Оценить:
 Рейтинг: 4.5

Ничего себе Россия! (сборник)

Жанр
Год написания книги
2008
<< 1 2 3 4 5 6 >>
На страницу:
5 из 6
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Так что же Россия в кино? Как выглядит? Ну… ничего себе Россия! Живем. Даже вот – кино родное смотрим. А это не каждое белковое тело выдержит.

Всех жалко

На НТВ продолжается показ телевизионного художественного фильма «Доктор Живаго» – возможно, лучшей исторической картины за двадцать лет

Купила диск, начала смотреть – и было не оторваться все одиннадцать серий, пятьсот минут. Наверное, после «Жизни Клима Самгина» Титова (1987), «Доктор Живаго» режиссера Александра Прошкина – это самый серьезный и глубокий телефильм из русской истории начала ХХ века. Добросовестный и простодушный Прошкин («Михайло Ломоносов», «Николай Вавилов», «Холодное лето пятьдесят третьего», «Русский бунт») удивительным образом лишен всяких надуманных и нетворческих претензий. Ему и выпало собрать еще оставшихся в нашем кино профессионалов, чтобы сделать картину высокого звучания, начисто лишенную дешевой конъюнктуры, пошлого заигрывания со зрителем.

Доктор Арабова

«Доктор Живаго» Бориса Пастернака – знаменитый роман, который тяжело читать: великий поэт не владел повествовательной техникой. Удивительные по красоте лирические описания и сильно воздействующий на душу нравственный пафос романа соседствуют с множеством засыхающих сюжетных линий и ненужных персонажей. Один из лучших наших сценаристов Юрий Арабов (он пишет в основном для уникального кинематографа А. Сокурова) проделал замечательную по уму и деликатности работу. Он взял героев и мотивы Пастернака, но развил их, наполнил конкретной жизнью, сочинил выразительные диалоги, завязал и развязал сюжетные нити. В конце концов, у Арабова и Пастернака много общего – они христиане, поэты и порядочные люди, служащие своему Отечеству. За что выпали России такие ужасные исторические муки и что делать хорошим и честным людям в безжалостном водовороте войн и революций – это главный вопрос и самого романа, и его экранизации.

Крестный ход истории

Историческое время действия фильма – с 1905 по 1929 год. За это время сметен с лица русской земли целый пласт людей: воспитанных, образованных, создавших ту Россию, которую теперь называют «царской». Если в начале фильма мы видим чинный, порядочный обед при свечах в доме либерального добряка и умницы Громеко (Владимир Ильин), то в конце, в той же самой квартире, будет нажираться лукавый дворник Маркел (Андрей Краско) под вопли совсем уже опростившегося народа. Какая-то ужасная беда стряслась над землей и людьми. Над прекрасной землей и прекрасными людьми, вот в чем дело! Целая потрясающая вереница их пройдет перед нашими глазами. Отец и сын Антиповы (Сергей Гармаш, Сергей Горобченко), от страстной нетерпимости пошедшие в революцию и истребившие сами себя. Эксцентрическая дурочка, несчастная баба-кривляка Шура Шлезингер (Инга Стрелкова-Оболдина), закончившая жизнь, однако, как античный герой трагедии. Важный, импозантный учитель Живаго – Фадей Казимирович (Алексей Петренко), которого тяготы войн и революций надломят, и станет обидно и больно, что мелочится такой величественный человек. Комиссар Временного правительства Гинце, нелепый мальчик, возомнивший себя героем и погибающий от пули пьяного солдата (Андрей Кузичев). Чистая девочка из хорошей семьи – Тоня, жена Живаго, – принужденная спасать семью от гибели и безнадежно любящая своего мужа (Варвара Андреева). Атеист и циник Комаровский (Олег Янковский, браво!), сожженный смертельной страстью к чувственной, нервной, немного вульгарной золотоволосой жар-птице Ларе (Чулпан Хаматова)… Все артисты играют превосходно. Но при всем том фильм был бы немыслим без главного героя.

