25 рассказов

Коричневый плащ
на ветру,
как флибустьерский парус.
Это так модно!
Все ходят в коричневых плащах!
Но в том, как ты уходил,
была такая горечь!
Ведь это у нас была когда-то гроза в лесу,
поваленные ёлки и много клейких шишек.
Срывать нелегко:
пальцы слипались, а под ногами
сорванные грозой провода.
Между проводами прыгаем
шишки рвём, пробуем.
«Бойтесь электричества,
– кричат взрослые с дачи, —
вас током убьёт».
Мне показалось, – я опять
разжевала шишку (а ты уходил!)
и зубы склеиваются,
и запах во рту зелёный…
Куда ж ты уходишь?
Ведь это с тобой мы сидели
на упавшей ёлке…
Ну, почему я тогда не ступила
На оголённые провода?…

Гитара умолкла и пение умолкло. И в милиции, и в этом отдалённом районе огромного города тихо, но ненадолго, прибывает патрульная машина.

– Добре, ребята, – Майор – на выход.

Сергеев за ним.

А Влас… Его отец гитару ударил о косяк, мол, отвлекает от учёбы. Теперь отец доволен, а он, Влас, иногда видит во сне гитару, раздробленную (хотя только дэка отломалась), и плачет, как о друге умершем, утром щёки мокрые. Девица эта умеет играть, и он бы так мог. Её привод в милицию не его дело. А Клековкин в тупике. Но «эта задница» в тупике, пока не начертает любому на лбу статью уголовного кодекса. Лейтенант вышел.

Клековкин во время пения делал вид, что он не осуждает чудачества старшего руководителя, но намерен и далее работать с Поляковой, этой исполнительницы баллад.

Реакция холодноватая. Хотя не перебивали, ну, и нормально. Баллада про шишки отыграна лучше, чем в общежитии на её премьере перед недавними однокурсниками.

В милиции опять не ночь, а ненормальный день. Сапоги в коридоре звякают подковами. Кто-то орёт утробно: «А ну, без рук!»

Клековкин хмыкает: какие это песни! Так, речитатив! Слово, вроде бы, не его, и удивило. А лицо-то накрашено не так, как у девок! Грим не добавляет Поляковой привлекательности. И одета… Одеяние клоуна (в белых и оранжевых яблоках). Это новое для него понимание, как предательство. Он предаёт этим Виктора Викторовича Клековкина! И тот, другой думает: отпустить её! Вот и патрульная, могут даром, такси дороговато.

– Не вызвать ли такси? – не перейдя с актёрской на обыденную интонацию.

Да её не колышет оплата ночного авто! Доллары падают с неба, чёрт возьми! Не-ет! Так дело не пойдёт! Волю в кулак.

– Вы поёте где-нибудь? В клубе, в филармонии?

– В клубах – да, бывает, в филармонии – нет. Концерты в институте редко. Но творец радуется: «сон золотой». А вот «сон разума» «рождает чудовищ». Мне главное – воплотить некоторые идеи.

– Девочек «с идеями» полон спецлагерь! – Виктор Викторович о колонии для проституток.

– В лагере за идеи? Потрясающе! Я в милиции! А Франсуа Вийон стихи писал в тюрьме.

– Вор или тоже поэт?

– Я не поэт, я только ищу себя.

– Ага, пьёте, курите, да с «травой». Ваша бабка не одобрила бы!

– Можно искать себя, но различать, где верх, где низ, где чёрное, где белое. Днём дома работаю (вы говорите: это не работа), езжу в гости.

– К кому?

– К друзьям.

– И у них наследство?

– И они ищут себя.

– Дурью маетесь!

– Найти себя важно. – Будто просвещает этого необразованного человечка.

Клековкина коробит от её наглости. Бабёнки в милиции ниже травы! А эта гордая!

– К вашему сведению, – даёт ход главному аргументу, – Евгения Горьковая не живёт по этому адресу, – его глаза в этот миг сфокусировались, и это напугало Полякову.

– Но на той неделе, вернее, в том месяце…

– Как фамилия квартиросъёмщика?

– Я… я не знаю.

– Хватит врать, Полякова! Кто вас направил в эту квартиру?

– Никто.

Клековкин гремит ключами сейфа, добывает оттуда папку, выкладывает бумаги. – Написано у того столика, которым брезгуешь ты.

– Не надо мне тыкать, мы с вами не пили на брудершафт!

– Я не пью и вам не советую. А будете кричать – примем меры.

– Какие?

– Узнаете.

Она читает: