И в зеркале моём, и в зазеркалье… Стихи и проза

уводя от тризны,
но твой уход —
часть общей нашей жизни,
где свой расклад,
где сын, твой внук, со мною.
И суетно пред этим
остальное.
И память —
то тревожна, то светла,
ведь я была
такою, как могла.
Спасибо, мама,
ты нам жизнь дала.
А запоздало-горькое
«прости»
сама к тебе
смогу я принести.
…И дай нам Бог
при жизни обрести
сыновнее
«спасибо» и «прости».

Дочки-матери

САНА сидела на диване, рассматривая альбом с фотографиями. Увидев одну из них, неожиданно растерялась: эта девочка лет тринадцати-четырнадцати – она или мама? Сана перевернула фотографию, на обороте стояло: «14 лет». И всё. Она всматривалась в снимок и не находила ни одной приметы, чтобы определить, кто же это? Простая белая блузка могла принадлежать равно ей и матери, обе они носили почти одинаково короткие стрижки.

Она не понимала, почему, но ей так хотелось отличить себя от мамы на этом снимке. При внешнем сходстве, достаточно сильном, они ведь всё-таки два разных человека. Пусть близких, любящих, понимающих друг друга, но всё-таки разных – по возрасту, характеру, жизненному опыту. Да, они вместе и тяжело перенесли смерть самого родного им человека, но она теряла отца, а мать – мужа, что совсем не одно и то же.

Сана отчетливо помнила тот день. Ей исполнилось восемь лет, и на день рождения у неё собрались одноклассники. Дружной стайкой толпились они в углу гостиной, изредка поглядывая на празднично украшенный стол. Там хлопотала мама, раскладывая салфетки, поправляя скатерть и часто посматривая на часы. Сана тоже проявляла нетерпение – отец, всегда такой пунктуальный, задерживался.

Но вот, наконец, раздался звонок, все зашумели, и в комнату вошел отец. Он торжественно нёс к столу огромный торт, украшенный малиновыми розами из крема, а букет таких же малиновых, но только живых роз левой рукой прижимал к торту. За два шага до стола он вдруг остановился, побледнел и стал медленно оседать на пол. Застывшая от ужаса Сана видела, как отец успел поставить торт на пол, рядом с собой, и упал с зажатыми в руке цветами… Было ему тогда тридцать пять лет.

Первое время они жили как потерянные. Были родные, друзья, но это ничего не меняло. Они чувствовали, что остались одни на целом свете, что теперь никто и никогда не сможет дать им прежнего ощущения прочности и надежности бытия… Общая утрата ещё больше сблизила их, но теперь, повзрослев, Сана понимала, что матери всё-таки тяжелей – женское горе не сравнимо с детским. Она видела, что не один год прошел до той поры, пока мама вновь смогла радоваться жизни и улыбаться.

Сана тряхнула головой, словно сбрасывая внезапно нахлынувшие воспоминания, и снова стала всматриваться в фотографию – кто же это всё-таки? Много раз она спокойно держала её в руках, а теперь вот ей очень, очень нужно отличить себя от мамы… А может быть – отделить?

Она не отдавала себе отчета в том, что иногда ей становилось тесно в этой немыслимой близости с матерью, словно они не два отдельных человека, а один. Но ей уже не хотелось оставаться чьей бы то ни было «половинкой», хотелось обрести себя – независимую, самостоятельную, вольную распоряжаться каждым своим мгновением так, как захочется, – без объяснений и оглядки.

Но зачем, зачем ей это, если мама всегда так понимает её и никогда ничего не навязывает? Может быть… – она почувствовала, как ей стало жарко и кровь прилила к лицу – может быть, потому, что в её жизни появился… Евгений?!

ЕВГЕНИЙ подумал о том, как странно он познакомился с Саной. В тот день, вернувшись с работы и послонявшись часок по своей холостяцкой квартире, – недавно от него после официального развода уехала жена, с которой они прожили шесть бездетных и безрадостных лет, – он, неожиданно для себя, решительно вышел из дому. Просто так, побродить по городу. То ли устал от домашнего неуюта и одиночества, то ли просто захотелось движения – без цели, без необходимости покупать продукты или относить бельё в прачечную… Уже потом, вспоминая происшедшее с ним в тот вечер, он не мог решить, что же подтолкнуло его тогда? Или – позвало?

Легкой походкой шел он по еще солнечным летним улицам, заглянул в парк культуры, побродил по зеленым аллеям. Он чувствовал себя в свободном полете – ниоткуда и в никуда. Увидев измазанного мороженым малыша, купил себе такое же «Эскимо» на палочке. Подошел к аттракционам и, немного потоптавшись у кассы, взял билет на колесо обозрения. Протянув билет контролеру, услышал: «На этот круг отдельной скамьи нет. Или ждите, или садитесь сюда, с девушкой».

