Сталинка

Елена почувствовала, как дрогнул и напрягся голос мужа. И попыталась как-нибудь успокоить его:

– Давняя история…

– Давняя? В феврале 1905 года русский пехотный полк попал в окружение японцев. Тогда тоже воевали с ними. Какая же давняя? А им всё неймётся!

– Почему же неймётся? Вроде мир.

– С каких пор? Я что, по-твоему, ещё два года после сорок пятого с японцами в догонялки играл? Демобилизовался, но так и не услышал, что мир у нас… с ними. Выходит, наши ребята… под тот же вальс танцевали!

– Но ведь победили?

– Где написано? Кто сказал? Воюем, побеждаем… ложась костьми в сырую землю, уходим на дно морское. Своими жизнями платим каждый раз. Как бы так зараз рассчитаться? Вот и в той битве с японцами в Мокшанском пехотном полку боеприпасы закончились. Командир отдал приказ: «Знамя и оркестр – вперёд!..»

– Петя!

– Ты… не перебивай! Ты дослушай. Капельмейстер Шатров отдал приказ играть боевой марш и повёл оркестр вперёд за знаменем полка. Ты представь, у них всё оружие – музыкальные инструменты! Из четырёх тысяч солдат в живых осталось семьсот. Из оркестра – семеро. Но прорвали окружение! Думаешь, им жить не хотелось? Думаешь, не знали, на что идут? Умирать страшно, но пока ты жив, не веришь, не представляешь себя мёртвым. А в бою бояться некогда. Страшно до или после.

– Петя, что уж теперь?.. Вот завтра в ДК КрасТЭЦ новый фильм «Тайна двух океанов». Название такое загадочное. Может, сходим?

Но Петро будто не слышал ничего, что не касалось погибших воинов.

– А теперь, Ленушка, ты только подумай, вальс помнят, знают, а героев? Кто их хоть раз вспоминал поимённо? Где золотом написаны их имена? Теперь! Что уж теперь? Если бы не вальс… так и не вспоминали бы! Героев помнить и чтить, помнить… – его голос перехватило.

Елена лихорадочно искала, на что бы переключить внимание мужа. Понимала: говорит о тех солдатах, а думает о своих не вернувшихся с войны моряках.

– Шатров выжил и в честь своих товарищей написал этот… вальс. Он и слова написал, чтобы… павших героев оплакать и одновременно возвеличить. А моряков, а наших моряков?! Вот смотри!

Петро выхватил с этажерки свой фронтовой альбом.

– Вот Порт-Артур. Лидер «Зенит» 23 февраля 1948 года, старшинский состав. Спроси их, с кем… с кем воевали? А вот, вот… – Фотографии боевых товарищей мелькают на страницах альбома. – А наши ребята-подводники со «Щуки», где они? Где?! Ленушка, на дне морском. Мне повезло, спасибо морякам «Зенита», спасли. Я в обломок какой-то вцепился. Говорят, примёрз к нему одеждой, повезло! А знаешь, скольким не повезло?

Лицо Петра изменилось до неузнаваемости. Тонкие ноздри побелели, губы будто что-то пытались ещё сказать, открытый рот, захлёбываясь, хватал воздух.

Елена с трудом забрала альбом из рук мужа. Гладила его руки, плечи.

– Не надо, не надо, пожалуйста, не надо. Попей воды, губы пересохли, – протянула стакан, из которого брызгала, когда гладила рубашку. Напряжение медленно отпускало мужа.

– Петя, – Анастасия Петровна как нельзя вовремя вошла в комнату, – на плитке спираль перегорела, посмотри. Я вот запасную купила.

– Хорошо, мама. Я сейчас. – Трясущимися руками выключил приёмник. – Иду. Уже иду.

Глава 2. Вечер на коммунальной кухне

Анастасия Петровна тихонько вздыхала, не в силах отмахнуться от допекавших мыслей. Думала о том, что война большинство мужиков выкосила, а тех, над чьей головой только просвистела её коса, здоровья лишила. Вот и Петя, слава богу, живым вернулся, но здоровье там, на подводной лодке, оставил. На войну-то уходил совсем молоденьким. В январе восемнадцать исполнилось, в мае забрали. А там и война началась. После войны опять горе. Похоронили они с Еленой первенца своего Валерочку. Когда родилась Танюшка, Елену, как положено, через две недели выписали на работу. Тогда Петя заявил:

– Выбирайте: либо ты, мама, либо Ленушка – остаётесь дома. Никуда отдавать дочь – ни в ясли, ни в садик – не позволю.

И какой тут выбор? С тех пор Анастасия Петровна домохозяйка.

