Сейчас он играл роль развязного грубияна, которую ему так и не удалось сыграть в театре. Нагловатый «фон-барон», небрежно закинув ногу на ногу, в роскошной позе покоился в кресле, а госпожа баронесса растерянно смотрела на своего слугу и не могла ничего сказать.
– Анри… – наконец выдавила она из себя.
– Да, я с вами, моя дорогая… – процедил юноша и, подумав, добавил. – Госпожа.
– Проходимец! Наглец! – взорвалась Генриетта.
– Я наглец? – молодой человек изящно и точно передавал манеру господина герцога. – Вовсе нет, и я требую к себе должного почтения, моя милая… госпожа.
– Да как ты смеешь?! – возмутилась баронесса.
– А чего особенного? – покойно удивился Анри. – Я вообще не понимаю, с чего шумим? У вас что-нибудь болит? У меня лично ничего не болит, поэтому я совершенно здоров, но вы можете подорвать мое здоровье своим невоздержанным криком и недостойным поведением. Вы хотите уложить меня в свою постель?
– Что-о?!
– Я спрашиваю, вам станет веселее, когда я свалюсь в горячке?
– Нет.
– Вот и прекрасно, тогда потрудитесь отвлечься на любую приятную тему. От прежней я слишком устал.
– Замечательно! – восхищенная такой бесцеремонностью Генриетта вскочила с места. – Тогда и ты перестань валять дурака!
– Договорились, – согласился Анри и тут же изобразил из себя воплощение скромности.
Метаморфоза была настолько неожиданной, что баронесса опустилась обратно в кресло и изумленно уставилась на молодого человека.
– Ну зачем вы на меня так смотрите? – взмолился Анри. – Я смущен. И к тому же вы можете меня сглазить.
– Не, ну каков нахал! – покачала головой Генриетта.
– Я – нахал? Вы назвали меня этим нехорошим словом? – переспросил юноша и вдруг заплакал.
Он умел это делать, когда на сцене приходилось обманывать людей. Но Генриетта не знала, что перед ней демонстрация актерского арсенала, и снова все восприняла всерьез.
– Не плачь, – попробовала она утешить сотрясающегося в рыданиях молодого человека. – Я не хотела тебя обидеть.
Анри безутешно и горько всхлипывал.
– Ну, хочешь, я попрошу у тебя прощения – вырвалось у баронессы, и она сама устыдилась сказанного.
– Ничего, сейчас пройдет, – ответил юноша.
Генриетта отвернулась от него.
– Если ты немедленно не прекратишь лить слезу, я тебя тотчас выгоню из кабинета, – строго заявила она.
Рыдания в тот же миг прекратились.
– Все, больше не буду! – как ни в чем не бывало, ответил Анри.
Баронесса величественно повернулась к нему и тут же, забыв о самоконтроле, приоткрыла рот: человек, который только что умирал от горя, сейчас деловито рассматривал письменный прибор на столе.
– Простите мое любопытство, а из чего он сделан? – Анри щелкнул пальцами по тяжелой подставке.
– Из серебра, – машинально ответила баронесса.
– Значит, все-таки серебряный, – отметил юноша. – Это хорошо.
– Почему хорошо?
– Если запустить этой штукой в безмозглого нахала, можно опытным путем установить, есть ли в пустой голове хоть частичка ума.
– Намекаешь на себя? – живо осведомилась Генриетта.
– Признайтесь, как вы догадались?
– Читаю по звездам, как тот звездочет из твоей сказки.
– Помните? – растрогался молодой человек. – А я думал, что подобные истории недостойны, чтобы о них говорили больше одного раза.
– Анри, расскажи что-нибудь, – попросила баронесса.
– Для вас я готов на все. Только боюсь, вы снова не поймете моего экспромта.
– А ты не бойся.
– Ну, смотрите, я предупредил! – Анри встал, сосредоточился и начал, не спеша, разматывать клубок очередного стихотворения.
Казалось, он считывал откуда-то эти малозначимые строки, или говорил, повторяя чужие слова.
Генриетта слушала, растворяясь среди странных словосочетаний, а спокойный голос нанизывал строку за строкой:
– Яркость безмятежного порыва
Голову навеки мне вскружила.
Надо мной проносятся движенья,
Ни в одном не вижу утешенья.
Красота, и броскость, и отвага
Ненадежны, тонки, как бумага.
Как забросить все на полдороге?
Но несут куда-то злые ноги!