С девушкой так с девушкой. Он сел, и колесо обозрения медленно начало подниматься вверх. Чувство полёта, овладевшее им ещё раньше, когда он бесцельно бродил по парку, продолжалось, наполняя его непонятным ощущением какой-то особой внутренней свободы. От прошлого, которое позади. От будущего, которого просто нет в данную минуту. Всё тягостное, что было в его неудавшейся женитьбе, отодвигалось вдаль, становилось меньше, незначительнее, призрачнее – как и люди, и кусты, и деревья, оставшиеся там, внизу, на земле, от которой его отрывал этот нечаянный аттракцион. Он вдруг понял, что глухая боль в его душе отмирает, уступая место равновесию, надежде на возможную радость.

Рядом раздался сдавленный звук, похожий на стон. Евгений, забывший, что рядом с ним девушка, обернулся. Бледная, стиснувшая кулачки, она смотрела на него расширенными от испуга глазами: «Я боюсь… это в первый раз… не знаю, зачем я…» Он легко коснулся ладонью её плеча: «Не волнуйтесь, это не страшно». А сам подумал: «Господи, словно ребенок испуганный». Ему захотелось помочь ей, как-то защитить… «Вы не смотрите вниз, – он обнял её за плечи, – успокойтесь, мы уже снижаемся». Девушка не высвободилась из его рук, какое-то время сидела, словно натянутая струна, но потом он увидел, что она успокаивается. Ему показалось, что и в нём что-то меняется, что в его жизни теперь всё на своих местах: и продолжающееся ощущение полета, и непривычное, вернее, давно забытое чувство душевного равновесия, и девушка эта, которую он обнимает, не зная даже её имени.

Они стали встречаться. Вечерами бродили по августовскому городу, ели мороженое, иногда заходили в кинотеатр на первый попавшийся фильм или потягивали коктейль за столиком, расположенным на свежем воздухе.

Евгений был старше Саны на десять лет и нередко думал о том, что же тянет его к этой шестнадцатилетней девочке, почти ребенку? Тоненькая, выше среднего роста, она иногда выглядела нескладным подростком, но иногда… В нечаянном жесте или повороте головы, в доверчиво-мягкой улыбке, в том, как она маленькой ладошкой вдруг погладит кору старого дерева, – во всём проступала такая трогательная, только-только пробуждающаяся женственность, что у него перехватывало дыхание. Он видел, что и она тянется к нему, и почти безоглядно примет всё, что он сможет и захочет ей дать. Он замечал, что ей нравится разница в их возрасте, – это придавало ей вес в собственных глазах, она чувствовала себя старше, сильней, уверенней. Девочка, рано потерявшая отца, – она сама рассказала ему об этом, – видимо, подсознательно искала в своем избраннике надёжность и опору. И в то же время она во многом оставалась ребенком – могла шутить, баловаться, смеяться, могла, как трехлетний малыш балансировать по кромке тротуара. Она никогда не серьёзничала и, видя, что Евгению это нравится, готова была упоённо смеяться по каждому пустяковому поводу.

В конце вечера он провожал её домой. За десяток шагов до своего подъезда она неизменно начинала прощаться. «Что, мама строгая?» – как-то поинтересовался он. «Нет, я живу со старшей сестрой. Она врач, работает на „скорой“. Её зовут Тина». Ну что ж, сестра так сестра, его это не особенно волновало. «А на чаёк меня пригласишь?» Сана отрицательно покачала головой. Нет так нет – ему было легко и радостно с этой девочкой, и он не торопился ничего менять в их отношениях.

За несколько встреч Сана ни разу не пригласила его к себе. Он и не настаивал – кто знает, что за отношения у неё с сестрой. «Тина, Ти-на… странное какое-то имя», – подумал он и сразу забыл об этом.

ТИНА лежала в постели, готовясь ко сну, и думала о том, как удивительно близки они с дочерью. Как две подруги, которым хорошо вместе и которые всегда находят, о чём поговорить. И внешне они похожи, да и разница в возрасте минимальная, если речь идет о матери и дочери. Теперь их часто принимали за сестёр: в свои тридцать три года Тина выглядела на двадцать пять, а Сана – Саша, Сашенька, Александра, названная так в честь отца, казалась старше своих лет.

