Хищник. Детектив

Взять хотя бы вчерашний день… Она одним взглядом отдавалась уже с порога…

И потом эти сцены? Какое право имеет эта девчонка закатывать мне сцены ревности?…

Ну, подумаешь пару-тройку раз зажал её в этой комнате?… Взять, правда не удалось ни разу: каждый раз мешал телефонный звонок… А ведь она была явно не против: таяла, как воск под моими руками…

Но, через минуту Топилин напрочь забыл и об умных словах отца и о влюблённой в него Екатерине, потому что был занят более важной проблемой.

– Куда дел свою записную книжку? – ломал он голову. – Я должен позвонить тёте Нине… Я непременно должен позвонить ей, чтобы всё выяснить.

Но нужной книжки нигде не было. Сергей перевернул все ящики письменного стола в кабинете, пересмотрел полки и полочки, даже в бар в комнате отдыха – книжка словно испарилась.

Топилин попытался припомнить, когда он видел её в последний раз, но вспомнить не смог.

– «Видимо, по ошибке выбросил её вместе с ненужными бумагами», – решил он, досадуя на свою оплошность.

– Что же делать? – бурчал он себе под нос. – Что делать?

Через пару минут ответ нашёлся сам собой:

– Нужно звонить Рябининой: уж она-то наверняка знает и телефон, и адрес Банниковых…

* * *

Николенька Фёдоров рос в благополучной и вполне обеспеченной семье. Его мама – Зоя Петровна, на последнем курсе института вышла за молодого преподавателя, появившегося в их заведении год назад. Девчонки с их курса завидовали ей ужасно и даже во время свадебного застолья пытались увести Вадика из-под носа невесты. Но Зоенька крепко держала мужа подле себя, не теряя бдительности ни на секунду.

Спустя два дня после защиты диплома, Зоеньку увезли в роддом, где она благополучно произвела на светла мальчика, которого молодые супруги, при обоюдном согласии, назвали Николенькой.

Когда ей принесли в палату сына, молодая мама даже вздрогнула от неожиданности: мальчик напомнил её первую любовь – Виктора Танкова, с которым они «крутили любовь» в выпускном классе, и даже пару раз кувыркались на сеновале. Но жизнь их вскоре развела по разным сторонам, слава Богу, не оставив никаких видимых последствий.

Вадим Фёдоров, конечно, был не чета Витьке Танкову. Танков – бестия с ангельским лицом, был высоким блондином с длинными волнистыми волосами, весьма спортивным. А главное у него были глаза, какого-то невероятно-серебристого цвета. Его даже одноклассницы между собой иначе, как серебряноглазым, не называли. У Николеньки были именно такие глаза. Да и волосики вились золотисто-белыми завитками.

Вадим же Львович – среднего роста, немного полноватый, с лёгкими залысинами, которые делали его высокий лоб ещё больше, придавая лицу умный вид. Вот и все, пожалуй, внешние достоинства Вадика. В остальном: мелкие черты лица, нос пуговкой, глаза почти шоколадного цвета и тёмные, начинающие редеть, волосы.

Достоинства Фёдорова были иные: он умел извлечь выгоду из всего, что встречал на своём пути, легко обеспечивая безбедное существование своей семьи, ведь Зоенька после рождения ребёнка вынуждена была сидеть дома – воспитывать сына и «ублажать» мужа, делая его жизнь лёгкой и комфортной.

Собственно, по этому поводу Вадим Львович не заморачивался: он мог бы обеспечит ещё две такие семьи. Злые языки поговаривали, что он так и делает. Доказать только не могли.

Зоенька Петровна на все предостережения «подруг» отвечала благодушной улыбкой:

– Не бойся, милая, за Львовича – не сотрётся! Нам с Николенькой главное, чтобы папочка деньги нёс в дом, а куда он «пар» спускает – нам без надобности!

Любила ли она мужа? Зоя и сама не знала. А вот сына обожала со щенячьей преданностью. Могла часами расчёсывать и гладить его кудри, целовать каждый пальчик на его пухленьких ручках, награждая всевозможными ласковыми словами.

– Ангелочек мой золотоволосый! Пупсик серебряноглазый! Радость моя… Счастье всей моей жизни…

Муж неоднократно предостерегал её, что балует она через-чур сына, что до добра это не доведёт.

– Ну, не тебя же мне баловать! – смеялась в ответ Зоенька Петровна. – У тебя и без меня, как я слышала баловниц хватает…

Мальчик Николенька рос в неге и холе. И, чем больше подрастал – тем больше менялся внешне: серебро глаз как бы выгорало, придавая взгляду лёгкую запылённось, а кудри, напротив темнели и распрямлялись. Но любовь матери к сыну от этого не становилась слабее.

В двенадцать лет Николенька был выше почти всех своих одноклассников, очень худощавым и нескладным подростком, который уже знал, как можно себя вести с матерью, и как нельзя – с отцом. И у первой, и у второго он умел выцыганить для себя карманные деньги, а потом широким жестом угощать своих одноклассниц и одноклассников мороженым, или всех повести на новый фильм. От чего числился в лидерах и весьма гордился этим.

Дома это был один человек: иногда капризный, иногда жестокий, иногда гибкий, иногда ласковый, а на улице – другой: весёлый, юморной, не лишённый, однако, настырности, хитрости и даже жестокости. Уже с этого возраста Николенька уяснил: боятся и подчиняются сильным – слабаков не любит и не уважают.

