Ладно, – сказала ее малышка, ее звездочка, радость ее. – Поеду.

– А потом вернешься, найдем тебе хорошего мужа, самого лучшего охотника выберу для тебя.

Джалар покраснела и быстро-быстро начала есть кашу. Ох! Уже и влюбилась? В кого же это?

Зажечь солнце

Шагал Лось, нес на рогах луну. Зашел он в Небесное озеро, что никогда не замерзает, не заметил Щуку, споткнулся и уронил луну в воду. Проглотила Щука луну, стала плавать с ней в животе, весну вынашивать. Пока плавает с луной в животе Щука по Небесному озеру, Лось по лесу бродит, ищет логово, где спит Рысь. Рысь спит, а под боком у нее зреет новое солнце. Крякнет Утка, выплюнет Щука луну, подхватит ее Лось на рога – тут и зиме конец. А пока – стоят ночи длинные, студеные, дни – короткие, морозные. Навь косы расплела, укрыла своими волосами все пастбища, все леса, все озера…

На Йолрун в доме Тэмулгэна и Такун, как всегда, собралось много народу. Пришли сестры Такун с детьми, пришли друзья Тэмулгэна, пришли все, кто по старой привычке считали Тхоку если не лойманкой, то женщиной мудрой и доброй, способной дать хороший совет и благословить наступающий круг. Пришел и сказитель Эркен, сын Салма. Достал тавур, запел. Все слушают его песни затаив дыхание – такой у него голос. Джалар нравились песни Эркена, и смотреть на него нравилось. Она бы еще послушала, но тут во дворе раздался хохот, потом стук в дверь, и вот в дом ворвались Сату, Мон и Шона. Все они были одеты в отцовы или дедовы шубы, вывернутые, как велит обычай, наизнанку, лица измазали золой, косы распустили. Быстро спели славу Щуке и хозяевам, бросили горсть зерна в печь и, получив в ответ угощение, позвали Джалар – ходить по домам, поздравлять с праздником, желать урожая и теплого лета.

– Возьмите и меня, – неожиданно встал Эркен, откладывая тавур.

Взрослые закричали, стали просить остаться, петь им еще, но Эркен засмеялся, а Тхока сказала:

– Что вы пристали к парню? Не старик ведь он – сидеть с нами всю ночь.

Джалар натянула старую шубу брата Севруджи (она всегда надевала ее на Йолрун), выскочила за подружками на крылечко, вдохнула жгучий морозный воздух, и почему-то стало жарко, звонко, радостно. Она засмеялась, оглянулась на Эркена и побежала через двор, не увидев, как ласково молодой сказитель смотрит ей вслед.

* * *

У дома Тэхе их встретили парни – красавчик Халан (лучший друг Аныка, они часто приходили к Тэмулгэну за советом, и Джалар хорошо его знала), Гармас (он лучше всех из мальчишек подражал голосам лесных птиц), застенчивый Чимек (сосед Джалар и ее дружок с самого раннего детства), а еще Лэгжин. Джалар не очень его любила, вечно он подшучивал над ней так, что она терялась: то ли побить его, то ли уйти и никогда больше не разговаривать. Но сейчас ведь Йолрун, большой праздник, солнце заново рождается, не будет Лэгжин ее задирать.

Он и не стал. Обняв одной рукой Шону, другой – Джалар, Лэгжин сказал весело:

– Побежали вокруг деревни? Кто отстанет – с того поцелуй победителю.

– А если сам отстанешь? – хмыкнула Мон. – Рискнешь меня поцеловать?

Все захохотали: Мон была быстрее и ловчее многих парней, да и рука у нее тяжелая.

– Он меня поцелует! – выкрикнул Халан, и все засмеялись еще громче. – Меня даже тебе, Мон, не обогнать!

Лэгжин залился краской, сузил глаза.

Джалар глянула украдкой на Эркена – тот сделал вид, что не слышит, но она чувствовала: это не так. Сердито сбросила руку Лэгжина. Может, он и не со зла, но мог бы быть повнимательнее к людям. Тем более к Эркену! Тем более в такую ночь!

– Кругом на рассвете пусть бежит кто хочет, – сказала она. – Сейчас время по домам ходить, огонь кормить.

– Тю! Мы уже всех обошли, самых красивых девушек собрали.

