Запах вешних вод

Но там другие люди, и совсем другая я!

Почему так хочется взять, и изменить хоть что то, в прошлом?

Эх, я бы брала от жизни только лучшее.

Так вот, бери сейчас – кто ж не даёт тебе, мешает?

Немного заблудились, когда оттуда шли, из этого прошлого. А может и – много.

Поэтому не получается быть совсем счастливыми сегодня?

Но у меня нет ответов, а есть только вопросы, и даже сегодня,

когда пишу эти мемуары.

Поэтому я вновь переключаю канал в памяти, а там, день и ночь, школа, дом, обед в своей комнате.

Только солнце куда – то девалось, ни тепла и ни света.

Уже и сама боюсь быть смелой, уверенной.

Слишком много царапин, их на солнце виднее, и поэтому хожу будто в тени, осторожненько.

Только вот скоро оказывается, что это не тень вовсе, а будто серая жизнь.

Там, за невидимой дверью, осталось мое пианино с пятерками и

папа, который даже пьяный мечтал, чтобы я училась. А тут, в их мире, мама ведет себя так, словно нет никакой моей школы. Это тоже из – за отчима? Я не знаю.

Она вся в нем, перед его приходом, брала швабру, словно летала с ней и с тряпкой, намывая пол.

Только бабушка потом все перемывала, когда мама уйдет на кухню.

Бабушка, мамина мама, с нами жила только зимой, а с весны до осени снимала домики, в разных деревнях. И заодно работала в их сельпо и директором,

и всем в одном лице. У нее был целый магазин в распоряжении!

Я, повзрослев, туда приезжала с подружками – денег занять или подарочек выпросить, она не отказывала.

Однажды она привезла маме тоже подарок, дядю Федю, моего отчима.

Он даже в городе никогда не жил, и это означало, что он порядочный и неиспорченный. Мать ходила за ним по пятам, охраняя от всех.

После ужина с коньяком на кухне, они шли в большую комнату, называемой – залом!

Дядю Федю сажали перед телевизором в кресло качалку, а мама рядом на стульчике. И начиналось кино, и в прямом, и в переносном смысле: мать, размахивая руками, повторяла одновременно за героями с телевизора, переводя это все для отчима, видимо на его язык. Или на свой, одной ей понятный смысл фильма, или новостей, из программы «советские новости».

Через некоторое время с кресла раздавался громкий храп, и мама сгоняла его пиком в спальню.

И так каждый день, конечно же я им мешала жить такой насыщенной жизнью.

Ведь мое пианино стояло как раз напротив того кресла, и я скучала по нем.

Заметив, что я дома, мать начинала старую песню:

– Ху(матом) лежишь тут в кресле, и расходился по квартире!

– Ой, страшная девка то выросла, на кого похожа то, ой! – оборачивалась на меня

Она знала, как я страдаю от хамства.

– Мам, не надо матом ругаться.

– Никто и не ругается, Танёк, ты что?

И еще сильней ругала отчима, которому хоть бы что. Видимо в местности,

где он рос – это признак нормальной боевой бабы, и мать старалась от души.

– Ишь ты, сучка! – говорил он, не понятно кому. И иногда, заложив палец в рот, свистел в квартире.

Конечно бы, мой папа, не смог так общаться, и я не могу.

Вся сжимаюсь от страха, от одних только слов, даже предназначенных не мне.

Я одеваюсь на улицу, но мать останавливает меня.

– На вот – и дает 2 рубля

По тем временам это деньги, и я уходила. Но в восемь часов вечера подругу звали домой.

А я как пойду домой, если там посмотрят в мой лоб: "Два рубля – то взяла? Так изволь"

Не вслух, нет. Мне так казалось, если дают деньги, то надо не появляться дольше.

Только почему я должна это понимать, я же маленькая.

Глава 15

Иногда случались странные дни, будто нападали ветры – торнады.

Сижу поздно вечером у подъезда, жду, когда совсем стемнеет, и мне можно домой.

Захожу, а дома никого, ночь, 3 часа ночи. А потом оказалось, они просто уезжали, а мне не говорили, и я по два дня одна. Я ничего не понимаю, где все?

Хожу из одной комнаты в другую, и хочу спать. Ложусь, но в пустой квартире пробирает страх. Опять встаю, включаю везде свет; коридоре, кухне, даже в туалете, и опят пытаюсь лечь.

В школу прихожу – все три подружки со мной не общаются, с которыми, как семья, везде вместе.