ВПК СССР

– Если не сделаете через три месяца, сушите сухари!

Была создана комиссия во главе с академиком А. Н. Фрумкиным. К решению проблемы привлекли и немецких ученых Г. Герца, П. Тиссена, Г. Барвиха, Ю. Мюлленфордта, В. Шютце. Работники комбината предложили циклический способ, затем одобренный академиком С. Л. Соболевым. Проблему удалось решить к началу 1950 г. – обогащение урана нужных кондиций посредством диффузии газа сквозь пористые фильтры позволило начать его накопление для атомной урановой бомбы.

Летом 1947 г. около поселка Нижняя Тура был заложен комбинат № 814, главным производством которого должен был стать завод по электромагнитному обогащению урана-235. Для нового строительства был организован специальный исправительно-трудовой лагерь и строительство № 1418. Военно-строительные батальоны были сведены здесь в 9-й инженерно-строительный полк.

Первым директором комбината № 814 был Дмитрий Ефимович Васильев. Разработкой электромагнитного способа обогащения урана занимался Лев Андреевич Арцимович. Он и стал научным руководителем этого комбината. Расположили его в 200 с лишним километрах севернее Свердловска. Впоследствии его стали называть Свердловск-45, а в первое время поселок называли Горный или база № 9. В 1994 г. городу было присвоено официальное наименование – Лесной.

В 1948 г. в ПГУ было решено, что уже имеющимся заводам нужны дублеры. Так, для дублирования завода № 12 в Электростали решили открыть завод в Новосибирске. Проектная мощность 250-го завода составляла 1000 т металлического урана в год. Ныне это Новосибирский завод химконцентратов.

В 1948 г. было также принято решение о строительстве комбинатов № 815 (Красноярск-26), № 816 (Томск-7). В Красноярске-26 затем был построен самый мощный реактор для получения оружейного плутония. Томск-7 дублировал Челябинск-40. Кроме того, было принято решение о создании еще одного института для проектирования предприятий ПГУ, ГСПИ-12. Его первым директором стал Ф. З. Ширяев.

Полигон для испытаний атомной бомбы начали готовить в 1947 г. Место под него выбрали в 170 км западнее Семипалатинска. В служебных бумагах полигон назывался УП-2 Министерства обороны (МО), а также горной станцией, объектом 905.

Окрестности Семипалатинска – это степная, полупустынная местность с невысокими горами. Недалеко протекает Иртыш, приток Оби. Здесь предстояло построить настоящий город, для того чтобы потом его… уничтожить. Такова была суть первого испытания ядерной бомбы. Требовалось проверить все то, что рассказывали о страшной силе этого устройства.

Под полигон было отведено 18 500 кв. км. Было одно неудобство – в Семипалатинске в то время находилось китайское консульство. Консульство под каким-то предлогом (не иначе как для улучшения размещения миссии!) было перенесено в другой город, а Семипалатинск обрел под боком страшного грозного соседа. Начальником полигона УП № 2 МО был назначен генерал-лейтенант артиллерии П. М. Рожанович, научным руководителем М. А. Садовский. Научным руководителем испытаний, естественно, был И. В. Курчатов. Проектные работы были поручены ленинградскому ГСП-11. Выполнялись они по техническим заданиям, выданным Институтом химической физики (ИХФ).

За два года на поле радиусом 10 км были построены здания и сооружения различного качества – от бетонных дотов и дзотов, станций метро, заводских цехов до деревянных небольших домишек. Назвали все это опытным полем. В центре его соорудили металлическую башню высотой 37,5 м.

Кроме опытного поля нужна была инфраструктура самого полигона. Где-то должны были размещаться помещения для сборки «изделий», аппаратура и приборы наблюдения, да и людям надо было где-то жить. Но об этом думали тогда в последнюю очередь. Строители и военные жили в палатках, разместить всех в зданиях ни в первую, ни даже во вторую зиму на полигоне не смогли.

В число объектов полигона входили воинская часть, штаб которой размещался в 60 км от полигона и в 130 км от Семипалатинска, а также полевой аэродром. Полигоном интенсивно использовался также аэродром в пригороде Семипалатинска Жана-Семей.

Принимала готовые объекты полигона государственная комиссия под председательством М. Г. Первухина. В ценах 1945 г. объем капитального строительства на Семипалатинском полигоне в 1949 г. составил 185 млн руб.

