Картонная Мадонна

Она получила то, чего добивалась, о чем и мечтать не могла. Макс чрезвычайно лестно отзывался о ее стихах, тон его письма был ласков и любезен. Но то, что он предлагал, было невозможно. Он звал ее на встречу с ним!

Лиля горестно вздохнула. Какая нелепая ситуация. Ее зовет великодушный и прекрасный поэт, а она, заключенная в это отвратительное тело, не смеет предстать перед ним!

Лиля поднялась и подошла к зеркалу. Она не любила свое отражение и никогда не задерживалась возле зеркал. Почти насилуя себя, стала вглядываться в круглое лицо с пухлыми щеками, в детский нос и сжатые пухлые губы. Пожалуй, глаза могли бы быть хороши, если б не этот привычно затравленный, страшащийся удара взгляд – глаза выдают ее моментально. Но что – лицо, когда есть широкие покатые плечи, широкая сутуловатая спина, большая грудь и короткие, хромые ноги!

Лиля упала на кровать и зарыдала, горько и безутешно.

* * *

В эту ночь Лиля совсем не уснула.

Ночной город погудел-пошумел пьяными голосами, пропищал свистком квартального городового, протопал башмаками бегущих ног, да и успокоился. В незашторенное окно проникал свет полной луны, небо было ясным. Лиля ворочалась. Наконец, улеглась и с открытыми глазами стала вслушиваться в тишину, физически – как ток, струящийся по проводам – ощущая возникшую связь с Максом.

Он уже спит?

Его письмо, обещающее так много, сейчас казалось просто чудовищной насмешкой. Лиле стало так мертвенно одиноко, будто стены и крыша над головой исчезли – и на нее всей своей громадой упал холодный черный космос, мыслящий, но бесстрастный. Он не внимал и не хотел помочь.

Какая гробовая тоска! Неужели в ней, Лиле, нет ничего, достойного если не любви, то сочувствия?

Лиля поплакала в подушку, повздыхала. Решительно не спалось. Тогда она села, опершись о стену и поджав ноги. Стало немного легче.

Может, попробовать обмануть? Сказаться больной? Или придумать другую причину, но такую, что нельзя не принять? Выдать себя, например, за иностранку, которая одним днем была в Петербурге и упорхнула?

…Глупость. Не выйдет. А другие варианты или слишком претенциозны, или не выдержат долгой игры. Не в монашки же ей записываться, в конце концов!

Лиля кусала губы, но ничего толкового на ум не приходило. Конечно, если бы не ехать, а продолжать переписку – длить и длить эпистолярный роман! О, какие перспективы открывал бы этот путь! Если б не приходить, а, например, прислать фотокарточку. Она нашла бы что-то подходящее – и писала бы Максу от чужого лица…

Лиля сползла с кровати, подошла к столу и выдвинула ящик. В его глубине хранилось несколько снимков экранных красавиц. Она подержала их в руках, представляя каждую. Нет, ни одно из этих кукольных лиц не подходило: Лиля внутренним зрением как будто уже начала угадывать черты женщины, ставшей ее тайной сутью. Но лицо незнакомки еще не открывалось, еще туманилось, как сквозь рифленое стекло.

Лиля вернула фотокарточки на место, задвинула ящик. Обманывать Макса, которого она почти боготворила, было бы низко.

Ему понравились ее стихи! Он написал, что у нее яркий самобытный талант!

Но что же делать? Что делать? Как теперь с этим быть?

…Этот вопрос клещами впивался в нее до рассвета. Одеваясь, она была рассеяна. Как сомнамбула дошла до трамвайной остановки. Проехала по Троицкому мосту, невидящими глазами глядя на Неву. Сошла на Большом проспекте. Приблизилась к зданию гимназии, открыла дверь, запнулась на входе. Услышала за спиной привычный смех девочек. Оглянулась – уперлась глазами в наглый взгляд симпатичной бонны. И приняла, наконец, трудное решение.

* * *

– Пожалуй, стоит прикупить закуски. А что на горячее? – волновался Макс.

– Не щами же нам ее потчевать, – хохотал Алексей, – Удивляете, право.

– Шутки в сторону, господин граф. Ну-с, учите меня, пользуйтесь моментом. Чем, по-вашему, мы должны ее принимать?

Алексей был снисходителен.

– Никаких горячих блюд! Не тот случай, Макс! Легче, легче! Первое, конечно, вино. Пусть будет сладкий херес. Естественно, к хересу нужны белые сыры, паштеты, лучше – белое мясо. И, разумеется, фрукты. И десерт – песочные пирожные. Сделаем заказ в кондитерскую Голлербаха, дороговато, но лучше не скупиться. И получится у нас маленький европейский фуршет. Угодим!