Меньшикова надо портить

Поторопились некоторые «похоронить» Олега Меньшикова после неудачи «Золотого теленка». Он создал выдающийся образ «доктора жизни» – возможно, даже воплотил нравственный идеал. Это огромная, итоговая работа, вобравшая в себя многое из того, что артист уже играл, но есть и такое, чего он еще не играл. В «Докторе Живаго» он сыграл не только внешние события бурной жизни своего героя, не только его профессиональную честь (именно в ролях врачей актер отчего-то особо убедителен). Меньшиков – может быть, единственный в своем поколении – умеет выражать редкое: красоту и сложность внутреннего мира человека. Весь фильм он слушает себя, пропускает все через себя, умеет смотреть внутрь себя. Веришь, что он талант, поэт, что с ним говорит мировая душа. Последние серии, когда старый, седой, но с прямой спиной и вечной гордостью, Живаго работает уборщиком в той больнице, где блистал когда-то молодым, – это что-то необыкновенное по художественной силе, а смерть Живаго – шедевр актерского искусства… Я подметила забавное обстоятельство. Мы знаем, что Олег Меньшиков фантастически красивый человек. Но когда эта красота вдобавок отгламурена, завернута в белые шарфы, припомажена, когда на лоб спущена прядка от стилиста Шевчука, то все делается приторным и фальшивым. А вот когда Меньшикова «портят», когда он старый, больной, бородатый, окровавленный, страдающий, побитый – то светящаяся из-под порчи красота делается неотразимой. Вот что значит грамотный режиссер, всё у него артист играет отлично – и любовные сцены, и запредельную жизнь в партизанском отряде. Надо задания точные давать, а иначе зачем режиссура?

Русские надорвались

Без предрассудков, без идеологических шор, с любовью и печалью посмотрели создатели фильма на русскую жизнь начала ХХ века. Они воспользовались «глазами Пастернака», глазами прекраснодушного интеллигента. И оказалось, что всех жалко. Как будто русские из-за своей дикой, избыточной страстности слишком многое взвалили на себя, чересчур рванули – и сломали хребет лошадке-Родине, надорвались. Но от них, чудаков и оригиналов, остался некий звук – чистый, прекрасный и печальный. «Доктор Живаго» напоминает нам об этом звуке.

Бога звали Пастернак

В нашей культуре явно усиливается «тема Пастернака» – весной показали телефильм по мотивам романа «Доктор Живаго», летом книга Дмитрия Быкова «Борис Пастернак» (серия ЖЗЛ) получила премию «Национальный бестселлер». Сочинение Быкова попало и в список номинаций на премию «Большая книга», да и без всяких премий и номинаций его читали: интересно, и весьма. Сам автор считает – внимание к его книге предопределено тем, что растерянный современный читатель ищет в рассказе о жизни великого поэта какие-то рецепты для себя. То есть, обдумывая, «делать жизнь с кого», можно прикинуть на себя и Пастернака. Попробовать пойти его путем. Что же это за путь?

Это путь в восемьсот девяносто три страницы, но изрядная толщина новой биографии Бориса Пастернака не имеет болезненного характера – она объясняется тем, что в ней совмещены и чередуются две книги: в одной описывается жизнь поэта, в другой дается подробный филологический и философский анализ его творчества. И то и другое – приличного, а иногда и очень хорошего качества.

В любом случае трудолюбивый автор заслуживает всяческих наград и уж точно всяческого внимания заслуживает его удивительная искренность.

Перед нами, собственно, лирическое кредо либеральной интеллигенции, для которой Пастернак – идеал, кумир, икона. Сформулировать заветные чаяния своей родовой группы – такое удается не каждому, а Дмитрию Быкову удалось.

Автору положено любить своего героя, но Быков Пастернака не просто любит – обожает. Это обожание по принципу разницы, а не сходства, поскольку у Быкова, как кажется, нет с Пастернаком ни одной общей личностной черты. (Невозможно себе представить, чтобы Борис Пастернак выпускал книгу политических фельетонов или делал по телевизору актуальный комментарий!) Любить Пастернака есть за что: великий поэт без спора. А вот обожать его личность, по-моему, крайность. Это обожание в какой-то момент и начинает смущать, как всё чрезмерное. Автор начинает высказывать некие суждения о Промысле, о личности Творца и о том, насколько и почему Борис Пастернак был угоден Создателю. Угоден он был потому, что вручал себя Творцу в качестве глины для слепка и старался не принимать никакого волевого участия в собственной судьбе. Богу это нравилось, Он его хранил. Богу вообще нравился Пастернак, и не без взаимности. Была тут какая-то связь, может, даже и родственная… Дописывается автор книги до того, что Пастернак «олицетворял христианство». И тут уже лично у меня включается стоп-сигнал.