– Скучно, – подтвердил Халан. – Гадать пойдемте.

Джалар опять глянула на Эркена. Ей было немного неловко заниматься этой детской ерундой при нем. Но он только усмехнулся и сказал:

– Давайте. На перекресток?

– Нет, к Олонге, – испугавшись вдруг чего-то, сказала Джалар.

Их двоих мало кто слушал. Халан что-то шептал Шоне на ухо, и она смеялась в ответ, Тэхе поддразнивала Чимека, а Сату о чем-то спорила с Гармасом. Только Мон внимательно смотрела на Джалар и Эркена и наконец сказала нетерпеливо:

– С вами закоченеешь! А ну, кто выше всех заберется на сосну!

И первая бросилась к курятнику тетки Атхаки, рядом с которым росла могучая сосна.

– А ну стой! – крикнул Халан и вскарабкался на забор, подпрыгнул, уцепился за нижнюю ветку, подтянулся, сел верхом. Мон к этому времени только на крышу курятника забраться успела. Зато оттуда легко перескочила на сосну и начала карабкаться. Оставшиеся внизу заулюлюкали, а Халан, засмеявшись, полез следом.

– Хочешь, подсажу тебя? – спросил Эркен Джалар. И та кивнула. Очень уж ловко карабкалась Мон – все ближе и ближе к небесной тайге.

Эркен подошел к самому стволу, присел немного, чтобы Джалар с забора смогла встать ему на плечи, и медленно выпрямился. Джалар, как и Халан до нее, подтянулась и взобралась на ветку. Она на секунду прижалась к могучему стволу, а потом понеслась наверх. Под ее легкими ногами не гнулась ни одна ветка. Она перегнала запыхавшегося Халана, поравнялась с Мон.

– Все, – сказала та, – дальше уже опасно, совсем тонкие ветки. Куда ты, бешеная? Вернись, грохнешься!

– Еще чуть-чуть! – пообещала Джалар, поднимаясь еще на один ярус. Ветки и правда становились все тоньше, звезды ближе. Она добралась до самой макушки и замерла.

Казалось, небесная тайга протягивает ей руки, зовет к себе.

– Не дури, Джар! Спускайся! – крикнула откуда-то издалека-далёка Сату, но Джалар не слышала.

Круглая белая луна катилась по склону горы. Джалар смотрела на нее, стоя на самой верхней ветке из тех, что могли выдержать ее вес, и откуда-то знала, что это – ее последнее такое полнолуние: среди друзей, в мире и спокойствии. Будто неслышно подкралась к ней Навь и шепнула в самое ухо: «Грядет беда, большая беда, берегись, девочка, прячься».

Притихшая Джалар спустилась на землю – прямо в руки Эркена и Чимека. Ее тормошили, обнимали, что-то говорили, смеялись, но никто из друзей не мог пробить шарик пустоты, что подарил ей Йолрун там, под звездным небом.

– Что с тобой? – тревожно спросила Сату, но Джалар только головой помотала и жалобно улыбнулась.

А парни уже тянули их дальше: кропить молоком калитки дворов, кататься по чистому снегу, бить лед палками, выкрикивая имена предков и тем давая им понять, что о них тут, в Доме Рыси, не забывают… К ним прибились еще две или три ватаги парней и девушек, йолрунское веселье катилось по всему Краю, радостное, бурное, ведь новое солнце народится уже с рассветом. Джалар успокоилась и развеселилась. Мало ли что почудится на большой высоте и на холоде? Все это морок и навьи штучки, не стоит им поддаваться. И она веселилась со всеми, дерзко отвечала Лэгжину, прыгала в сугроб с Чимеком, хохотала над шутками Халана, просила Эркена спеть и подпевала, когда он согласился. Они, как того требует обычай, утащили с каждого двора по четыре полена и на рассвете добрели до родового дерева, зажгли костер – новое солнце. Вырезанная в стволе сосны морда праматери Рыси смотрела на них раскосыми глазами и, кажется, радовалась. Джалар было немного грустно, что Эркен не пошел с ними на костер, но это было и понятно: куда ему – в такую даль, через снег…

