– Вот ты – препод. – Алексей проникновенно посмотрел на Катю. – Ведь мне же хочется поставить пятерку?
Катя, сидя на подоконнике, вертела маленький, маминых еще времен калейдоскопик, найденный в шкафу, когда они бесились с Лилькой, и ответила не сразу.
– Конечно, хочется. Тебе заранее положены пятерки с плюсом. Ты же преподавательское детище, маменькин сынок. Куда им деваться? Вот я ни за что в этот институт не пойду.
– Потому что мозгов не хватит, – доброжелательно пояснил Алешка, снимая роскошную экзаменационную рубашку и доставая обычную майку с джинсами.
Вместе с костюмом полностью изменилась и его живая физиономия: взамен интересной интеллигентности вылез постоянный ехидный прищур, губы сжались в скептическую улыбочку: плавали – знаем.
Катя, не глядя на него и не реагируя на колкость, вдруг начала крутить калейдоскоп в другую сторону.
– Вот только что была! Такая красивая картинка. Я хочу разглядеть ее еще раз!
– Назад, что ли, крутишь? Бесполезно, – авторитетно заявил Алешка. – Что с возу упало – не вырубишь топором. Там несколько тысяч композиций! Это ж калейдоскоп, соображать надо.
– Значит, не поймать? – безнадежно спросила Катя.
– Да плевать на нее. А ты чего не пляшешь сегодня? Где эта рыжая?
– Лилька? Она на курсах что-то не была.
Ответ получился даже грустный какой-то: кажется, Катя успела привязаться к взбалмошной подружке. А они и телефонами не обменялись.
– Обучение завершилось, – констатировал Алексей. – А чего сидишь киснешь?
– Холодно. Мы с Арчи только вышли – и тут же назад. И нет никого: Светик на море с предками, Ада на даче.
Это были подружки. Катя и раньше на летних каникулах виделась только со Светиком, потому что их дачи рядом.
Летом Катю и Алешку, как только кончались занятия, всегда вывозили на дачу в Сосновом Бору. И хотя она была недалеко от Белогорска, жизнь там шла совсем другая, дачная. Только иногда они заезжали в городскую квартиру за вещами, и Катя с удивлением смотрела на валики тополиного пуха на асфальте. И сам асфальт был другой, раскаленный, а их подъезд, наоборот, прохладный, гулкий и таинственный, совсем чужой. И квартира была другая, полусонная, с отчужденными, оцепеневшими вещами. А на улицах расклеены афиши с обещанием яркого и праздничного – какие-то артисты приезжают. Словом, лето в городе было совершенно особенным, заманчивым и незнакомым.
Кате так хотелось его попробовать! Она потому и придумала компьютерные курсы, пока у Алешки сессия, чтобы не отправили на дачу. Ведь жизнь должна меняться, должно быть что-то новое. И так все началось здорово! Только вдруг пошло по затухающей. Наверное, из-за холода – какое же это лето, в свитере у обогревателя. До настоящего тепла должны были пройти, как всегда, какие-то девять холодов, но вот этот холод уже просто ненормальный. Какие уж тут прогулки – под противным дождиком – в сторону дачи.
Только Алешке холод нипочем – опять куда-то намылился. Наскоро покидал в рот какие-то куски и стоит уже в прихожей.
– Дротики кидать? – спросила Катя.
– Надо же отметить. Сдали же! Слушай, а ты еду покупаешь?
– Нет пока, еще не все съели, что мама накупила.
Алексей полез во внутренний карман куртки, достал деньги – вот, оказывается, сколько родители им оставили! Ну, ему будет на что отмечать, хоть каждый день. А ей сейчас щедро даст три рубля на мороженое или что-нибудь вроде того…
Но брат аккуратно поделил сумму пополам.
– Вот. Это тебе. Так будет техничней – вдруг мы не всегда сможем пересекаться. Я в поход на какие-нибудь выходные собираюсь, и вообще…
Не успела Катя опомниться, как он, подумав, отделил от каждой кучки по несколько бумажек.
– А это будут деньги на всякий случай. Мало ли чего. Куда бы их?
Взял с полки статуэтку с пузатыми человечками – одна из плоских тарелочек над их головами, если присмотреться, была двойная. Свернул рубли, запихнул в щелку – незаметно.
– Вот так. Вынимаем только вместе! Пока. Меня не жди, на цепочку не запирайся. А хотя… можешь и запираться.