Россия ХХ века знает множество мучеников за веру. Бывали такие люди, которые не «христианство» олицетворяли на советской даче, а попросту умирали за Христа. Наверное, судьба патриарха Тихона или отца Павла Флоренского больше похожа на подвиг веры, чем довольно благополучная жизнь советского писателя с членским билетом за подписью Горького, лишь в финале омраченная историей с травлей за «Доктора Живаго». Без всякого сомнения, то был порядочный, гораздо лучше многих своих коллег, человек и в высшей степени одаренный мастер слова. Но никакого христианства он, сын своего века и «трудное дитя жизни», не олицетворял, и делать из него икону даже несколько опасно.

Тут у Быкова, понимаете ли, мечта такая дивная воплощена, интеллигентская мечта о заветной кривой козе, на которой можно объехать неудобства исторического времени. Совместить относительное личное благополучие и духовную свободу. Брать «у них», у земных правителей, дачи и пайки – а в душе быть преданным только Создателю (и роман печатать за границей). Это двоемыслие и двоеверие скрыто, утоплено в блеске индивидуальности Бориса Пастернака – известно, что поэт был обворожителен, чаровал людей, в него влюблялись и любили долго, страстно, мучительно. Но если из личностного этого блеска, из чар вычленить «рецепт жизни», этим рецептом окажется артистический конформизм, красивое приспособление к обстоятельствам. Дмитрий Быков, исследуя судьбу Пастернака, выясняет, как приладиться к отвратной жизни и не потерять при этом лица, – и читатель найдет, в самом деле, массу хороших готовых способов. Что-то вроде «метода Пастернака». Это захватывающе интересно, только вот Христос тут вроде бы ни при чем.

Чрезмерная любовь к герою подвела автора, а то бы он без труда заметил в личности Пастернака то, что Томас Манн называл «двойным благословением», благословением и неба и бездны. Есть, бывают на свете такие любимчики – и Богу свечка, и черту кочерга. Они красиво, артистически проживают свою жизнь, они ослепительно ярки, захватывающе талантливы, они становятся кумирами поколений, всё так. Да только одна старая и очень большая книга учила нас земных кумиров не творить и всему блескучему и слишком артистическому доверять не вполне. Но автор так любит своего героя, что и мысли об этом не допускает.

«Христианство Пастернака, – пишет Быков, – его щедрый и свободный творческий дар, его душевное здоровье раздражают мелких бесов современной культуры, как прежде раздражали мастодонтов советских времен». Круто: не любишь Пастернака – значит, ты или советский мастодонт, или мелкий бес. Эдакий террор любви! Какое это все-таки вредное чувство, сколько же бед от него…

Не думаю, что какому бы то ни было человеку, тем более россиянину ХХ века, возможно было воплотить в себе нравственный идеал христианства. Томик Пастернака навсегда останется со всеми читателями поэзии, и актуализация его присутствия в современной культуре – хороший знак, знак явной тоски по утраченной духовной высоте искусства, но обожествлять его личность, мне кажется, напрасная затея.

Костюм есть, тела пока нет

Веселому и добродушному нраву императрицы Елизаветы мы обязаны появлением на свет Русского государственного театра – 30 августа 1756 года «кроткия Елисавет» подписала соответствующий указ. Через двести пятьдесят лет в этот день старейший театр России, бывший императорский Александринский театр Санкт-Петербурга, принимал гостей после великолепной реконструкции. У старейшего театра начинается новая жизнь.

Чертог сиял! И на лица главных режиссеров других петербургских театров, приглашенных на открытие Александринки, ложились тени смешанных чувств, среди которых мелькала и явная ревность. Их нетрудно понять: такой красотищей никто похвастаться не может. Отсутствующую в театральном Петербурге волю к жизни и пробивную силу нынешний художественный руководитель Александринки, москвич Валерий Фокин воплотил в поистине императорских масштабах. Здание, спроектированное самим Карлом Росси, одно из главных достопримечательностей города, ныне оборудовано по последнему слову техники и возрождено во всем имперском блеске. Сделали с умом и вкусом: новодел не бросается в глаза, бархат и позолота не вопиют, но сдержанно мерцают, а «Музей русской драмы», расположенный в анфиладе третьего яруса, способен поразить любого скептика. В запасниках Александринки оказались сотни костюмов и аксессуаров из прошлого, так что зритель, поднявшись на двухстороннем лифте, вмещающем полторы тонны живого веса, может полюбоваться на подлинные сценические платья Х1Х века и порыдать над крошечными шелковыми туфельками знаменитых примадонн: увы! ни таких ножек, ни таких актрис больше не предвидится!

