Непобедимая буря

– Идём же!

Пока они пробирались мимо колонн-зеркал, Мишель целовал ручки встречным дамам и вздыхал каждой вслед: «Ах, до чего хороша! Бриллиантик!»

В углу на банкетке справа от окна между двух старушек с перьями в причёсках сидела пухлощёкая будущая мать в малахитовом платье. На сносях.

– Надин! – Мишель наклонился к её руке. – Взгляни, кто со мной!

Возможно ли? Надин! С кем, ещё при живой матери, до рождения Дмитрия, в саду сокровища искали! Резвая девочка была… С разбегу ручей в парке по дощечке переходила. И вот смотрит заплывшими глазами, улыбается… А улыбка всё та же: на зайчика похожа. Ленты туфель передавили отёкшие ноги на пуфе.

– Не узнал меня, Василий Александрыч?

– Рад приятной встрече.

– Давно ли вы в наших краях?

– Недели три без малого.

– А отчего же к нам не заехали?

– Это ж Шешурский первый! – возгласил Мишель. – Оп! Пардон! Офицерская привычка… Его ж пока в силки не возьмёшь – в гости не затащишь!

– Я не знал, кто тут остался из тех, кто меня помнит. Как вы, Надежда Алексеевна?

– Надин два года как замужем. Между прочим, за предводителем уездного дворянства!

– А вот же и супруг мой. Я представлю вас, – она протянула толстую руку в лайковой перчатке. И Василий оглянулся.

Зелёный фрак, седеющие кудри… И нос большой, мясистый.

– Э, приятели мои, да вам потягаться стоит, у кого физиономия мрачнее! – загоготал Мишель. – Сергей Андреич, да что с тобой? Ладно Шешурский – тот всегда такой. А ты-то что?

Зять, фыркая носом и отводя глаза, первым подал руку. Надавил большим пальцем Василию на ладонь:

– Весьма рад… Позвольте вас… несколько слов…

Они отошли к окну.

– Я полагаю… вы благородный человек…

Большие, как полированные угли, глаза смотрели, не шевеля ресницами:

– Вашей жене следует поберечь здоровье.

Сергей Андреевич потряс подбородком, как старик. Подмигнул – получилось обоими глазами. Поклонился.

А Василия кто-то потеребил за рукав.

– Вот вы где, мой друг! – барон Дебрюи подхватил его под локоть. – Прошу вас, идите сюда, я представлю вас жене моей! Моя Жюли, Юлия Яковлевна, она – как вы. Русская, но переехала во Францию. У вас с нею много общего.

У колонны спиной к зеркалу стояла жена его. Ореховая блондинка в горчично-жёлтом платье с кружевными оборками.

За вечер Василий столько раз слышал собственное имя, что оно уже превратилось для него в бессмысленный набор звуков. Баронесса оценила его мышиными глазами, улыбнулась. Форма головы её напоминала грушу. Зубы с щербиной казались не вполне чистыми. Платье помято, на шее слева – розовое пятно.

– Барон! Просим вас разрешить наш спор…

Кто-то позвал его в соседний кружок.

– Теперь мы с вами знакомы, – Василий поймал глазами тонкий завиток над плечом баронессы: вытянутый, полуразвитый, словно смоченный слюной.

Она прищурилась:

– К несчастью? Или, всё же, к счастью?

– Скорее, к несчастью. Только не к моему.

– Ох-х! Какие глаза у вас… Как бездны.

– Не сомневался, что вы заметите, – Василий чуть улыбнулся. – Быть может, не откажете мне в кадрили? Вы ведь не станете спрашивать позволения своего мужа.

– Разумеется, не стану, – баронесса подала ему руку.

С ними в хоровод встал и Мишель Захарьин с одной из «бриллиантиков».

Четыре пары взялись за руки. Влево, вправо. Поменялись. Василий провальсировал с баронессой маленький кружок. Дамы в центре соединили руки, сделали «карусель». Вернулись. Разошлись по три. Василий держал за руки баронессу и незнакомую чёрненькую девицу в белом платье. Справа Захарьин ждал свой черёд. Ручеёк – под аркой рук Василия и баронессы проскользнула «чёрненькая» и встала с Мишелем. Баронесса перетекла к её долговязому кавалеру в вишнёвом фраке. Ручеёк – и обе они оказались напротив Василия.

А мелодия кадрили ему напоминала швейцарский танец девушек – в соломенных шляпках, зелёных юбках, полосатых фартуках. С прихлопываниями… Но – не отвлекаться, не отвлекаться!

Наконец – ангажированная рука соединилась с его левой рукой. Перед глазами поплыли навстречу друг другу белое и… горчичное платье.

Василий выдвинул длинный носок туфли.

Баронесса запнулась. И ухнула в объятия к Мишелю.

«О-о-ох!» – пронеслось по зале. На балконе один скрипач сбился с ритма.

– С ум-ма сойти! – Мишель пользовался случаем – щупал аппетитную талию. – Дамы сами падают мне на шею.

Остановился один кружок – за ним все остальные. Кто-то шептался, кто-то бурчал. Музыканты замедлили мелодию, скрипки замолкли – осталась одна флейта.

И в дверях, выходящих к парадной лестнице, раздался девичий хохот. Василий оглянулся. Всё возмущённо задвигалось: веера, фраки, рукава-фонарики, мерцающие серьги. За дверным косяком мелькнуло белое платье. Гомерический звонкий смех прокатился через анфиладу комнат – всё тише, тише… И замолк в глубине дома.

Василий вышел в соседнюю галерею с безмолвными портретами: семейными, царскими. Хрусталь в люстрах уже не звенел, но помнил… Спустился в вестибюль, в портик крыльца, к дорожке с фонтаном. Каблуки хрустели мелким песком. Он шёл, шёл… За ворота, с горки, к лесу. Остановился на берегу реки. Стянул перчатки и швырнул в воду.

***

– И всё-таки ты не должен был так с нею поступать! – Дмитрий доел блин, положил вилку на край тарелки.

Братья встретились только за завтраком. В одних рубашках и пикейных жилетах. В полдень. В саду в беседке. И там от духоты давило в висках.