В начале 1949 г. в Челябинске-40 на химкомбинате № 817 (ныне химкомбинат «Маяк») было получено необходимое количество плутония, из которого были изготовлены детали взрывного устройства и затем отправлены в Арзамас-16. Здесь под руководством Ю. Б. Харитона происходила их доводка и сборка. В этой работе принимал участие и известный ученый, академик А. П. Александров, бывший тогда директором Института физических проблем (Л. П. Капица в 1946 г. попал в опалу и был отстранен от должности). Причастное к урановому проекту начальство, далекое от науки, все время ожидавшее подвоха от ученых, часто посещало цеха завода, где происходила доводка «изделия». Дело доходило до абсурда.

Однажды делегация генералов во главе с Первухиным и директором завода нагрянула в цех сборки ночью. А. П. Александров как раз работал с плутониевыми деталями. Его стали расспрашивать о работе, о том, что он делает. Ученый подробно ответил на вопросы, а потом услышал:

– Почему вы думаете, что это плутоний?

Александров сказал, что он знает технологию получения плутония и абсолютно уверен, что это именно плутоний. Следующий вопрос был еще интереснее:

– А почему вы уверены, что его не подменили на какую-нибудь железку?

Александров поднес кусок плутония к счетчику:

– Смотрите, он же альфа-активен!

– А может, его только помазали плутонием сверху, вот он и трещит, – сказал кто-то из кучки генералов.

Александров обозлился, протянул им плутоний:

– Попробуйте, он же горячий!

Но генералы были неумолимы:

– Железку нагреть недолго!

И тут ученый не выдержал:

– Пусть кто хочет, сидит тут до утра и проверяет, останется ли плутоний горячим или нет. А я пойду спать!

После этого успокоенные генералы наконец ушли. Но комиссии продолжались, и для них специально ученым приходилось устраивать различные показательные проверки.

В апреле 1949 г. лаборатория № 3 под руководством А. И. Алиханова в тесном сотрудничестве с КБ Горьковского машиностроительного завода, где директором был А. С. Елян, запустила тяжеловодный реактор. На Горьковском машиностроительном заводе вскоре стали выпускать оборудование для тяжеловодных реакторов.

Летом 1949 г. происходили последние приготовления к испытаниям первой советской атомной бомбы. Бомбу сделали плутониевую, именно такую американцы испытали в Аламогордо 16 июля 1945 г. 19 августа ночью узлы и детали ядерного заряда по узкоколейке доставили на полигон. Собирали «изделие 501» в специально построенном для этого здании недалеко от башни, предназначенной для испытания. 26 августа 1949 г. было принято решение об испытании ядерной бомбы. Сборку осуществляли Н. Л. Духов, Н. А. Терлецкий, Д. А. Фишман, В. А. Давиденко. Монтаж ядерного заряда был закончен в 3 часа утра 29 августа.

И вот этот день, когда мы смогли стать вровень с американцами и больше не нужно было оглядываться на Дядю Сэма с его большой ядерной дубинкой, наконец наступил. К утру 29 августа на полигоне № 2 Министерства обороны все было готово к испытаниям. Изделие собрано и помещено на металлическую башню в центре опытного поля. Аппаратура и приборы подготовлены и подключены, участники испытаний укрылись в блиндажах и убежищах, подопытные животные размещены на определенных для этого местах. Взрыв прогремел ровно в 7 часов утра, как и было задумано. Земля на полигоне встала на дыбы, металлическая вышка исчезла, как будто ее здесь сроду не было. Вспышка ярче солнца осветила семипалатинскую степь, и над ней стало подниматься облако, так похожее на гриб…

Ученые определили мощность первой советской атомной бомбы РДС-1-22 килотонны. Через 20 минут после взрыва в его эпицентр отправились два танка. Оказалось, что все сооружения здесь снесены, на месте башни образовалась воронка, в центре поля почва спеклась в сплошную шлаковую корку. Большинство зданий и сооружений, расположенных дальше эпицентра, тоже основательно пострадали.

Конечно же были проведены различные измерения – теплового потока, параметров ударной волны, характеристик нейтронного и гамма-излучений, уровня радиоактивного загрязнения местности, изучалось воздействие поражающих факторов ядерного взрыва на живые существа, а также оптические наблюдения. Не обошлось и без накладок – мелкая живность, мыши и кролики, после ударной волны разбежалась, и их пришлось ловить.