Представление, которым открылась возрожденная Александринка, не успело надоесть очаровательным абсурдом в постановке режиссера-экспериментатора Андрея Могучего: длилось около сорока минут. Главной задачей тут было продемонстрировать возможности обновленной сцены, и они были явлены – мягко опускались и поднимались многоразличные задники и кулисы и оркестровая антресоль, на проекционных экранах мерцали изображения легендарных артистов, даже как бы оживленно подмигивающих зрителю (компьютерная обработка дает и такие возможности)… На воздушных петлях взмывали вверх, тревожно помахивая пуантами, танцовщицы в белых юбочках и обтягивающих белых шапочках, что придавало им какой-то больничный вид. Из глубины сцены, тяжело покачиваясь, приблизился некто в цилиндре и сюртуке, отливавших металлическим блеском, – то был бархатный бас Александринки, народный артист России Николай Мартон. Он изображал нечто вроде соборной души театра, а потому бредил афоризмами из классических пьес. Потом явились загадочные персонажи в красных длинных платьях, с осветительными приборами, установленными прямо над головой. Потом люди в белых фраках пронесли вдоль сцены справа налево силуэты розовых фламинго. Потом из волшебного черного ящика появился первый поздравляющий – директор Большого театра Анатолий Иксанов, как всегда всем довольный и не имеющий на лице ревнивых теней. По простой причине, которую он сам и объявил обновленной Александринке: «Вы старше, но мы-то дороже!» Всё это время пианист Алексей Гориболь на левом краю сцены невозмутимо, но с чувством играл музыку Леонида Десятникова.

Все бывшие императорские театры приветствовали старейшего собрата: Валерий Гергиев (Мариинский театр) прислал видеописьмо, а Малый театр счел нужным прибыть лично: Элина Быстрицкая, Ирина Муравьева и Юрий Соломин прочли поздравительную оду и подарили театру изящную фигурку благодетельницы – императрицы Елизаветы…

Итак, на сегодняшний день старейший государственный театр страны представляет собой чистую, ослепительно прекрасную форму, в которой пока нет никакого содержания. Что будут играть на этой замечательно оснащенной сцене? Что останется от старого репертуара и каков таков будет новый?

Вообще-то пока что по творческим вопросам московский Малый театр значительно превосходит старшего императорского брата, как это и было не раз в истории русского театра – не зная резких перемен, избегнув диктата идеологической и стилистической моды, Малый имеет и обширный репертуар, и богатую индивидуальностями труппу, и добротную, а иногда и превосходную режиссуру. Видите ли, ремонт для театра вещь хорошая, но не главная. Великие спектакли возникали, бывало, в подвалах и чердаках, на маленьких пространствах и в случайных залах, потому что театр – дело живое и заводится от духа творчества, а не от сметы. Поэтому нынешний праздник Александринки – праздник по форме, а не по существу.

Валерий Фокин, конечно, незаурядный режиссер, но за годы руководства Александринкой поставил только один интересный, яркий спектакль – «Ревизор» Гоголя. Другое увлекало его, иное вдохновляло – явный победитель пространств, он привык завоевывать все новые и новые. Сможет ли Фокин остановиться и углубиться в творчество? Вот уже он публично заявляет о необходимости «малой сцены» для Александринского театра, и это тогда, когда на основной-то сцене нечего играть. И вспоминаешь, что руководимый им Центр имени Всеволода Мейерхольда, огромное здание в Москве, тоже блещет техническими возможностями, но что-то не спешит познакомить зрителя с выдающимися театральными экспериментами.

Просматриваются тревожные симптомы. Театральной общественности явно следует внимательно приглядывать за Валерием Фокиным, на всякий случай держа в руках смирительную рубашку, и когда/если режиссер потребует ради очередной «малой», «новой», «другой» сцены снести в Петербурге квартал, эту рубашку применить по назначению. С Валерием Гергиевым такой операции не проделали, а жаль.

Сказанное не отменяет выдающихся заслуг Валерия Фокина в деле реконструкции театра: они очевидны, и новая Александринка по праву нравится решительно всем. Правда, обычно живое тело, руководимое разумом, шьет себе платье по карману, а здесь наоборот: блистательный костюм будет подбирать себе подходящее живое тело. Фантасмагория во вкусе Гоголя! Проказы имперского духа!

