Запах ночных фиалок. Рассказы и повести

– Ай!

Ну кто так тормозит? Глаза настежь, сумка с плеча – под ноги, ноги – враскорячку. Очки солнечные со лба – прыг на нос, с носа, как с горки – вниз. Еле поймала. Ещё и рёбрами об ограждение приложилась.

Потёрла бок, поймала очки, вернула сумку на место, и тут…

– Давай бабушке место уступим, да, сынок? – молодая мамашка, девчонка совсем, с малышом на руках. Сказала и встала, к коляске пошла.

Что? Бабушке? Света даже головой покрутила – какой бабушке?! А нету. Про неё речь. Всё, Светлана Григорьевна. Приехали…

В носу сразу закипело, как в чайнике, когда плеснёшь туда воды на одну чашку… Недружелюбно буркнула:

– Я выхожу!

И совсем не по-старушечьи соскочила с подножки за три остановки до нужной.

Вечер. Кухня. Нет, кухонка с окнами во двор. Самое уютное место старой двушки.

Стол под яркой, с подсолнухами, клеёнкой. Две табуретки с вязаными крючком подпопниками – мама до последнего, пока руки держали крючок, вязала.

Урчащий, как довольный котёнок, холодильник в углу. На нём – мамин карандашный портрет, где она так хорошо улыбается.

Есть не хочется. Совсем. И даже конфет. Чаю попить, что ли? Привычным жестом открыла посудный шкафчик над мойкой. Рука безошибочно выловила из глубины сушилки любимую чашку. Глиняная, тяжёлая, округлая и яркая, как апельсин. Подарок того, кто мог бы… Нет, не мог.

Кому она нужна – такая? С проблемами?

Достала из коробки чайный пакетик, дёрнула, не рассчитав силы, и оторвала бумажную наклейку. Выругалась: «Зараза, да что ж это такое, а!» Бросила в кипяток то, что осталось. Прямо с хвостом.

А потом долго полоскала мешочек, поднимала на поверхность воды и опускала вновь, держа за длинную мокрую нитку, и злилась. На себя. Какая, нафиг, бабушка, если она и мамой-то не стала. Сначала – Бог не дал, потом – не решилась…

У Светы не было детей. Прошла семь кругов ада, надеялась на чудо. Процедуры самые зверские – это сейчас медицина продвинулась, а тогда… Даже маточные трубы продували, вот когда на стенку-то лезла. Не фигура речи, взаправду. Боль эту никогда не забыть – шрам напомнит. Там, где губы искусаны в кровь – за нижней губой бугор неправильно сросшейся кожи.

Муж её из больницы не дождался – нырнул в новые отношения. С головой. Дочке его с той женщиной сейчас столько, сколько было ей, когда осталась одна.

Ну, как одна… Съехалась с мамой. Но замуж больше не вышла.

Тоска по малышу подарила идею завести собаку. На своё двадцатипятилетие привела в дом собачьего ребёнка – щенка восточноевропейской овчарки. Мама радовалась, как девчонка. Чёрного, как южная ночь, увальня назвали Блэком. Сколько радости он принёс, сколько смеха! Ходили заниматься к инструктору. Такой умный, шельмец, всё понимал, команды на лету схватывал! А как с работы встречал! Всю оближет. Два года счастья прошли под флагом чёрного Блэка.

А потом – раз, и всё. Банальная чумка, делали всё возможное, и – не спасли.

После смерти друга Света стала коротко стричься и краситься в пепельный. «Сантиметр по черепу!» – ругалась мама.

Собак больше не заводила. Кошек – тоже. Слишком тяжело терять. И на ребёнка из детдома не решалась. Гены – вещь упрямая.

А вот мамы не стало, и давняя идея восстала, как Феникс, из пепла. Она навязчиво клевала мозг каждый вечер, зудела, как надоедливый комар. Изучила документы, даже в Школу Приёмных Родителей записалась. Но на сорок дней на поминки приехала подруга Альбина, обозвала старой дурой. Орала истошно: «Ты понимаешь, что там все дебилы? Сироты сейчас – не после войны, дети алкашей и наркош! И куда ты потом с больным или дураком?»

