Картонная Мадонна

– Да что ты там делаешь? – кажется, мать подслушивала у двери.

– Легла спать, мама!

– А почему горит свет? Ты совсем не экономна! Сегодня приходил турок, продавал недурные халаты. Я смотрела на тебя.

– Мама!

– Дать порошка?

Мать постояла и ушла к себе, шаркая домашними туфлями по полу.

Лиля закусила губу, чтобы не разрыдаться. Ну почему, почему – Сашенька? Разве он не видел, что в ней нет ничего, кроме пустого жеманства? Она же наскучит на второй день!

…И тут Лиля почувствовала, что толщу воды над ней пробил лучик света. Ее тело задвигалось, будто она начала биться за глоток воздуха, подниматься из темной глубины…

Фрагменты прошедшего дня пронеслись калейдоскопом. Вот Сашенька изливает ей свою душу: «Он разбил мое сердце!» – прекрасно! Вот гимназистки терзают ее злосчастное письмо, и ей хочется провалиться от стыда, но вдруг все оборачивается наилучшим образом: проверяющий инспектор находит письмо более чем занимательным – прекрасно! Вот Воля, явно робея, ждет ее в библиотеке, у Горного института… А потом… Потом – он, этот огромный человек, властелин и колдун, с всклокоченной кудрявой гривой и глазами громовержца! Нужно было подойти к нему, сказать…

Лиля вскочила и бросилась к письменному столу. Ее тетради!

Она положила руку на стопку тетрадей в переплетах из тисненой кожи и прикрыла глаза. Вот – ее суть, ее свет и вся ее надежда. Она должна открыться Волошину, сказать ему о своей невыносимой тайне – этих стихах, которые делают ее жизнь осмысленной, но и убивают в то же время, отделяют от реальности. Она расскажет ему все! Он поймет! Он такой великодушный и щедрый!

Какое счастье, что у нее есть хорошая бумага, будто специально для такого случая!

Лиля вдохнула полной грудью – выплыла. Села за стол, открыла выдвижной ящик, достала лист бумаги. Обмакнула перо в чернильницу. И начала писать своим изумительным почерком: «Мне кажется, нет большего счастья, чем говорить с Вами! Простите меня за это письмо. Я пишу его, вглядываясь в Ваш образ, запечатленный в памяти. Сегодня я была на Вашем вечере…». Лиля задумалась, стоит ли продолжать в том же тоне. Потом вновь склонилась над письмом, и строчки полетели…

* * *

– Вы видели это?! – на другой день Сашенька схватила Лилю за кофту в коридоре гимназии, потрясла перед ней свернутой газетой и повлекла к окну, в зеленый кулуар из разросшихся декоративных пальм. Здесь она буквально воткнула газету Лиле в руки, – Читайте!

Пока Лиля изучала газету, Сашенька достала из сумочки зеркальце и губную помаду и принялась поправлять лицо.

Лиля бегло проглядела газетную полосу. Ничего особенного. Списки некрологов. Списки происшествий. Рекламировалось белье по оптовым ценам торгового пассажа. Некий Горацио предлагал универсальное целебное средство для нервных и обессиленных. Нарисованная женщина выставляла напоказ по лошадиному крупные зубы и обещала, что у каждого, кто воспользуется новым зубным кремом, будут такие же. Далее шли предложения по избавлению от перхоти и подагры, подробно описывались достоинства жидкости для мытья окон, фотоаппаратов фирмы «Кодак» и молочной муки фирмы «Нестле»…

– Да не здесь же! – Сашенька перевернула страницу и показала пальцем заметку в разделе новостей, – Вот!

И Лиля прочла: «РАЗВРАТ НА ВЕЧЕРЕ ПОЭЗИИ».

Заметка гласила: «Не успел поэт Волошин вернуться из Парижа, как уже случился скандал. Вчера на его вечере в Горном институте произошел анекдотичный инцидент. Среди прибывших вместе с поэтом господ один оказался переодетой женщиной. Причем, пьяной. Она выскочила на сцену прямо посреди философской полемики, вызванной провокационными заявлениями Волошина. И накинулась на гимназиста, который из озорства порвал мазню какого-то новатора и натянул ее себе на шею. Во время драки с нее слетели шляпа и пиджак, а брюки удержались только на честном слове. После чего в зале началась настоящая свалка. Когда приспела полиция, Волошин и его компания уже покинули институт. Кое-кто из гимназистов признал в даме, переодетой в мужской костюм, учительницу. Прелестница служит в женской гимназии на Плуталовой улице. Как известно, господин Волошин – большой любитель пошутить. Но этот маскарад превзошел всякую меру. Пусть парижанки уже испорчены эмансипацией и феминизмом. Но у нас в Петербурге женщин в брюках в общественных учреждениях еще не видали! Ибо сказано: «Никакому мужу не одеваться в женскую одежду, ни жене в одежду мужу свойственную». Женщине в брюках – прямая дорога в ад! Поведение дамы заслуживает самого строгого порицания…».

– Я погибла! – простонала Сашенька, снова сворачивая газету в трубочку, – Что скажет Геракл? Наверное, он уже читал, и все читали. Вы не представляете, что у меня сейчас тут, – и она показала куда-то в область желудка, – С утра, как только проснулась, почувствовала. Едва хватило сил одеться, руки так дрожали. Иду. А мальчики-газетчики как раз кричат: «Сенсация! Учительница гимназии переоделась в мужчину и избила гимназиста!». Каково?

Лиля внутренне улыбалась.