И скажу вам уж совсем прямо: сделать ремонт театра, имея толковых специалистов, государственную поддержку и приличные деньги, дело трудное, хлопотное, но реальное.

А вот как сделать ремонт таланта?

Счастливый театр донны Беллы

Фильм о поэте Белле Ахмадулиной был показан на канале «Культура» в день ее юбилея. То был своего рода парадный портрет на фоне друзей-шестидесятников, говорящих дежурные комплименты. Ни одного острого или оригинального слова так и не прозвучало, а зря: уж кто-кто, а Белла Ахмадулина – явление, достойное всяческого изумления.

14 апреля 2007 года у входа в Александринский театр (Санкт-Петербург) впервые за сорок лет спрашивали лишний билетик. Юбилейный вечер Беллы Ахмадулиной заставил вылезти изо всех щелей буквально всю старорежимную интеллигенцию Петербурга и заодно всю умеющую читать молодежь. Небольшого роста пожилая женщина, декламирующая стихи, собрала невиданную аудиторию – даже на трех ярусах раззолоченного императорского театра яблоку было негде упасть.

Публика немного испугалась, когда Борис Мессерер, муж поэта, вывел Ахмадулину на сцену. Она шла с видимым усилием. Но дальше было чудо. Сцепив за спиной руки в тяжелых серебряных кольцах и слегка откинув голову, Ахмадулина два часа стояла у микрофона и читала – наизусть! – свои стихи, многие из которых насчитывали десятки строф. Без всяких дивертисментов и пауз – инициатор вечера замечательный пианист Алексей Гориболь, назвав имя поэта, тут же деликатно стушевался.

И кто такое может? Да никто. Ни один современный литератор не соберет столько публики и не удержит внимания так долго. Это чистая победа. Флейта переспорила трубы и барабаны, нежность поборола агрессию, «слабый» женский голос одолел толщу времен!

Ахмадулина всегда жила словно бы в собственном времени и пространстве. Она не откликалась на «актуальные» события, а обживала свой мир. В этом мире было место для теней великих поэтов прошлого, для природы, культуры, личных чувств и воспоминаний, для любимых книг. Иногда Ахмадулина видела и современников – особенно в стихах, написанных после пребывания в больнице. Современники вызывали чувство мучительной и горькой жалости. Но личный мир поэта столь богат, изящен, так прекрасно выстроен и отделан, что и горькая печаль о сущем отлично размещается в нем, как украшающая деталь:

Мне пеняли давно, что мои сочиненья пусты.
Сочинитель пустот, в коридоре гляжу на сограждан.
Матерь Божия! Смилуйся! Сына о том же проси.
В день рожденья Его дай молиться и плакать о каждом!

    «Елка в больничном коридоре»
Кокетливо и чуть лукаво извиняясь за некоторую «замысловатость» своих сочинений, помолодев за время чтения лет на сорок, Ахмадулина легко и вдохновенно творила на сцене Александринского театра свой особенный, счастливый театр. В этом театре она воспевала огромную ценность частной жизни обыкновенного человека, у которого есть память и любовь к русскому слову. Этого достаточно для тихого счастья среди книг, цветов, друзей, милосердной природы и дивных городов. Всей остальной мороки можно просто не замечать.

Из жизни и творчества этой необыкновенно умной и, разумеется, необыкновенно сильной женщины, можно вынести, по крайней мере, два урока.

Первый – не надо, как Анна Ахматова и Марина Цветаева, грубить мужчинам. Их можно разве что тонко укорять и печалиться о несбывшемся. Тогда мужчины окружат, поддержат, принесут дары и вообще будут всячески хлопотать, в тайной надежде, что за них потом замолвят слово в Вечности.

Второй – не надо в своем творчестве идти навстречу пожеланиям трудящихся. Полвека Ахмадулина выслушивала разные укоризны насчет сложности и вычурности своих стихотворений, а сегодня галерка декламирует их хором, зная назубок. Поздравляя Беллу Ахатовну с юбилеем, в конце вечера режиссер Алексей Герман с удивлением оглядел зрительный зал и сказал: «Так мы живы!!» – и зал одобрительно загудел.

Некоторые исторические неприятности, случившиеся на русской дороге между Пушкиным и Ахмадулиной, в этот вечер совершенно померкли – перед величием и красотой Русского Слова.

Маскарад каменной девки
<< 1 2 3 4 5 6 >>
На страницу:
5 из 6

Другие аудиокниги автора Татьяна Владимировна Москвина