– Кто знает, кто знает… – нервничал Макс.

Ради встречи с незнакомкой он перевернул свой гардероб, критически осмотрел единственный приличный костюм, шитый в Париже и сорочку к нему – готовился основательно.

Письмо с ответом пришло очень быстро: курьер принес его утром третьего дня. Незнакомка вежливо уточняла, в котором часу господину Волошину будет угодно принять ее и где. Макс тут же отписался, что ждет ее с большим нетерпением сегодня же, к обеду. Отправив записку с тем же курьером, Макс бросился хлопотать. Точнее: переживать по поводу предстоящего события. Если бы не деловитая собранность Алексея!

Алексей все обставил как нельзя лучше. Позвонил по телефону, куда следует. Добавил к костюму Макса жилет и галстук из своих запасов. Была вызвана горничная для наведения лоска в квартире.

Макс повеселел. А когда прибыли заказанные деликатесы, стал нетерпеливо ходить по комнате, потирая руки от предстоящего удовольствия и приговаривая:

– Вот ведь! Не ожидал! Не ожидал, что она согласится! А ты говоришь: нерешительная! Не знаешь ты женщин, Алешка! Загорелось ретивое – придет…

Граф улыбнулся. Макс пыжился казаться сердцеедом. Но все его россказни об амурных триумфах были лишь выдумкой – в этом Алексей успел убедиться за год их дружбы. «Семь пудов мужского шарма» интересовали прекрасных дев лишь в том случае, если им нужно было выплакаться на его могучей груди. А что до остального… Впервые голое женское тело Макс увидел уже в том возрасте, когда счет любовных побед мужчины обычно переходит от количества к качеству. Прелестницы предпочитали с Максом дружить и только.

И вот ему выпадает такая удача! Что значит магия литературной славы! Ну, ничего, ничего, будет и на нашей улице праздник.

Алексея развлекало поведение Макса: тот то и дело прилипал к окну посмотреть: не подъехала ли очаровательница. Нетерпение его все возрастало, передалось оно и Алексею.

И вот напольные часы с тяжелым маятником пробили четыре. Поэты невольно переглянулись: сейчас она появится…

* * *

Лиля бродила вокруг их дома, колодцем смотрящего в безоблачное небо, уже с час или более. Изучила окна, балконы и двери, оценила из-за чугунных ворот важный вид дворника и жильцов. Ноги подкашивались. Руки – проклятые руки – дрожали. Как бы голос не сел, иначе совсем позор.

До последней минуты она боролась с искушением уйти и не возвращаться. Но маховик судьбы уже пришел в необратимое движение.

Лиля поминутно поглядывала на уличные часы. Момент настал – и она прошла, наконец, в парадное, сообщила консьержу, к кому направляется, и поднялась по каменной лестнице, украшенной витиеватыми витражами. Остановилась у двери красного дерева. Пол из мелкой мозаики, лепнина на потолке. Лиля дрожала. Усилием воли совладала с собой и позвонила в колокольчик.

Открыли тотчас.

На пороге стоял он. Макс, огромный, великолепный, значительный, источающий доброжелательность и благополучие, – встал как проводник в иной мир. И там, за его спиной – был праздник, был успех и счастье, и, кто знает, может, даже любовь…

Лиля осмелилась, взглянула Волошину прямо в лицо. И тут заметила, как его улыбка сползает, выражение сменяется недоумением, почти испугом.

– Простите? – не понял Волошин.

Зато Лиля моментально все поняла. Но отступать было поздно, да и не имело смысла.

– Я – Лизавета Ивановна Дмитриева. Вы назначили мне встречу.

Макс суетливо посторонился, приглашая войти. Лиля переступила порог, напольные часы доигрывали свою механическую мелодию.

Да, этот мир действительно прекрасен! Здесь слышится смешанный аромат чистоты, дорогого одеколона, цветов и конфет, большая прихожая горит огнями светильников, открытая дверь зовет в гостиную с роскошной мебелью и сервированным столом!

Лиля заметила в прихожей огромное зеркало, поймала в нем растерянный взгляд Макса, смотрящий куда-то поверх ее головы. В прихожей стоял еще один мужчина, Лиля узнала его по моноклю, упавшему на грудь.

Волошин пожал плечами, глядя на шокированного Алексея. Тот театрально вздохнул.

– Милости просим, – пробормотал Макс, – А это – мой друг, граф Алексей Толстой. Но пусть вас фамилия не пугает, он поэт… начинающий. Милости просим, Лизавета Ивановна, отобедать с нами. Правда, у нас только вино и закуски…