И поскакал по лестнице.
Катя пересчитала свою долю. Столько денег она держала в руках первый раз. Значит, она действительно взрослая, если уж Алешка решил так распорядиться деньгами.
Кажется, и в самом деле началась новая жизнь!
«И страстно стучит рок в запретную дверь к нам»
Пушкин, Толстой и другие классики были книгами. Ну самое большее – памятниками. Но все-таки больше книгами – родительскими собраниями сочинений с золотым тиснением на корешках. И когда вечером из полураскрытой двери в западную комнату в прихожую попадал закатный луч, застекленные полки наполнялись необычным богатым светом, и красные, синие, зеленые ряды книг начинали полыхать и становились живыми.
А вот «серебряные» поэты почему-то для Кати книгами не были, а были людьми, с фантастически интересными жизнями, больше похожими на романы, которые их творчество лишь дополняло, служа своеобразным дневником событий. И сами книги – их и о них – приходили в дом необычными путями: какие-то «удалось достать», как говорила мама, еще в те времена, когда книги доставали, а цветаевский «Лебединый стан» – настоящий самиздатовский, машинописный – маме тогда же продал на Тверском бульваре таинственный незнакомец. И мама от души сочувствовала Кате, что те имена, которые для нее были собственным открытием, теперь оказались причислены к школьной обязаловке.
Но теперь маленькие карманные томики «серебряных» поэтов вдруг перестали быть вещью в себе и один за другим переместились в Катину комнату – они начали говорить с ней и о ней. Вечером уже полагалось их полистать и помучить вопросами. Но сегодня предсказания выпадали сплошь невнятные, расплывчатые – похоже, с ней не желали разговаривать. Значит, пора приниматься за «Дозор» – он наверняка заполнит весь вечер без остатка.
А когда от «Дозора» было уже не оторваться, раздался звонок в дверь. Катя неохотно потащилась открывать и, посмотрев в глазок, оторопела – Роман!
Он, как всегда, не улыбался, но был приветлив. Узнав, что Алешки нет, проходить не стал и протянул Кате связку ключей:
– Передай ему, пожалуйста. А это вам к чаю.
Катя машинально взяла протянутый торт. Дверь закрылась. И это все?!
Ничего больше не будет. Размечталась! Ключи от дачи – они ему больше не нужны. Но не обязательно же это значит, что он вернулся домой. Может же он перебраться к друзьям, к родителям.
Катя набрала Алешкин номер. Пусть думает о ней что угодно, что она маленькая дурочка, которая послушно докладывает старшему о каждом чихе, – но пусть что-нибудь скажет, если знает. Это лучше, чем мучиться в догадках и домыслах.
Брат долго не отвечал, потом никак не мог ее расслышать, а услышав о ключах, отозвался:
– Да, я знаю уже, он с женой помирился, там все в порядке. Чего? Какой торт?
– Хороший торт. «Шоколадная бомба».
– Начинай без меня, – великодушно разрешил Алешка, как будто требовалось его разрешение. – Оставь только мне половину.
Ну что ж, все равно ей целиком его не съесть. Катя взяла самый большой и острый нож, настоящий тесак, прицелилась, изловчилась, чтобы не поломалась глазурь. Потом как тяпнет – да пусть ломается. Плевать. Решительно раскрыла книжку, устроилась на диване поудобнее. Сегодня она разрешает себе читать до утра, свежая голова – предрассудки. Под бок подкатился калейдоскопик. Катя его отбросила локтем: несколько тысяч картинок! Ту, что ей нужна, все равно никогда не найти.
«Сегодня я с утра молчу, а сердце – пополам»
День не задался. Осадок обреченности, оставшийся со вчерашнего вечера, утром взболтался заново и отравил весь день. А потом еще в магазине не захотели поменять испорченную консервную банку под предлогом, что у Кати не сохранился чек и мало ли где она могла купить тухлую кукурузу – как будто не она ходит к ним почти каждый день и как будто есть на свете образцовый Великий Педант, скрупулезно собирающий все чеки в продуктовых магазинах. Да, в магазинах ей исторически не везет. И магазинное поражение усугубило подавленность.
Лилька, которая изволила сегодня прийти на занятия, могла бы все исправить – она, как мотылек, опять порхала, излучая веселость, – но она все испортила.
– Привет, как жизнь, не забыла, о чем договорились?