Брешь в полотне

Женщины Дома Рыси умеют не хуже мужчин охотиться, видеть в темноте, а еще ступать неслышно. Такун думала день, другой, третий. Она то торопила себя, опасаясь, что муж без ее ведома, тайком отправит Джалар в город, то выжидала, боясь сделать неверный шаг и все испортить. Но сегодня Такун резала на полосы мясо кабана и поняла четко и ясно: медлить больше нельзя. Йолрун прошел, зима на убыль идет, скоро вскроется водный путь, и тогда до города добраться быстрее и легче. Правда, нехорошее время сейчас, время Щуки, когда властвует Навь, все живые уязвимы и хрупки, дочь же ее – самая живая, самая огненная из всех знакомых ей людей. Ну да ничего, она же доброе дело замыслила, а не худое.

Чуть только все в доме уснули, Такун приподнялась на локте, посмотрела в спину спящего мужа и потихоньку выбралась из постели. С Тхокой она говорить не станет, мало ли, вдруг старуха согласна с сыном. Она к Неске пойдет, старой лойманке Дома Утки. Пусть та скажет ей, как заручиться поддержкой духов, как оставить при себе дочку. Еще раз оглянувшись на мужа, Такун оделась, взяла лыжи и вышла из дома.

Ветер кинулся ей в лицо. Он завьюживал вокруг ног опавшие и легкие лиственничные иголки, бросался и скулил, как щенок.

«Ничего, – думала Такун, – тебе меня не сбить, Навь. Ты ее забрать хочешь, через мужа пошла, подсказываешь ему дурное, неправильное, а он и рад. Но я не Тэмулгэн, я не мужчина, я мать, я чувствую ее, и я ее тебе не отдам. И этим чужим городам не отдам. Привяжу к себе, к дому, к Краю, никуда не пущу». Она задумалась, какой дорогой идти: озерной или лесной? Выбрала лесную: хоть лед и крепок, а все же на земле Такун было спокойнее. «Помнишь Аныка?» – спросил ее муж. Она помнит. Помнит и ни на миг не забывает. Именно тогда увидела Такун силу, что дана ее дочери, то могущество, которое затмит всех лойманок Края: и болтливую Виру с маленьким, будто игрушечным бубном, и неповоротливую унылую Неске, к которой она сейчас бежала за помощью, и старую-престарую лойманку Лосей, и саму Тхоку, которая притворяется, будто нет в ней никакой силы, вместо того чтобы обучить единственную внучку тайному ремеслу.

Такун злилась на Тхоку. Стоило Севруджи прислать к ней своих людей, и она, вздохнув и нахмурившись, выносила свою старую прялку из дома, уходила с приезжими в лес – и что они делали там, почему дома на самопрялке не пряли, что скрывали? Поди угадай! На памяти Такун таких чужаков было пятеро: три девочки, ровесницы или чуть помладше Джалар, а две других – молодые женщины. Обе красивые: высокие, стройные, одна – черноволосая, спокойная, уверенная в себе, вторая – светловолосая, улыбчивая и непоседливая. Каждая казалась Такун невестой Севруджи, но, пожив у них несколько дней и, судя по суровому лицу Тхоки, ничему не научившись, они исчезали, чтобы больше никогда не возвратиться. Такун было обидно, что чужих, пришлых Тхока готова учить, а родную внучку – нет. Будто считала ее совсем никчемной.

* * *

Неске была толстой и угрюмой. Никто, казалось, не любил ее, даже Дом Утки, из которого она родом и чьей лойманкой считалась. А так как была она одинокой, ни мужа, ни детей, ни братьев-сестер, то родичи ее и содержали, кормили, кто чем мог, шили одежду и обувь. Поговаривали, что она и не лойманка вовсе, а только притворяется, чтобы не умереть с голоду. Может, и так, но до лойманки Дома Лося Такун по земле за ночь не добраться, а вода – поди пойми ее, одобрит ли задуманное, страшно ступать на лед. Ехидной же Вире, лойманке родного Дома Рыси, да еще и вечно заигрывающей с Тэмулгэном, Такун не доверяла. Разболтает если не со зла, так по дурости.

Дверь открылась еще до того, как Такун занесла руку, чтобы постучать. Бесшумно открылась и будто от ветра, потому что Неске сидела на высокой кровати, спустив толстые ноги в шерстяных гетрах, и смотрела на гостью с какой-то отрешенной задумчивостью.