Запах ночных фиалок. Рассказы и повести

Наше общение свелось к нескольким коротким разговорам во время обеда и послеобеденной прогулки. Я вспомнила, как соседка по столику попросила мой номер телефона, я продиктовала, не записав её номера себе. Подумала – ни к чему. Дала – и забыла. Как забыла и это мимолётное знакомство.

Ни разу она мне так и не позвонила, и – на тебе.

История жизни Софьи Андреевны уже тогда показалась мне необычной, но как-то не особо задела, а вкупе со смертью – смотри-ка ты, затронула глубинные струны души. Мне захотелось узнать, как закончила свою жизнь та, что представилась мне при встрече «злюкой». Вечером я решилась набрать утренний номер. Извинилась и спросила, как умерла Софья Андреевна. Оказалось, это был номер молодой фельдшерицы «Скорой помощи».

Вот её рассказ.

Вызов поступил поздно вечером, без 15 двенадцать. Позвонила сама умершая. Ну, тогда ещё живая. Сказала, плохо с сердцем. Мы с водителем подъехали, я попросила его со мной сходить. Боюсь я одна. Первый месяц работаю. Не все ходят, а дядя Паша пошёл. И хорошо, а то я сама чуть не скончалась. Дверь входная была не закрыта, свет в прихожей горел, и в комнате – тоже. Старушка была не в ночнушке, одетая, сидела в кресле, много лекарств на столике рядом: бутылочки, таблетки, аппарат-давление мерить, кувшин с водой, стаканы. Валерьянка разлита, запах такой… сильный.

Меня увидела, рукой на стакан показывает, мол, пить, я так поняла, я к ней скорей, стакан подала, она глоток большой сделала. Я пока укладку открывала, смотрю – она стакан выронила. Стакан об пол стукнулся, а она… захрипела, вода – назад изо рта, я её за плечи… А она вздохнула тяжко так, протяжно, взглянула на меня строго, даже зло, и затихла. Скончалась, короче. Страшно это было. Первый раз у меня так. Приехала к живой, и вот на глазах она – мёртвая.

Я думаю, инфаркт. Вскроют – точно скажут. Мы полицию вызвали – смерть зафиксировать. Дядя Паша говорит, надо родным сообщить.

Телефон рядом с ней, в кресле, был. Меня трясло, он сам стал искать, кому позвонить. Но в адресной книжке номеров очень мало было. Только ваш и сына – с именами. Он сына сразу набрал. А я ваш номер себе в телефон сохранила, утром решила позвонить, ночью не стала.

У меня это первая смерть на вызове. Знаете… страшно умереть, но ещё страшнее со смертью остаться один на один.

Я не стала больше расспрашивать девчушку, по интонациям, по разговору поняла – та всё ещё под впечатлением. Оказаться нос к носу с Костлявой и не успеть помочь – согласна, это потрясает.

Тело отреагировало сразу. Противный холодок пробежал от ног до кончиков пальцев, меня пару раз передёрнуло и затрясло. Я сходила за пледом, укуталась, плеснула в чайник немного воды и застыла рядом с плитой. На стенке кухни явственно проступала фигура женщины, с которой на короткий миг свела меня судьба. Чайник свистом вывел меня из ступора.

Я выбрала самую большую глиняную чашку, налила чаю, плеснула из бутылки бальзама на травах. Потом достала из глубины верхнего ящика стола скользкую стеариновую свечу, что хранила на случай внезапного отключения света, сунула её в банку с горохом – другого подсвечника не придумала – и, придерживая плед подбородком, с чаем и свечкой в руках поплелась в комнату.

Потом я сидела в кресле с ногами, грела об чашку руки и нос, смотрела на огонь свечи – не поминальной, а какая была в наличии – и по крупицам воссоздавала историю, связанную с кратковременным знакомством с умершей.

Как сказала эта девочка? Страшно со смертью остаться один на один. Но Софья эта и жила – одна. Всех из своей жизни исключила. Сама. По своей воле. Она не выглядела на свой возраст. Сказала, что с 39-го. С этого года моя мама. А та выглядела моложе. Высокая, сухая, с ровной спиной, чисто и как-то по – особенному культурно одетая. Правда, так одевались в то время, когда я была еще школьницей. Сейчас эти наряды можно назвать старомодными. Смотрела по сторонам как-то свысока, разговаривала, будто делала одолжение. Есть такое слово «снизошла», вот оно как раз тут подходит.

Я приехала в санаторий позже других, как раз было время обеда. Меня проводили за столик, где в гордом одиночестве восседала дама, сразу показавшаяся мне высокомерной. Я присела напротив, дружелюбно поздоровалась и назвала своё имя, в ответ соседка посмотрела на меня строго и кивнула:

– Софья Андреевна. Думаете, я злюка? Все так думают. А я не злюка, я интроверт. Кушайте, не обращайте внимания.

Огорошила меня и замолчала. Я почувствовала себя на приёме в Букингемском дворце. Весь обед старалась держать спинку ровно, не чавкать и не стучать ложкой по тарелке. Первая совместная трапеза прошла в полной тишине.

Но во время следующих встреч я узнала некоторые подробности её жизни. Софья была из категории «дети войны». Родители – оба – фронтовые врачи. До конца войны не дожили —погибли. Росла у тётки, с её детьми, в голоде, без ласки. Потому и сама любить не умела.