Через несколько дней А. П. Завенягин, отвечавший за проведение испытаний, докладывал Л. П. Берии, что подписку о неразглашении сведений о проведенных испытаниях дали уже 2883 человека, у остальных 3013 человек подписку возьмут в ближайшие три дня.

После испытания атомной бомбы на ПГУ обрушился шквал наград. В списки награжденных было внесено 840 фамилий. 496 человек были представлены к ордену Трудового Красного Знамени, 260 – к ордену Ленина, 52 – к ордену «Знак Почета», 33 были присвоены звания Героев Социалистического Труда. Героями Социалистического Труда стали ученые И. В. Курчатов, И. К. Кикоин, Ю. Б. Харитон, Я. Б. Зельдович, Г. Н. Флеров, В. Г. Хлопин, А. А. Бочвар; конструкторы Н. А. Доллежаль, Н. Л. Духов; руководители отрасли Б. Л. Ванников, М. Г. Первухин, А. П. Завенягин, Е. П. Славский; начальник КБ-11 П. М. Зернов; начальники строительств ядерных объектов – генералы МВД. Звание Героя Социалистического Труда было присвоено и немецкому профессору Николаусу Рилю. Героям Социалистического Труда были также присуждены Сталинские премии, выданы автомобили «Победа», а И. В. Курчатов получил представительский автомобиль ЗиС-110.

Не забыты были и другие немецкие ученые. Г. В. Вирц и Г. В. Тиме стали лауреатами Сталинской премии второй степени, и им были вручены ордена Трудового Красного Знамени. За разработку и изготовление масс-спектрометра лауреатом Сталинской премии второй степени стал и В. В. Шютце. Его наградили высшим советским орденом – орденом Ленина. Позже лауреатом Сталинской премии стал и нобелевский лауреат Г. Герц.

Успешное испытание атомной бомбы подвело итог первого этапа сумасшедшей научно-технической гонки, на котором мы почти догнали Америку. Однако советское правительство не спешило извещать об этом мир. «Оповестил» о нашем техническом достижении радиоактивный след, обнаруженный американскими военными при разведывательном полете у берегов Камчатки. Американцы долго разбирались, пытаясь понять повышение уровня радиации, а затем пришли к неприятному для себя выводу – виноваты русские! США, да и весь мир были поставлены перед фактом – Советский Союз обладает урановым секретом и может изготавливать ядерное оружие.

Мы лишили американцев, да и не только их, иллюзии, что изготовление ядерного оружия под силу только высокотехнологичным государствам. Затянув пояса, напрягшись до предела, правдами и неправдами мы сделали свою атомную бомбу. Была ли у нас альтернатива в тех политических и исторических условиях? Надо ли было заставлять утомленную войной страну опять работать на износ? Многие по привычке отсылают к началу холодной войны, к речи Черчилля в Фултоне. Посмею напомнить, что Черчилль произнес свою речь 15 марта 1946 г., спустя полгода после старта советского уранового проекта. Вряд ли при том уровне секретности и вездесущности НКВД кто-то на Западе знал о его успешном старте. К черте, у которой началась холодная война, и Запад, и СССР шагали одновременно. Сталинская политическая мобилизационная система СССР не могла не ввязаться в гонку вооружений, тем более перестать готовиться к войне. Жить по-другому, без окружения врагов советская система не могла. Не было бы Америки и западного содружества – их бы придумали. А тут и придумывать не пришлось. Черчилль лишь озвучил то, что витало в воздухе… Миру пока привычнее было жить разделенным надвое. И альтернативы, значит, у нас не было. Надо было готовить следующее испытание, готовить новую атомную бомбу.

Взрыв ядерного устройства на Семипалатинском полигоне показал, что ПГУ вполне работоспособная структура и она может решать сложнейшие научно-технические задачи. И вообще метод его работы – мобилизация и сосредоточение материальных и людских ресурсов в рамках полувоенной секретной организации – способен дать эффект и на других направлениях научно-технического развития СССР. И если какое-либо направление научно-технического прогресса сулит еще и военно-политические выгоды, то метод, выработанный ПГУ, – удобнейший инструмент для достижения таких целей!