– У меня теперь такое чувство, будто я вышла голая, и все смотрят: это она, она оскандалилась! А Макс – хорош! Так посмеяться надо мной! Зачем я только вообще поехала вчера к вокзалу! Неблагодарный! Ни слова о любви. Потащил меня в ресторан с этими своими поэтами. Я даже не помню, где теперь мое платье с куньей горжеткой! Придется заказывать. Но вряд ли я найду такой же материал…

Сашенька по натуре была очень болтлива, обычно это утомляло, но не сейчас. Лиля обмирала от счастья: значит, встреча прошла совсем не так, как она рисовала себе вчера!

– Боже, что за подлецы эти журналисты! Ведь все сплошь неправда! И зачем я вчера столько выпила!

Лиля быстро соображала.

– Если вы дадите мне адрес, по которому остановился Волошин, я обещаю все уладить.

– Но как?!

– Нужно подать дело так, будто вы… верны мужу. Я могу быть доверенным лицом, курьером, дуэньей, да кем угодно для вас… если захотите.

– Это очень может быть, что мне понадобятся ваши услуги, – сказала Сашенька и тут же начала писать адрес губной помадой прямо на газете, – Вот. Конечно, я должна сообщить Максу. Но ничего не предпринимайте без моего ведома. Имени моего не прозвучало, но все равно, я ужасно волнуюсь.

Тут Орлова насторожилась как кошка – к пальмам приближались кавалеристские шаги, которые она очень хорошо знала. Сашенька кинула газету за кадку, выпрямилась как струна и развернулась, готовая отразить любую атаку. Пальмовые листья раздвинулись, и показалось усатое лицо ее мужа под клетчатым кепи, завитые щипчиками усы подергивались.

– О! Милый! Ты здесь? Какая прелесть! Серж, ты не снял кепи, это неприлично!

Сашенька была на высоте: глаза излучали невинность, поза – кокетство, руки ласково тянулись навстречу мужу. Но тут ее чуть сбила с толку возникшая рядом фигура директора гимназии, этот умел ходить бесшумно. Геракл держал в руках несколько свежих газет.

– Ну-с! Хорошо же! Александра Васильевна, не соизволите объяснить, о какой такой прелестнице идет речь?! – Геракл выразительно потряс газетами, – Уж не о вас ли, Александра Васильевна?

Сашенька вновь не оплошала. Глянула на ворох газет, увидела свою фотографию, правда, не очень четкого качества, ойкнула и повалилась в обморок – точно в руки своему благоверному. Тот подхватил ее.

– Воды!

– Воды, воды! – разнеслось по коридору.

Сашеньку унесли укладывать на большой кожаный диван в директорском кабинете.

Когда топот ног утих, суматоха улеглась, Лиля, все еще стоявшая у окна за пальмами, прыснула от смеха. Нагнулась за газетой, на которой Сашенька крупно вывела помадой: Глазовская, 15. И увидела оставленную на подоконнике сумочку. Лиля воровски открыла ее, достала духи: право, день задался с утра. Лиля была в приподнятом настроении, письмо Волошину, длинное, изящное, снабженное стихами, лежало в кармане и волновало ее. Оставалось передать его адресату. Но, видимо, не хватало именно этого штриха: Лиля побрызгала письмо духами Орловой, вернула флакончик в сумку, сбежала вниз и отдала сумку швейцару…

Уроки закончились, Лиля быстро переобулась, отметив растущую трещинку на ботинке, накинула пальто и, выйдя в холл, увидела, как Сашенька, розовая от слез, но не сломленная, с видом оскорбленного достоинства, твердо и надменно проходит мимо швейцара: тот распахнул перед ней входную дверь так спешно, что звякнуло дверное стекло. Потом вспомнил про сумку, суетливо протянул ее вслед Сашеньке. Сумку схватил муж Орловой, он шел также надменно, и его усы яростно топорщились, теперь прямые, как у таракана.

Лиля вышла из училища, кивнув растерянному швейцару. И застала последний акт трагедии: муж требовал, чтобы Сашенька села в автомобиль, та поднесла свою золотистую руку ко лбу, затем вынула из сумочки платочек, промокнула глаза и как-то болезненно качнулась. Усы мужа тут же сникли. Наконец, Орлова позволила себя уговорить, изящно поднялась на ступеньку перед открытой дверцей, дверца закрылась. Муж обежал авто, сел за руль, авто недовольно «пыхнуло» в трубу и умчалось.

Лиля весело посмотрела вслед. И тут-то к ней подошел Воля.

– Здравствуйте, Лизавета Ивановна.

Она опешила. Воля знает, где она служит? Кажется, она и имени своего ему не называла…

– Вы вчера так быстро ушли. Мы даже не успели… – он запнулся.

Смотреть на него было грустно. Удивительно, как быстро все может измениться! Еще вчера утром она погружалась в радужный дурман, думая о нем, перебирая в памяти мельчайшие детали их встреч. И вот – ровным счетом ничего.

Лиля улыбнулась. Она прочла множество амурных романов, но постигать амурную науку на собственном опыте, оказывается, куда занимательнее.

– Я не говорила, как меня зовут.

– А! – встрепенулся Воля, – Я уже давно это знаю – разглядел в вашей сумке тетрадки учениц и название гимназии. Сумка была открыта! – вдруг испугался Воля.

Лиля отвернулась, чтобы скрыть от него дурацкий смешок – этот мелкий смех просто невозможно было удержать в себе. Воля не понимал. Наконец, она успокоилась.