Холоп-ополченец. Часть II

– Извели, окаянные! – кричали в толпе. – С этаким царем и мы все пропадем! Чего на его глядеть! Кто за Ваську, тот всему народу ворог. Валим в Кремль, братцы!

Михайла диву дался. Неужто так скопом к царю все пойдут? Не пустят же их. Ведь царь же он. Аль так ему приступишь? У него, чай, бояре, стрельцы. Четыре года царем сидел. Тоже голыми руками его не возьмешь. Михайла думал, что кто-то соберет всех чин-чином и бояр, и посадских, и служилых людей. Он все то обсудят и приговорят – быть тому Ваське царем, али нет. Но собравшиеся о том, видно, и не помышляли. Они сразу же, толкаясь, побежали Спасским воротам. Но тут вышел на Лобное место патриарх Гермоген и стал уговаривать:

– Что вы замыслили, православные? Грех то! На царе ведь божья благодать почнет. Он миром мазан.

– Иного помажешь! – кричали из толпы. – Благодать! С этакой благодати в Москву-реку кинешься.

– Побойтесь бога, православные! Всякая власть от бога, – пытался перекричать толпу маленький сухонький Гермоген, надрывая старческий, дрожащий голос.

– Ну, коли всякая, так иного посадим, тоже от бога будет! – крикнул Захар Ляпунов. – Да чего его слушать, братцы! Валим в Кремль! – Он грубо оттолкнул Гермогена и, сбежав на площадь, кинулся сам к Спасским воротам.

Гермоген пытался еще что-то кричать, но его никто больше не слушал. Вся толпа хлынула в Спасские ворота. Оттуда уже неслись крики, бабий визг.

– Задавили, братцы! Не напирайте! Отпустите душеньку на покаяние! Ой, смерть моя!

Михайле за толпой не видно было патриарха, и не слышал он, что тот кричал. Он тоже торопился тискаться в ворота, и наконец чуть живой проскочил в Кремль.

Там вся площадь перед дворцом была черна от народа.

– А царь где? – слышались голоса. – Свели аль упирается?

– Бояре туда пошли. Уговаривают.

Двери во дворец были заперты, и что там делается, никто не знал.

Михайлу даже в пот ударило. Что-то будет сейчас? Вспомнилось ему, как Болотников на Москву наступал. А перед Московскими воротами сидел на коне весь в золоте этот самый царь. К нему скакали гонцы, и он слал стрельцов на Болотникова. Михайла ждал, что царь и сейчас махнет рукой и, откуда ни возьмись, на народ кинутся стрельцы и всех разгонят и перебьют. И не то чтоб сам Михайла боялся, – полез же он охотой в Кремль, а только обидно ему было, что так не путем такое важное дело начали. Шутка ли царя с престола свести!

Михайла не сводил глаз с Красного крыльца и ждал, что сейчас оттуда выйдет царь, весь в золоте, крикнет на народ и махнет стрельцам. И тут-то и начнется бой кто кого пересилит стрельцы или народ. Только вряд народ. Тогда с Болотниковым казаки пришли, да и мужики не с голыми руками – с топорами, с вилами, с цепами. И то стрельцы пересилили. А тут, сколько ни оглядывался Михайла, ни у кого и топорика не было.

Вдруг дверь на Красном крыльце распахнулась, и оттуда вышел ну да, тот самый царь, только вовсе не в золоте, а в таком самом кафтане, как все бояре носили. И нисколько не страшный. Шел он, видимо, не волей, упирался, а все-таки шел. И на народ не смотрел. Сам весь белый. Боялся, видно. Ну, такой, пожалуй, и не пошлет стрельцов. За руку его вел опять тот же Михайлин князь Воротынский. Всюду он! В другой руке у Воротынского был царский посох.

Как только в толпе увидали, что посох не у царя, поднялись крики:

– Отдал посох! Стало быть, не царь боле!

– Проваливай, Василий Иваныч! Поцарствовал! Будет!

– Сколь за тебя нашей кровушки пролилось!

– Голодом мало весь народ не поморил!

– Под лед спускал православных, окаянный! Креста на тебе нет!

Голоса становились все злей, толпа подступала ближе.

Шуйский со страхом оглядывался во все стороны. Еще немного, и в него полетели бы камни, но тут к крыльцу подъехала карета. Перепуганный, дрожащий царь залез в нее. Следом за ним с крыльца спустилась заплаканная царица, и через две минуты царская карета покатила из Кремля к дому бояр Шуйских, откуда четыре года назад торжественным поездом подъехал к дворцу вновь избранный царь.

Михайла стоял против крыльца и чего-то еще ждал. Не верилось ему, что так просто можно свести царя с престола. «Чего ж, коли так, давно его не скинули москвичи?» – думал он. Ему не приходило в голову, что Шуйский не сумел никого из сильных бояр привязать к себе и некому было поднять на защиту царя стрельцов. Оттого и свели его, словно напроказившего мальчишку.

VI

Когда под вечер Михайла вернулся к Карпу Лукичу, никто его и не спросил, спорил ли он с гонцами вора. Патрикей Назарыч, довольный и успокоенный, сидел тут же, весело потирая сухие ладошки.

– Ну, слава господу, полдела сделано. Ваську скинули. Бог даст, и беды наши с ним скинем. Михайла покачал головой. Спорить он не мог. Ведь и правда скинули ненавистного Ваську Шуйского, а все ему казалось, что не накрепко дело сделано, хоть объяснить, что тут неладно, он, конечно, не мог. Не понимал он того, что народ слепо скинул Шуйского, не думая, какая вместо него власть придет и лучше ли народу станет под той властью.

