Деньги для киллера

– Доворуешься, черт старый, – злилась Сонька, потому как нам обеим уже ясно стало, кто нас вчера спугнул.

– Что городишь-то? – еще больше насупился Максимыч. – Какой комбикорм? Скотину еще не пригнали.

– Значит, доски свистнул. В прошлом году весь пол в телятнике разобрал, – злорадно ухмыляясь, сообщила Сонька.

– Ты бы, Софья, об этом помалкивала, – проронил Максимыч, деликатно потупясь. – Ладно, Маргарита, – она свой человек, а то ведь кто и взаправду подумает…

– Да надоели вы с вашей дойкой, – перебила я, – про кладбище рассказывай.

– Так не дает ведь, ух, аспидка!

– Рассказывай, – отмахнулась Сонька и еще по стопке налила. Мы выпили, закусили колбаской и уставились на Максимыча.

– Вот, значит, как, – продолжил он, – иду я, велосипедик везу, потому как Сонька права, прихватил я пару досок и отвез в Зайцево, иду, бутылочка у меня, дай, думаю, выпью, ну, для храбрости.

– Покойников боишься, – съязвила Сонька.

– Ну, не боюсь, а все ж таки… В общем, присел я у тропинки, кладбище от меня по левую руку, значит, глядь, сворачивает машина, напрямки к кладбищу, и по-хитрому: огни не горят, и тихо так… остановилась, а я себе думаю: какая такая нужда у людей? Прилег под кустом, жду, что дальше будет. Выходят двое. Здоровенные мужики. Взяли лопаты, через ограду перелезли и давай копать. Тут я понял, эти, как их называют… грабители, одним словом, ну, я не удержался и сказал им пару ласковых. Они быстренько в машину – и уехали.

– Может, это тебе приснилось? – спросила я, заметив некоторое несоответствие рассказа с действительностью, а Сонька головой покачала:

– Чокнулся, пенек старый, а если б эти здоровые мужики да тебе лопатой по голове?

– Я уж и сам потом струхнул…

– А чью могилу раскопали? – спросила я. – Богатый кто похоронен был?

Надо сказать, что кладбище здесь древнее, лично мною был обнаружен надгробный камень, датированный 1778 годом.

– Так ничью, – растерялся Максимыч.

– Как ничью?

– Вот так. Рыли прямо у ограды. На пустом месте то есть.

– Чего-то ты совсем заврался, – нахмурилась Сонька. – На пустом месте кто ж грабит?

– А вот и нет, – обиделся Максимыч, – я ночью-то разглядывать не стал, как эти укатили, велосипед прихватил и домой, а утречком встал и скоренько сбегал – любопытство одолело.

– Ну и что?

– Ничего, вырыта яма. Видно, спугнул я их.

– Да, история, – вздохнула я.

– Вот так, девки, думаю в село идти, сообщить куда следует.

– А чего ж не позвонил.

– Такое дело, думаю, лично надо…

Мы с тоской переглянулись и уставились на Максимыча.

– Ты вот что, – не выдержала Сонька, – ты б помалкивал обо всем этом. Совершенно не твое это дело. Времена нынче такие, свидетели долго не живут. Ну, сообщишь, куда следует, яму свою дурацкую покажешь. Они рукой махнут и уедут, а ты останешься один во всей деревне. Так что помалкивай, и нам зря рассказал, теперь вот ночь не спать.

– Думаешь, Софья, тут опасное что-то?

– Сам посуди…

– Да, дела! – задумался Максимыч.

Чтобы укрепить его здоровую задумчивость, Сонька в подпол спустилась и достала бутылку клюквенной. Мы выпили и закусили. Надо сказать, что Максимыч вдовствовал второй год, и вольная жизнь заметно подорвала его силы. Вот и сейчас, нанеся двойной удар по собственной печени, он заговорил невнятно, а движения, даже незначительные, давались ему с трудом. Мы подхватили его с двух сторон и привычно потащили к родному дому. Было это делом нелегким, хотя Максимыч отличался хилым телосложением, но, как я уже сообщала, жил за рекой, мост через нее отсутствовал, взамен него лежали два бревна. Пройти по ним, бережно поддерживая Максимыча, было почти цирковым номером, но мы помнили, что Сонька росла на его глазах, и это придавало нам силы. Максимыч был лишен обуви и на диван уложен, а я направилась к телефону. На работу я безнадежно опоздала. К счастью, мои трудолюбие и дисциплинированность не подвергались сомнениям, а непосредственный начальник, дева позднебальзаковского возраста, была глупа до святости, так что я не очень беспокоилась. И правильно: вопрос был улажен в две минуты. Мы заспешили домой, где нас ждал покойник.

– Он уже, наверное, попахивает, – предположила Сонька.

– Нет, рано еще. Я где-то читала, что трупное окоченение…

– Да замолчи ты, – разозлилась Сонька и вдруг заскулила: – Пропадем мы, Максимыч проспится, в село кинется. Привезут собак, эксперты там всякие, в один момент найдут. А он у нас в чулане. В органах шутить не любят. – Слово «органы» она произнесла с особым душевным трепетом, чем очень напомнила мою покойную бабушку Эльзу Оттовну Шефлер. У той благоговение перед органами было столь велико, что порой граничило с идиотизмом. К примеру, своего папу Отто бабуля перекрестила в Антона, перегружала свою речь пословицами и поговорками, а за столом громче всех пела русские народные песни. Вот уж кому никогда в голову бы не пришло называть меня Гретхен. Фамилия бабулю беспокоила меньше – предполагалось, что я выйду замуж. Правда, маме это не помогло… Знакомые интонации в Сонькином голосе навели меня на некоторые мысли, и я спросила:

– Сонька, а твой дед точно в гетто погиб?

– Дался тебе дед, лучше подумай, что нам теперь делать.

– Хоронить. Сейчас и займемся, пока Максимыч спит.

– Днем?

– А ты предпочла бы ночью?

– Я в чулан не пойду.

– Ага, – усмехнулась я.

– Все ты, ух, фашистское отродье! От вас одни беды.

– Как бы не так. Если б не твоя родственница Ева, до сих пор жили бы мы в раю, горя не знали и о покойниках не думали. Всё вы, богоизбранные.

– Ева жидовка?

– А то.

– Ну надо же, никогда б не подумала. Гретка, ты умная, скажи, как нам из всего этого выбраться?

– Уже сказала. Похороним его и забудем. Как будто не было.

– Ой, найдут нас менты, – заскулила Сонька, – их не обманешь. У них там разные штучки, я в кино видела, мигом выведут на чистую воду.

– Чего ты завелась? Ну, сообщит Максимыч, ну посмотрят яму и уедут. Пусто в яме.