Сначала артачилась, ведь читала на форуме приёмных мам и о других случаях, но Алька истерила, и, выбегая курить, выбила со злости стекло в балконной двери.

И – как отрезало. Света не спала ночь, пыталась представить себя с больным ребёнком на руках.

Нет. Не смогу.

Прорыдалась. И поставила точку. Но надо же кого-то любить, не одни цветы на клумбе и собак бездомных…

Сегодня день не задался с утра. До психолога так и не дошла, перезвонила, извинилась. Бродила по городу, потом поехала на кладбище.

В вазочке скучали любимые конфеты. Света взяла одну и отодвинула с края стола оранжевую чашку с остывшим чаем.

Подошла к окну. На улице темнело. Осторожными рывками стала задёргивать штору. Закатный луч упал на зеркало в прихожей. Подошла вплотную к мерзкому стеклу и с пристрастием стала рассматривать отражение, будто видела впервые. Всю жизнь думала, что вполне себе ничего, ну, полноватая, конечно. А так – и стрижка модная, и волосы седые каждый месяц в пепельный…

Но на неё вопросительно взглянула старая серая мышь с серым лицом. А глаза какие тусклые! Выцвели совсем, вылиняли. Поблекли незабудки.

Губы – уголками вниз, прямо скорбная маска. Ведь улыбаюсь же? Вот когда в последний раз? Ммммм… А, когда мамины лилии на клумбе под окном расцвели! Я в окно запах услышала, прямо привет от неё!

Может, и не зря молодая мать в маршрутке место хотела уступить?

Стоп!

Зеркало бесстрастно зафиксировало, как медленно, начиная с шеи, краснеет лицо – оба на! Давление! Таблетку срочно, что врач от гипертонии прописал. С давлением шутить нельзя, вон, Веру из соседнего подъезда весной похоронили – до больницы не довезли, дочка осталась, Ниночка.

«Старость – не радость», произнёс кто-то в голове маминым голосом.

– Какая старость, мам? Мне зимой пятьдесят только!

Таблетка скользнула в пищевод. Вода из-под крана отдавала железом. Мама с портрета смотрела укоризненно, она не разрешала пить сырую воду. Сегодня – можно. Чем хуже – тем лучше.

– Мам! Я что, правда похожа на бабушку?!

Мама с портрета тепло улыбалась. Перед зеркалом кусала губы пожилая женщина. Одинокая. Никому не нужная.

И вдруг… Робко, как слабый цыплёнок, что пытается взломать яичную скорлупку, в которую закован, мелькнула мысль. Несколько секунд, и мысль, выросла, приобрела чёткую форму.

Недавно бабульки у подъезда – местная полиция нравов – соседской девочке кости мыли, обсуждали беременность.

Тогда цветы полола, глаз не поднимала, но всё слышала.

– Ой, у Нинки-то из 13-ой квартиры брюхо – видели? Рожать будет! Без мужа, само собой.

– Ходил к ней какой-то патлатый с гитарой, весь в наколках, паук на шее чёрный, мерзость. А теперь давно не видать. А пузо-то растёт!

– Сирота, кто первым погладит, тот и жених. Куда только потом деваются?

– Её мать без мужика растила, в тонкую нитку рвалась, вот и ушла рано.

– Ну да, Нинке только восемнадцать стукнуло, помните, мать с шарами в дверь еле пролезла, вторую створку открывали? А потом гроб выносили, тоже двери распахивали – рядом как-то было, по весне. Теперь девка одна-одинёшенька, Верка-то детдомовская была.

– Ревьмя ревёт девчонка, я видела. А как решит ребенка порешить? Вот как дитю дитё поднимать без бабушки?

Без бабушки?