Дальнейшие успехи в изготовлении ядерного оружия не заставили себя ждать. Испытание урановой атомной бомбы произошло 24 сентября 1951 г. Испытывали ее опять-таки на башне. Однако вскоре, 18 октября этого же года, успешно произвели ядерный взрыв, сбросив авиационную атомную бомбу. Начиная с этого момента стало возможным говорить о том, что Советский Союз обладает ядерным оружием, которое можно было применить в военных действиях. ПГУ, это подпольное министерство, ело народный хлеб не зря. Оно сделало невероятное – в разоренной войной стране построило наукоемкое атомное производство. Мало кто знает – какой ценой…

Немецкое наследство

Как и почему мы дружили с Германией до войны

Об оприходовании немецких промышленных трофеев у нас начали думать в 1944 г. На Ялтинской конференции союзники согласились с тем, что 50 % репараций Германии получит Советский Союз. В феврале 1945 г. было принято постановление об организации Особого комитета по Германии при Государственном комитете обороны. Главой этого комитета стал Георгий Максимилианович Маленков. Целью комитета было определено получение репарационных выплат с Германии в пользу СССР и вывоз промышленного, научного и другого технологического оборудования. А также было образовано Главное трофейное управление. Как говорится, победителям все!

Конечно, и побежденные совершенно не церемонились на оккупированной ими советской территории, грабили направо и налево. Две волны боевых действий, прокатившиеся по западной части СССР, смели имевшийся здесь промышленный потенциал. Так что репарации должны были компенсировать его хоть в какой-то мере.

Мы как-то сегодня забыли о таком аспекте нашей истории, как репарационные выплаты Германии нам, как стране-победительнице. Забыли о том, что после войны в СССР поступило огромное количество немецкого промышленного и научного оборудования. Как оно повлияло на нас и вообще смогло ли оно повлиять на наш научно-технический прогресс? Смогли ли мы извлечь из всего этого уроки, смогли ли мы чему-то научиться у немцев?

А учиться было чему. Немецкие технологии порой превосходили американские – можно припомнить американцам, что ракеты они учились строить, как и мы, у немцев. Новейшие американские подводные лодки (неплохие, в общем-то!) уступали в 1945 г. немецким U-boten XXI проекта и по качеству, и по тактико-техническим характеристикам.

Среди участников Манхэттенского проекта было немало немцев и евреев, бежавших из Германии после прихода к власти Гитлера. Научные, технологические, технические возможности Германии в межвоенный период оставались высочайшими, несмотря на ограничения, наложенные на страну по Версальскому договору. Мы и сами во многом помогали Германии поддерживать ее научно-технический военный потенциал, приглашая немецких специалистов в свои военно-технические центры – например, авиационный в Липецке и танковый в Казани. Германии после Первой мировой войны было запрещено строить самолеты, танки и военные корабли. Поэтому подготовка офицеров рейхсвера проходила на территории СССР. Что уж говорить о научном сотрудничестве ученых и научных организаций, которое интенсивно происходило в 1918–1939 гг. Мировое научное сообщество, оформившееся на рубеже XIX–XX вв., считало, что наука не имеет границ.

Конечно же, приглашая немецких специалистов к себе, мы проделывали это не бескорыстно. В России дореволюционной, мало развитой технологически, напрочь отсутствовали некоторые виды промышленности, не производились многие виды станков и оборудования. СССР, возникший на обломках империи, унаследовал все имперские недостатки, усугубившиеся тем, что с «молодым советским государством» никто не хотел иметь приличных отношений и тем более делиться техникой и технологиями. Советский Союз был страной-изгоем из-за грандиозного всеохватного революционного хаоса и большевизма с его претензиями на мировую революцию. Германия стала изгоем из-за своего милитаризма и развязанной ею мировой войны и поражения. Европейские изгои приметили друг друга в апреле 1922 г. на Генуэзской мирной конференции, где быстренько снюхались и подписали Рапалльский договор.

Польза от этого вышла великая обоим государствам. Ободранные до нитки победителями, немцы уже не знали, как будут существовать дальше, – Германия голодала, экономический кризис был перманентным с 1918 г. Русские предложили им торговлю, вернее обмен. Взамен зерна и продовольствия немцы могли нам дать свои умения и знания, то есть технологии, – больше им тогда предложить было нечего! А у нас и зерна-то не было, мы в тот момент еще не успели оправиться от голода 1921 г…

Немцы получили в концессии и организовали первые авиационные заводы в Москве и в Харькове. Московский завод № 22 расположился в начале 20-х гг. около Ходынского поля. Во время войны завод эвакуировали в Казань, и тут он «подарил» свое имя и часть истории теперь уже казанскому заводу. А в 20-х гг. XX в. в Москве завод выпускал «юнкерсы»!