…Тина познакомилась со своим будущим мужем, когда училась в девятом классе. Александр был старше её на десять лет, работал на кафедре иностранных языков одного из столичных вузов и по совместительству вел кружок английского языка в её школе. Их роман был яркой сенсацией на фоне четкой размеренности школьных будней и вызвал множество кривотолков. Шестнадцатилетняя Тина прошла сквозь всё с высоко поднятой головой, ослепленная первой своей самозабвенной любовью. Через несколько месяцев она поняла, что беременна, но и это не заставило её опустить голову: ни на один миг она не ощутила страха быть обманутой и брошенной…

С возрастающим беспокойством Тина вспомнила недавний разговор с дочерью.

– Тина, сестрёнка, – окликнула её Сана из ванной комнаты, и Тина, уже улёгшаяся в постель, насторожилась: именно так, шутя, начинала дочь разговор, если хотела скрыть неловкость или чувствовала себя в чём-то виноватой.

То, что они походили на сестёр, нравилось им обеим, и они частенько пользовались этим, представляясь сёстрами, устраивая весёлые розыгрыши людям незнакомым. Это ещё больше сближало их, и даже дома Сана с шутливой теплотой обращалась к ней по имени. Так и на этот раз. Окликнув мать из ванной, Сана через мгновение прибежала к ней, распаренная, в синем махровом халате, с мокрыми волосами, взобралась на постель и приткнулась бочком, поджав коленки.

– Знаешь что, Тинуль… – А в глаза не смотрит. – Знаешь, я… – И пауза. – Я хочу тебе сказать… Только ты не волнуйся, я сейчас сразу скажу. Я… Я влюбилась.

– Знаю, – спокойно ответила Тина.

Глаза у Саны округлились.

– Да, знаю, и догадаться об этом не столь уж трудно. По твоему ежевечернему отсутствию – раз. По твоим постоянным недомолвкам – два. По усиленному вниманию к одежде – три… Это случайно не Антон, что без конца звонит тебе по телефону?

– Нет, – тихо ответила Сана, – это Евгений.

– Евгений? Я не помню никого с таким именем.

– Да, – тихо сказала Сана, – это очень редкое имя. – И замолчала.

Молчала и Тина.

– Что ты молчишь, мамочка?

– Я молчу? – удивилась Тина. – Рассказывай, я слушаю.

– Его зовут Евгений. Он инженер. Он работает в конструкторском бюро, на заводе. И он старше меня на десять лет. Да-да, как было у вас с папой. И он похож на папу, и у нас всё будет так же, как было у вас… Он… Я вас скоро познакомлю. Он такой… Я… – Сана остановилась, ощутив, что взяла весьма сильный разгон, а сказать ей больше нечего.

Тина гладила ее по мокрым волосам. Гладила и гладила.

– Хорошо, моя девочка. У нас будет время поговорить.

Материнское «девочка» вмиг сделало Сану маленькой и сонной. Она перевела дыхание, успокоенно зевнула, потянулась и ушла спать.

САНА проснулась с каким-то непонятным ей самой чувством. Но, вспомнив обращенное к ней вечером материнское «девочка…», ощутила нечто похожее на раздражение. Вот и Евгений, бережно целуя её в волосы при расставании, нередко говорил: «На сегодня всё, девочка, мне завтра надо пораньше на работу». Она понимала, что это отговорки, а суть именно в том, что она «девочка», что ей всего шестнадцать, и Евгений боится или не решается проявить свои чувства. Её обижала его сдержанность, так хотелось каких-то особенных слов, за которыми не только теплота и нежность, но и любовь, и даже страсть. Потому что сама она жила только во время встреч с Евгением: всё, что оставалось вне этих встреч, было для неё почти незаметным и несущественным, – так, время, которое надо скоротать. Только присутствие Евгения давало ей ощущение настоящей жизни, в которую она включилась так полномерно. И она взволнованно вбирала в себя каждый миг этой новой, почти взрослой, неожиданно открывшейся ей жизни. Одно лишь вызывала досаду: «Девочка… Они все считают меня маленькой…» В этом «все» она впервые объединила в своем сознании мать и Евгения. Объединила с обидой, словно провела черту между ними и собой.

…Она резко вскочила с постели и побежала в ванную умываться. И во время завтрака, и по дороге в школу, и на уроках она думала об одном: «Всё, хватит. Я люблю его. Люблю. И я уже не ребенок. Сегодня я пойду к нему домой… Вот так-то, Женя, Женечка, Евгений. Ты увидишь, что я уже взрослая».

ЕВГЕНИЙ посмотрел на часы – было семь тридцать вечера. Они договорились встретиться в семь, но Саны не было. Позвонить ей? Нет, решил, подожду. Давая ему телефон, Сана предупредила: «Только на крайний случай». Но сегодняшний день на крайний случай никак не походил.