Вышла замуж. Сына родила. Не сюсюкала, растила, как надо, человеком. Муж в 40 лет ушёл к молодой. Вычеркнула его из жизни. Ушёл, значит, предал. Сын принял сторону отца, в 16 лет ушёл в новую семью. Вычеркнула и сына.

Жила работой – главный бухгалтер на большом предприятии. Все её боялись и за строгость не любили. Ни с кем не было отношений дружеских. Никого к себе не подпускала.

Ушла на пенсию. Сидела дома. Не шиковала, но и не бедствовала – привыкла довольствоваться малым.

Сын появился в гостях через 16 лет. Впервые. Сказал, что украли паспорт, нужно свидетельство о рождении. Был к тому времени женат. Но без детей, потому что, когда спросила, есть ли у неё внуки, тот ответил отрицательно. Сказал, что отца похоронил. Даже не спросила, когда и как это произошло, потому что просчитала его кончину карой за предательство. Спросила у единственного родного человека, приедет ли он похоронить её. Подумал и сказал: «Да». Попросила забить в телефон номер, мол, случится – сообщат.

Так всё в точности и вышло.

Больше ничего о Софье Андреевне я не могла вспомнить, как ни старалась. Но ведь зачем-то и моё имя она в телефонной книжке сохранила. Может, чтоб я потом могла рассказать кому-то про её никчёмную жизнь? Ну, вам, например? Чтоб знали, что надо дорожить близкими, не рубить с плеча, жить с миром в ладу, а не в мире одиночества.

Я задула свечу. Стеариновые слёзы толстой коркой покрыли горох. Интересно, а сын? Упадёт ли хоть одна слеза из его глаз? Будет ли он скорбеть по матери, которая дала ему жизнь, но не стала близкой и родной при этом?

Ответа нет. На душе тяжело.

Я выбросила в помойное ведро импровизированный подсвечник и набрала знакомый номер:

– Мамочка. Привет. Ты как? У меня всё хорошо.

БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ

Налитый кровью глаз луны, выпавший из глазницы неба, барахтался в сетке нитяных штор.

Одноглазая ночь сверлила меня мутным зрачком, словно хотела заглянуть в душу.

«Нет! Изыди! Не смотри на меня так!» – препиралась я мысленно с красной луной. И отвернулась к стенке.

В голове пусто, как и в желудке.

И вдруг такая же одинокая, как луна, мысль вонзилась в висок и стала проворачиваться штопором. Против часовой стрелки, против моего желания, против всего святого.

Это был вечный вопрос, который задавал себе и Гамлет, принц датский: «Быть или не быть?» Для того, чтобы быть, надо приложить усилия. Если выбрать «не быть», можно оставить всё как есть.

Как – есть? Зачем я произнесла это вслух?

Тараканы, кишащие в моей черепной коробке, как комары к вечеру в погожий летний день, сразу зазвенели-запели: «Встань и иди! Иди! Иди!» При этом они мерзко хихикали и потирали лапки в предвкушении моего грехопадения.

Им робко пытались противостоять бабочки. Те, что недавно вывелись в моём животе. Раньше там жили личинки. Долго и спокойно. В самых нижних слоях жира – на чёрный день.

И вот вчера из личинок вылупились бабочки. Выбрались наружу. С огромным трудом. Так выбирается сантехник из коллекторной трубы: сперва голова, потом плечо, потом пара матов, потом – второе плечо, и вот уже весь он на поверхности. Они выкарабкивались так же. Сперва головка, потом лапки, одно крыло, другое. Только без матов, врать не буду.

Теперь новорождённые бабочки набираются сил. Вот-вот они поселятся в моём животе навсегда. И тогда откроется вторая чакра Свадхистана и чакра Манипура, и я пойму наконец, в чём прикол песни Глюкозы «Бабочки в моём животе».

Но бабочкам-малышкам нужно продержаться хоть пару-тройку деньков. Желательно без катаклизмов. Пока же они слабы и бесцветны. Поэтому их робкие потуги противостоять нахальным тараканам выглядели как бой анорексички с Костей Дзю.

Я подтянула колени к животу, чем попыталась создать хотя бы внешнюю защиту бабочкам-младенцам, способным впоследствии поднять меня на чешуйчатых крыльях над суетой бытия.

Чтобы не слышать хора тараканьих голосов, я без лишних слов вмуровала правое ухо в ортопедический матрац «Аскона». Сильно. Так в 90-ые закатывали в бетон неугодных им людей бандюганы. Левое же ухо, оставшееся доступным для приказов извне, прижала подушкой.

Прислушалась. Тихо, как в школе на уроке за минуту до опроса.

Только бы успеть заснуть в тишине, только бы успеть.

Плотно закрываю глаза. Веки захлопнулись, как двери вагона в метро, синхронно и плотно. Сон шёл ко мне на цыпочках, неся в руке растоптанные тапочки.

Но… Нет! Только не это!

Ноздри затрепетали, как груди юной девственницы под пальцами умелого Казановы. Два предательских отверстия, оставшиеся незапечатанными, учуяли запах.

Он. Был. Потрясающим.

Его не спутаешь ни с чем. Так пахнут только они. И это не Opium и даже не Poison.