На другой день москвичи узнали, что власть над ними уже есть. Пока, до выбора нового царя, государством будут править семь бояр – князь Мстиславский с товарищами, и первым после Мстиславского стоял князь Воротынский.

Михайла руками всплеснул. Для него этого было довольно. И вообще он, побывав у Болотникова, боярам не верил, а уж коли его враг Воротынский замешался, тут уж добра не жди. Так он и сказал Патрикею Назарычу.

Патрикей Назарыч промолчал, но через два дня с торжеством рассказал Михайле, что он сам, своими глазами, читал посланье, какое бояре разослали по всем городам, приказывая всем людям, собравшись, прислать на Москву выборных, чтоб сообща избрать нового царя.

– Вот видишь, – говорил он, – выборных зовут, а народ разве попустит, чтоб ляхам поддаться. Да бояре и сами про то говорят. Ты слушай. Они там сказывают, как Василья свели за то, что за него кровь хрестьянская зря лилась и что не люб он всему народу и никто его на царство не хочет. А дале пишут, чтоб нам всем вместе стоять против польских и литовских людей, чтоб Московским государством литовские люди не завладели. Видишь? И про тушинского вора тоже пишут, чтоб и его на царство не хотеть.

– То так, – подхватил, немного смягчившись, Михайла, – Дмитрий Иваныч и сам из польских рук глядит. Они им всё одно как холопом помыкают.

– Ну вот, сам говоришь, одобрил его Патрикей Назарыч. Хоть ты бояр и не жалуешь, а всё русские люди и они тож. Аль они нашим исконным ворогам поддадутся? Вот погодим малое время, съедутся выборные с городов, и выберем себе царя по мысли, чтоб он ляхов прогнал и порядок на Руси завел. Нам, посадским, без порядка пропадать.

Михайла промолчал. Ему не одного порядка от нового царя надо было, но он уже начал смекать, что посадским про холопью долю говорить зря. Хоть у самих у них холопов и нет, а как там бояре холопов жмут, то не их забота. «Холопам только царь помочь может, – думал Михайла. Ему что бояре, что посадские, что мужики – одна стать, все ему служить должны, его волю блюсти. Прикажет боярам, чтоб не жали холопов или хотя бы и вовсе на волю отпустили, они должны слушаться. Только бы доброго царя выбрать, который бы до черного народа милостивый был. Надо бы того Ляпунова поглядеть, какой он есть», – подумал еще Михайла.

Но уходить из Москвы пока ему не хотелось. Чуял он, что здесь все дело, решится. А уйдешь, как знать, проберешься ли вновь?

VII

Прошло около месяца. Михайла все жил у Карпа Лукича, а Степка так и не вернулся. И никто не знал, куда он девался.

В Москву прибыли гонцы из Перми Великой. Они получили посланье из Казани и приехали в Москву показать свой ответ и держать совет с московскими посадскими. Пермичи звали казанцев посылать ратных людей под Москву, помогать москвичам очищать русскую землю от польских и литовских людей. А тут как приехали на Москву, прознали про них бояре-правители, призвали к себе и дали им новое посланье, какое они рассылали опять по всем городам.

Посланье это гонцы принесли показать Карпу Лукичу, как гостиному сотнику, которого все посадские уважали. Пришел и Патрикей Назарыч, и еще кое-кто из посадских послушать, что седмъ бояр пишут вновь по городам. Месяца не прошло, как они одно посланье разослали, а ноне, гляди, второе. Видно, торопят выборных присылать.

Михайла попросил Карпа Лукича позволить ему тоже послушать.

Передали свиток Карпу Лукичу.

«В Пермь Великую, – начал густым, дьяконским басом Карп Лукич, – воеводе Ивану Иванычу Чемоданову да подьячему Пятому Филатову и Пермских городов посадским и волостным людем: бояре князь Федор Иваныч Мстиславской с товарищи челом бьют. Писали мы есмя к вам преж того, что по челобитью всего Московского государства государь, царь и великий князь Василий Иванович всея Руси царство оставил и ныне в чернецах, а вам велено всех чинов людем ехати к Москве, чтоб выбирать государя на Московское государство…»

Карп Лукич остановился и спросил пермичей:

– Вы то боярское посланье получили уж?

– Нет, – ответил подьячий Филатов Пятой. – Разминулись мы, стало быть. Мы с Перми июля в тридцатый день отбыли. А то посланье когда с Москвы отправлено было?

– Да не преж чем июля в двадцатый день, – сказал Патрикей Назарыч. В семнадцатый день Ваську свели, в осъмнадцатый в чернецы постригли и бояр седмерых выбрали. В девятнадцатый, стало быть, писали, а в двадцатый, может, и гонцов рассылали, а, может, и попоздней деньком либо двумя.

– Ну, так к нам, видно, только лишь и дошло ныне, – сказал Пятой Филатов. – Ну, Карп Лукич, читай дале, сделай милость.

«А гетман Желтовский [Жолкевский – Прим. ред.], – продолжал Карп Лукич, – со всеми литовскими людьми и Иван Салтыков с русскими людьми стоит под Москвою на Сетуни [Река под Москвой – Прим. ред.]. Из городов по ся место никакие люди не бывали…»

– Где ж поспеть? – перебил Карпа Лукича Филатов. – Чай, не до всех городов гонцы и доехать поспели. Ну, читай дале.