Вечер давно перешёл в ночь. В окно комнаты на тёмном ночном небосводе Анастасия Петровна видела, как вспыхивали и гасли яркие звёзды. Это на невероятной высоте работали сварщики, возводили гигантскую заводскую трубу. И Анастасия Петровна мечтала, как достроят завод, будут шёлковые нитки выпускать. Значит, в магазинах шёлк продавать начнут. Хорошо бы. И уснула, только когда светлеющее небо погасило сверкающие звёзды сварки.

Обычное утро, обычные дела. Анастасия Петровна сварила кашу для внучки и принялась за уборку. Мягкой белой тряпочкой вытерла пыль с комода, этажерки с книгами, приёмника «Иртыш». А когда очередь дошла до гардероба, рука её так и замерла. Блестящую поверхность зеркала, укреплённого на дверке, прочертили трещины, разделив его на три неравные части.

– Ой, матушки мои! – Перекрестилась, осторожно смахнула пыль. – К чему бы? Зеркало треснуло. Ох, не к добру. Не заметила – когда? Последний раз пыль протирала, целёхонько было.

Присела на край дивана. Под руку попалась игрушка, подаренная Анной Соловьёвой Танюшке. Невольно пришёл на память день, когда ездили крестить внучку. В церковь отправились тайно, хотя какая тайна, если крёстной матерью пригласили ту же Анну? А всех соседей Петровна вечером позвала на ужин. Однако и соседи, и Петро сделали вид, что знать не знают, в честь чего Петровна отменные пироги напекла.

Вечером того дня, убрав со стола и выключив свет, сидели на кухне она, Елена и Анна.

– Завидую я тебе, Елена, – вздохнула Анна. – Уж очень маленького хочется. Как бы я его любила и берегла, как бы берегла…

– Ой, какие твои годы? Успеешь ещё, – улыбнулась Елена. Анна молча теребила подол.

– Да уж больно Иван пьёт. Может, оттого бог дитё и не посылает? – Анастасия Петровна выглянула в окно. Темень, фонари зажглись.

– Я думаю, может, Иван и пить бы бросил, если бы я родила.

– Ну да, жди… как бы не так. Если мужик пьющий, то дети не помощники и не помеха. Вон Пятков из соседнего подъезда, детей мал мала меньше, а вчера смотрю: за кустиками во дворе, – Елена кивнула в сторону окна, – сидят как на картинке, охотнички, портвейн на троих разливают.

– А Николай Давыдов, сосед, на виду каждый день. Даже на праздники ни-ни. А уж ему ли не тяжко? И нога искалечена, и со здоровьем не особо, хотя по виду не скажешь. Вроде сильный, крупный мужик, а здоровье где-то оставил. И молчат оба. Мария не особо разговорчива, а уж Николай только когда по-соседски что нужно, это всегда пожалуйста. Правда, тут слыхала… – Анастасия Петровна осеклась, вдруг усиленно начав вытирать и без того чистый стол. – Участковая врачиха со мной поделилась, что Николай Давыдов в немецком лагере… здоровье-то оставил.

Неловкое молчание повисло на кухне.

Анна ещё немного помолчала и так же негромко продолжила:

– Видела я лагеря такие во время войны. На ночь глядя лучше не вспоминать. Если там побывал Николай, про здоровье говорить не приходится. Жив остался – уже счастье. Евреев немцы поголовно уничтожали. А что Давыдовы евреи, так то невооружённым глазом видно.

– Опять же, Зинаида и Михаил копия своих родителей: черноволосые, кудрявые, черноглазые, а младшенький Юрка – белокурый, голубоглазый. В кого? – как бы между прочим поинтересовалась Петровна.

– Мама, если бы не Юркины голубые глаза да русые волосы, разве бы тебе пришло в голову такие вопросы задавать? Сколько сирот война оставила? Может, благодаря Давыдовым на одного меньше стало. Хотя кто знает?!

– Ну и ладно. И не надо знать нам. К чему, зачем? Живём по-соседски мирно, дружно, и слава богу. Пьёт твой Иван, что за уши льёт. Зато когда трезвый – куда с добром мужик! Да и где ты другого по нынешним временам найдёшь? А вот ребёнок?! И зачем бы я жила, если бы не родился Петенька?

Анастасия Петровна выключила плитку, на которой загремел крышкой синий эмалированный чайник.

– Может, чайку налить?

– Я забеременеть не могу… – еле слышно прошептала Анна.

– У врачей была? – Елена положила свою ладонь на её руку.

– После того раза нет…

Анна глубоко вздохнула и, вдруг решившись, захлёбываясь словами, размазывая по лицу слёзы, заговорила:

– Была я беременная. Да отец ребёнка – немец.

Помолчала минуту-другую и продолжила: