Запах ночных фиалок. Рассказы и повести

Это текст набирать долго, а произошло всё за секунды. Непостижимый, замысловатый, вычурный кульбит я совершила за несколько мгновений, не прекращая ора. В унисон со мной орал снизу, из-под земли, испуганный мужик.

Вдруг кто-то сильный схватил меня под мышки. Я даже рыпнуться не успела, как оказалась на скамейке в скверике. Смотрю, прохожие скапливаются вокруг скамьи, и все – с испуганными лицами:

– Девушка, вы в порядке? Где болит?

И тут я понимаю, что у меня не болит НИГДЕ!

То есть абсолютно!

Желудок поправился!

Без обезбаливающего!

И я начинаю хохотать. До икоты, до слёз!

Сказать от смеха ничего не могу. Машу рукой с телефоном, а глазами на открытый люк показываю. Мне не хватает воздуха, чтоб между смехом объяснить, что всё хорошо.

Пожилой, но очень сильный мужчина, по выправке сразу понятно – бывший военный, что вытащил меня из открытого люка и приволок на скамейку, начинает хохотать тоже. Мы ржём с ним на пару, потом по очереди, и люди, что сперва стояли и смотрели на нас с удивлением, начинают расходиться. Понимают —нам хорошо вместе.

Минуты три прошло, пока я просмеялась, рассказываю спасителю свою историю:

– Я не смотрела под ноги и провалилась в приоткрытый люк. Ногой на приоткрытую крышку наступила, она крышку вниз нажала, щёлочку увеличила. И я, прямо как письмо в почтовый ящик, полетела под землю. Чё, вес-то бараний, как мама говорила. А почему так вышло-то? У меня живот прихватило, и я аптеку искала, шла на своей волне: вся в животе и в телефоне. А в это время под землёй дядька в оранжевой каске, которую моя нога приняла за кочку, что-то ремонтировал. Фиг знает, что он подумал…

Представляете его чувства? Мужик ковыряется в проводах телефонных, неполадку ищет, сосредоточенный весь, знает, что он под землёй «адын, савсэм адын», и вдруг к нему на голову кто-то падает!

А это я солдатиком в люк нырнула, только не головой вперед, а ногами. Он-то не ожидал, что под землёй можно с кем-то сконнектиться. Короче, заорали оба. Точней, я задала тональность, а он вступил через секунду. Дуэт получился офигенный, зрители аплодировали.

Потом вы уже знаете. Вы мимо шли… и меня на скамейку, на скамейку запасных утащили.

Тут я опять начала хохотать, вспомнив страшный крик бедного ремонтника. Внимательно слушавший меня спасатель тоже рассмеялся, захлопав огромными ладошками по коленям.

– Спасибо вам, я сама бы на дрожащих ногах не дошла бы до скамейки. А вы видели? Тот мужик из люка, который пулей за мной вылетел, куда побежал?

– Домой, думаю. Душ принять и бельё поменять. Ещё бы, не каждый день ему как снег на голову, падает женщина!

И мы опять  рассмеялись.

Когда я слышу про нетрадиционные способы снятия боли, вспоминаю этот. И пословицу про клин, который вышибают клином.

СИНДРОМ ПОХВАЛЕННЫХ КОЛГОТОК

Я замёрзла. У меня, как у героя Мягкова из «Иронии судьбы», ботиночки на тонкой подошве. Я сильно хотела в туалет, под плед и горячего чаю с карельским бальзамом. Именно в таком порядке.

Но я не могла вот так – взять и уйти. Бросить её посреди улицы. Она за меня держалась, как утопающий за соломинку.

В прямом смысле.

Вцепилась в мой рукав в начале разговора, чтобы привлечь внимание, да так его и не отпустила. Как сейчас вижу – маленькая цепкая рука в белой шерстяной варежке. Между зачёсом и началом рукава видавшей виды шубки – покрасневшая полоска голой руки. Я хорошо рассмотрела детали, потому что в глаза смотреть не могла..

Помните – настоящие шерстяные варежки, если их бросить сушиться на горячую батарею, превращаются в узкие «валенки»? Вот такой, скукоженной и вылинявшей, выглядела Ирина, моя старая знакомая.

Оказывается, на днях она осталась одна. Ну, как одна… С дочкой Маришкой. А муж – обожаемый Павлушка – ушёл жить к другой женщине.

Особенная манера разговора – сплошь и рядом слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами – это единственное, что бесило меня в ней. Она и себя называла не иначе как Иришкой.

А так была Ирина доброй, работящей и вроде неглупой женщиной.

Я постаралась спрятать в недра обмотанного вокруг шеи снуда лицо, оставив на виду только глаза, и стала тихонько обдувать горячим воздухом замёрзший кончик носа. Не забывала при этом кивать, мол, слушаю и понимаю, ага-ага-ага…

– Павлушка, он же у меня болезненный, гастрит у него. Я ему всё свеженькое: яички домашние, молочко, творожок, сметанку – всё деревенское, картошечку только с рынка, мяско -только курочку, чтоб ни жиринки. Как придёт, всё горяченькое. Утром чаёк целебный в термосе настою, к вечеру – кефирчик приготовлю. А она? Разве будет она, как я…

Тут меня понесло.

– Ирин! Ты сейчас про кого?

– Как про кого? Про Павлушку.

– Так он же не сын твой?!

– Какой сын? Муж он мой. Быыыывший…

И – смотрю, у собеседницы моей губа задрожала мелко-мелко, как у кролика, который к морковке подбирается. Были у деда моего такие в детстве, насмотрелась.

– А ты не думала, что ты его своей опекой так задолбала, что он спал и видел, как от тебя сбежать?

– Ну кто ж от хорошего-то бегает? Это сглазили нас. Сама виновата. Не стоило на каждом углу говорить, какой у меня Павлушка золотой, как у нас всё хорошо! Это как с колготками… Я вот как… не скажу, а подумаю, мол, колготки хорошие попались: давно ношу, а ни одной затяжки нет – так сразу или порву, или петля побежит. Так и тут.

Перед новым годом гуляли в кафе, типа корпоративчика, праздник часика на три, я потом к Маришке, домой скорей. А он у себя там, праздновал, в своей шарашкиной конторе. Я-то на новой работе – от коллектива оторваться не могу. В один день получилось, гуляли. Ну, я про Павлушку-то девулькам своим и рассказала. И как зарплату всю отдаёт, и с работы сразу домой, и как тихо-мирно перед телеком мы с ним кино вместе глядим. Всё. Сглазила. Как в соль села. Не зря говорят – чем похвалишься – без того и останешься!

После праздника этого – как подменили Павлушку. Сперва задерживаться стал, типа на выезды, за дополнительную оплату. Потом – смотрю, глаза прячет, как поздно придёт. Поняла я это так, что не заплатят ему за эти вечерние выходы, утешать стала, мол, не жили богато, не стоит и начинать.

А он как разозлится. Не даёт даже приласкать, руки скидывает. Как закричит, мол, не в деньгах дело! Я ему тихонько, мол, а в чём, Павлушка? А он аж с визгом: «Не называй меня больше никогда этим дебильным именем! Павел я, поняла? Павел!» И – на улицу. И дверью так хлопнул, что ключница из стенки на пол шмякнулась.

И ночевать не пришёл. А я всю ночь не спала, думала, у мамы он, бедный, ночевать остался. Первый раз такое. И к утру не пришёл. Я на работу к нему прибежала – он там. Злой, как чёрт. Говорить не стал, сказал, мол, дома поговорим.

Он тогда уже к ней пошёл ночевать, я думаю. Она молодая ещё, и готовить-то, думаю, не умеет. Пропадёт Павлушка мой. Гастрит сразу обострится. А ему же надо…

И опять всё с начала. Про яички. Про творожок.

Ну, тут уж я не стерпела. Поняла —не убегу сейчас – точно оконфузиться придётся посреди улицы.

Решительно вырвала рукав из её ручонки и, глядя прямо в глаза, спросила:

– Ирин! Ты в чай сколько ложек сахара кладёшь?

– Павлушке? Или Маришке? – собеседница моя даже опешила, – при чём тут чай?

– Не важно. Хоть себе.