Когда Николеньке исполнилось тринадцать лет, в их семье произошло неприятное событие: «папочка», как звала Зоя Петровна мужа, ушёл к молодой аспирантке, и тут же подал заявление на развод. Зоя несколько раз пыталась поговорить с ним, но всегда нарывалась на новую «пассию» мужа, которая сумела «приручить Вадика, как домашнюю собачонку».

Для матери и сына настали трудные времена, и если поначалу Зоя пыталась как-то бороться с этой проблемой, то потом сдалась окончательно и бесповоротно. Стала попивать, водить в дом мужиков, за счёт которых кое-как существовала её семья.

Соседки советовали ей пойти на работу, но она отвечала, высоко подняв голову:

– Я в своей жизни ни дня не работала и жила припеваючи! Проживу и сейчас!

Те качали головой, понимая, что эту мадам не переубедить.

Николенька кое-как закончил восемь классов и поступил в полиграфический техникум, первый подвернувшийся под руку. Вот тут уж ему приходилось учиться хорошо, чтобы получать повышенную стипендию – денег в доме всегда не хватало. Львович поначалу давал бывшей жене кое-какие деньги на сына, то она все их пропивала в весёлой компании.

Однажды Вадим Львович сказал бывшей жене:

– Больше денег, Зоя, я тебе давать не стану. Хочешь жить, как люди, – устраивайся на работу. Сына буду одевать, давать деньги на столовую, чтобы он хотя бы там мог нормально питаться. Тебе не дам больше ни гроша.

Зоя подняла страшный скандал, кричала, ругалась, называла его всякими нехорошими словами. Вадим Львович развернулся и ушёл, а мать долго ещё бесновалась, пока не свалилась и заснула.

Николенька возненавидел и вечно нетрезвую мать, и отца, из-за которого его жизнь стала просто невыносимой. Возненавидел до судорог, до дрожи. Мечтал только об одном, чтобы эти «уроды», наконец, сдохли оба – и отец, и мать. Но деньги у отца всё же брал, хотя от этого у него всё внутри переворачивались.

На последнем курсе у Николеньки появились новые потребности: тусовки, рулетка и девочки облегчённого поведения, а потому денег требовалось больше. Однако, он сделал для себя открытие, что денег с папочки можно выколачивать больше, если оказать некое внимание его молодой жене, и частенько этим пользовался.

Но после окончания техникума папочка отказал сыну в поддержке так же, как когда-то его матери, безапелляционно посоветовав ему устроится на работу.

Зоя Петровна к тому времени совсем потеряла былой облик – стала злой, желчной, вечно недовольной старухой, хотя ей было едва за сорок. Пьянки не прекращались: один мужик сменял другого. Всех, кто приходил с бутылкой, эта женщина принимала с рапростёртыми объятиями.

Николенька уже не мог терпеть загаженной квартиры, вечных пьянок, опустившейся матери, грязных и грубых мужиков, пытающихся или втянуть его в свою компанию, или учить его жизни и однажды пырнул ножом очередного мамашиного кавалера. Потом вложил нож в руку, уснувшей за столом матери, собрал скудные вещички и ушёл из дома. В этот же вечер уехал на первом попавшемся поезде, куда глаза глядят. Сошёл раньше пункта назначения, опасаясь, что его станут искать.

Его не мучили ни угрызения совести, ни воспоминания, ни сожаления. Просто в нём что-то сломалось – какая-то главная пружина. Жил точно во сне: где-то снимал комнату, где-то работал, пытался устроить семейную жизнь, но те женщины, которые ему хоть немного нравились, шарахались от него, как от прокажённого. И он стал им мстить. Им – женщинам: всем и каждой в отдельности, барражируя вечерами по улицами отлавливая запоздавших. И уже не мог жить без этого.

Насилие и убийство будоражило его нервы, поднимало собственную значимость на небывалую высоту. Это стало для него наркотиком с самыми настоящим синдромом абстиненции, когда он на некоторое время вынужден был прекратить свой поход за очередной «любимой женщиной».

Когда понимал, что ни сегодня-завтра за ним придут, срывался и уезжал в другой город, всё дальше и дальше от места, где родился, вырос, где прожил столько счастливых лет до того времени, когда отец предал его – поменял родного сына на смазливую проститутку.

Единственной мечтой Николеньки было вернуться когда-нибудь в родной город и сделать с этой сучкой то же, что он делал с остальными женщинами. Да нет, он просто убьёт её, не станет посвящать в любимые – она не достойна этой чести. А потом он уничтожит и папеньку. За все свои страдания, за то, что сделал его несчастным, никому ненужным созданием, у которого нет ни дома, ни семьи. Нет ничего. У него даже жизни нет. Живёт он только ночью, когда охотится…

Глава 4. Частный детектив Рябинина

В небольшом, но, по современным меркам, вполне уютном кабинете, за массивным канцелярским столом сидела хрупкая девушка и что-то сосредоточенно писала, изредка бросая взгляд на дверь, словно ожидая кого-то. Время от времени непослушная прядь волос рыжеватого-золотого оттенка, падала ей на глаза, и девушка механически сдувала её, не отвлекаясь от работы.

Возможно, именно массивность стола придавала ей эту хрупкость, даже воздушность, но, когда девушка поднялась и стала прохаживаться по кабинету, она уже имела вид не эфемерного, воздушного создания, а вполне нормальной, весьма хорошенькой особы. Единственно, что придавало ей неожиданную эфемерность – бледность лица, его тонкие линии. Такие лица писали знаменитые художники романтичного, девятнадцатого века, но такие встречаются и в наши, приземлённые времена.

Раздался телефонный звонок. Девушка лёгким шагом подошла к столу, и, зажав носик двумя пальцами, сказала: