Беседы со специалистами

Эсфирь Соломоновна, спасибо ей огромное, наделила меня важной миссией. Мне доверили подбирать больных для разбора и демонстрации самому Лурии! Надо ли говорить, какой важности я была преисполнены и как старалась оправдать доверие! Когда я согласовывала с Лурией результаты своего выбора, он был чрезвычайно вежлив, всегда называл меня не иначе как Танечка. Потом я узнала, что такие уменьшительно-ласкательные обращения были ему свойственны вообще. Так, и Любовь Семеновна Цветкова, и Елена Николаевна Винарская, которые тесно сотрудничали с ним долгое время, говорили мне, что в его устах они всегда были Любочка и Леночка.

Благодаря тому, что я справилась с поручением Эсфири Соломоновны, за мной закрепилась репутация специалиста, который может ассистировать Александру Романовичу, так что меня не раз, по его поручению, привлекали к выступлениям Лурии. Вот так мне повезло!

Что касается работ Александра Романовича, то понимание многого из того, что в них изложено, приходило постепенно и с существенными трудностями. Ведь они написаны не как учебники, а как монографии. В разные периоды своего профессионального роста я воспринимала луриевские книги по-разному. Парадоксально, но в начале пути я думала, что понимаю и то, и это. Потом оказывалось, что это совершенно не так. Чем глубже я погружалась в научные и практические проблемы профессии, тем менее понятными становились многие вещи. Для лекций я заучивала целые куски наизусть и не сомневалась, что так и надо, ведь я цитирую классика. Для научных работ я брала у Лурии концептуальные моменты, не подвергая их собственному анализу и необходимому осмыслению. Это всегда выручало.

Только теперь, в конце пути, ко мне пришло осознанное отношение к научному наследию А.Р. Лурии. Смею надеяться, что могу объяснить, почему восхищаюсь одним и почему хотела бы обсудить с самим Александром Романовичем то, что не укладывается в мои теперешние представления. И не вижу никакой крамолы в том, что это так. Я уверена, что только сомнения подвигают на поиск чего-то нового. Я всю жизнь собирала камни, видно, пришло время их разбрасывать. Вот и сижу сейчас, пишу отгадки на мучающие долгое время вопросы, ответов на которые я не нашла в трудах Александра Романовича. Однако правда и то, что иначе не возникали бы и сами вопросы. Скорее всего, кто-то потом и в моих размышлениях найдёт много того, с чем не согласится. Ну, что же, в добрый путь! Ведь истина – как горизонт: чем ближе к ней придвигаешься, тем дальше она отдаляется. И всё же никто не остановит идущих. Каждый новый шаг имеет глубокий смысл: он обогащает способность мыслить, меняет человека, а значит и саму жизнь!

Рядом с А. Р. Лурией всегда была Евгения Давыдовна Хомская, его ближайшая соратница. Она читала лекции сложно, сдержанно, строго, но максимально содержательно. Приходилось после лекций добирать знания по разным источникам, так сказать, восполнять дыры. Но, слава богу, что эти дыры обнаруживались. Без лекций Хомской они ещё долго бы зияли на профессиональном одеянии. Огромная благодарность ей! Стиль изложения Евгенией Давыдовной материала ярко демонстрирует её учебник «Нейропсихология».

Любовь Семеновна Цветкова

Любовь Семеновна Цветкова была доступнее и эмоциональнее Евгении Давыдовны. Её лекции дали мне очень много. В частности, ей удалось довести до сознания замечательные идеи Петра Яковлевича Гальперина о значении: 1) разделения в начале обучения ролей на учителя и ученика; 2) экстериоризации и постепенной интериоризации того, что подлежит усвоению. На основе последней идеи Любовь Семеновна создала широко употребляемый в восстановительной практике «метод фишек», позволяющий пошагово отсекать внешние маркеры типовых высказываний, переводя способ их построения вовнутрь. Запомнились и высказывания Цветковой, близкие к афористическим: «Смотрите внимательно на ошибки афазиков, они как увеличительная лупа для понимания сути афазии». Так мы и делали, Любовь Семеновна, спасибо!

Сведения, полученные в НИИ неврологии и МГУ, составили очень важную, но лишь основу того багажа знаний, который требовался и до сих пор требуется для реализации в профессии. Его пополнение не перестанет быть никогда актуальным.

Книги

Какие статьи, книги оставили в памяти наиболее яркий след? Странное дело, когда читаешь обязательную литературу для того, чтобы сдать экзамены, она чаще всего не вызывает особого интереса и не оценивается по достоинству. Позже, когда обращаешься к ней по зрелому размышлению, впечатление совсем другое: многое не только интересно, но и ошеломляет своей значительностью и недосягаемостью в способности мыслить. Так случилось с трудами Льва Семеновича Выготского. Еще не очень понимая значение научного наследия Выготского, но полностью доверяя оценке Эсфири Соломоновне, называвшей его гением, я не сомневалась в её оценке этого колосса. Потом поняла, что правильно делала, поскольку зрелое восприятие его трудов полностью подтвердило убеждение в том, что Лев Семенович Выготский – гений. Как и многие гении, он умер молодым (от туберкулеза), в 34 года. Неоцененный по достоинству современниками, Выготский работал в чрезвычайно трудных условиях. Однако всего за 20 лет отпущенной ему научной жизни он поднял такие пласты психологии, которые до сих пор поражают масштабностью. Чего стоит одна только работа «Мышление и речь», в которой взаимоотношения символов языка и процессов мысли вскрыты с поразительной прозорливостью! Отсутствие или, точнее, максимальная свернутость в мысли (внутренней речи) звуковых (фонетических) единиц и максимальная насыщенность ими речи внешней, а затем не воплощение, а «совершение мысли в слове» – это блестящее обобщение взаимоотношений сокрытых от глаза психических процессов. А история познавательных процессов (в общечеловеческом масштабе)? А труды по дефектологии, в которых Выготский дает детальное разъяснение введённого им термина «дефект»? По мысли Выготского, это обозначение необходимо, т. е. оно отграничивает дефект, статичный по своей природе, не имеющий прогредиентного течения, от болезни, картина торой может постоянно меняться. К тому же ценно подчеркивание Выготским того, что в термин «дефект» нельзя вкладывать негативного значения. Дефективное дитя нельзя рассматривать как здорового ребенка минус или плюс в данном контексте? дефект. При наличии врожденного дефекта непременно вступает в силу тенденция к гиперкомпенсации. Она же, в свою очередь, может достичь таких масштабов, что разовьются феноменальные экстрасенсорные способности. Удивительно, но сам термин экстрасенсорные способности, так дискредитированный в наши дни, введён тоже Выготским. Один из американских психологов замечательно точно назвал Выготского «Моцартом от науки».

При жизни Л.С.Выготского, начиная с семидесятых годов прошлого столетия, его много критиковали. Досталось ему и за нестандартность идей, и за педологию, которую, кстати, он пытался внедрить вместе с А.Р. Лурией. Злосчастная педология подвергалась особенно резким нападкам. Но ведь что такое педология? Это симбиоз психологии и педагогики. Что же тут плохого? Конечно же, ничего. В чём же тогда дело? Как всегда, это результат того, что полученные в ходе экспериментов данные противоречили господствующим общественно-политическим установкам.

Педология выявляла существенные различия в уровне психического развития детей разных социальных сред (в частности, городской и сельской), а также их зависимость от этнической принадлежности ребенка. Это противоречило лозунгам всеобщего равенства. Возможно, что эти гонения тоже ускорили кончину замечательного ученого.

Я опасаюсь вдаваться в политическую подоплёку опалы Выготского со стороны официоза. Тем более, что это никак не мешает преклонению перед ним как перед ученым. В конце концов, такой великий композитор как Вагнер, был страшным антисемитом. Он призывал (открыто!) уничтожить всех евреев, выморить их, как тараканов, – иначе, останься хоть пара этих «тварей», они разведутся снова. Вот так, товарищ Пушкин, гений и злодейство бывают вещами совместными.

Удивительно, но полезными в смысле профессионального роста нередко являются не только специальные литературные источники, но и многие другие книги, которые мне доводится читать (конечно, в рамках хорошей литературы). Так, давным-давно у Диккенса (уже не помню, в каком романе, по-моему, в «Давиде Копперфильде») мне встретилось замечательное описание последствий инсульта (потерявшая речь тетушка Тротт). Возникло чувство гордости, что вот здесь я профессионал и могу по достоинству оценить достоверность описания. А чего стоит одна «Алиса в стране чудес», где все мысли-перевертыши Л. Кэррола можно примерить в качестве различных функций здорового и больного мозга? А как замечательно сказано у сербского писателя Милорада Павича, который придумал героя с перевернутыми глазами, т. е. с бровями, расположенными под ними: «Под взглядом таких перевернутых глаз, – пишет М.Павич, – правая рука должна превратиться в левую». Каково, а?

Неизгладимое впечатление оставил Э. Кречмер. Книгу этого удивительного немецкого психиатра и психолога, которая называется «Строение тела и характер», я купила на развале (одно время они были в Москве во многих местах). Издана в России она была в 20-х годах, когда возникло движение Пролеткульта «Культура – в массы!». Надо же, заботились об этом! Вот бы сейчас вспомнить об этом, когда с экранов нескончаемым потоком льются бескультурье и пошлость. В своей книге о строении тела и характере Кречмер пытается доказать зависимость характерологических черт характера человека от строения его тела. И хотя официально признано, что Кречмер существенно преувеличил значение этой корреляции, написано это безумно интересно. И я уверена, что какая-то доля истины в постулатах Кречмера есть.

Недаром точка зрения Кречмера наделала в свое время столько шума, недаром ею увлекались режиссеры, художники, писатели, в частности, Диккенс. Я полагаю, что своего Пиквика он создал по следам Кречмера, только изменил в обозначении типажа по строению тела одну букву, т. е. из пикника сделал Пиквика. Там же, на развале, я приобрела «Медицинскую психологию» Э. Кречмера. То место, где автор рассматривает историю символизацию как феномена, определяющего продвижение человечества по пути усложнения его психики, произвело на меня неизгладимое впечатление и позволило обосновать многое из того, что я совсем недавно написала в подготовленной к изданию книге «Нейропсихология творчества».

Вслед за Кречмером мною был перечитан П.Б. Ганнушкин «Типы патологических личностей». Это блестящий труд, заставляющий, даже принуждающий искать аналогии основных черт описываемых типажей применительно к близким и вообще знакомым людям. Оторваться невозможно, тем более что Ганнушкин, как и Кречмер, излагает материал языком, в котором органично соединяются научный, художественный и разговорный стили.

Конечно же, нельзя пройти и мимо Зигмунда Фрейда. Как бы его ни критиковали (а этого ох, как много!), но Фрейд – гений. Если бы он создал только возрастную периодизацию, в основу которой положена смена периодов детской сексуальности, то уже за одно это был он бы достоин такого «титула». Кстати, именно его периодизация подвигла меня на поиски других. Помимо общепринятой, основанной на периодизации возрастов Л.С.Выготского: младенчество, ранее детство, позднее детство и т. д. Заинтересовывают и удивляют остроумием, такие, как, например, у П.П.Блонского. В её основу положен совсем неожиданный признак: появление и смена зубов. Соответственно этому жизненный путь делится на три периода: беззубое детство, детство молочных зубов и детство постоянных зубов. А с появлением зубов мудрости начинается взрослость. Какова оригинальность подхода к проблеме, разве это не вызывает восхищения?

Кроме этой, физиологической по своей сути периодизации, автором создана и психологическая. В работе «Память и мышление» ` Блонский показал, что психическое развитие ребенка определяется четырьмя видами памяти, последовательно сменяющими друг друга памяти: моторной, аффективной, образной и вербальной.

Весьма оригинальна и интересна возрастная периодизация, предложенная американским педагогом и психологом, крупнейшим специалистом в области исследования когнитивных процессов Дж. Брунером. Он делит возрасты по виду ведущей деятельности: до полутора лет – действие; с полутора до двух с половиной – образ; с двух с половиной лет – символ. Обращает на себя внимание как рано, по мнению автора, опубликовавшего эту периодизацию в 60-х годах, ребёнок способен перейти к символу как ведущему объекту деятельности. Пришло полвека и, казалось бы, дети должны быть еще более состоятельными в этом отношении, – ан нет… Не каждый ребёнок в 2,5 года способен оперировать символами. Моя точка зрения, почему это так, изложена в отдельных статьях.

Особо упомяну о книге Леви Брюля «Первобытное мышление». Этот фундаментальный труд открыл мне глаза на то, что такое мышление. Я даже написала стихотворение, в котором призналась Леви Брюлю в любви («Я целовала книгу Леви Брюля в экстазе и в порыве сопричастья….»). Не знаю, услышал ли он меня там, на небесах, но мне стало легче, и я смогла перейти от сугубо восторженного к более спокойному и позитивному осмыслению содержания читаемого. Обычно в литературе отмечается следующее. Люсьен Леви Брюль считал, что мышление первобытного человека рождается из «коллективных представлений», которые часто противоречат элементарным законам логики. Вместо них у первобытного человека «законы сопричастия». Они имеют мистическую окраску и изобилуют эмоциями. Да, в первобытном мышлении доминируют инстинкты и вообще чувственность. Это несомненно. Но что совершеннее, мысль или инстинкт? Разве не удивительно, что инстинкт практически никогда не ошибается, а мышление на каждом шагу? Что такое инстинкт? Это опыт, доведенный до самого конца, до того состояния, когда не надо думать. Всё, что необходимо, уже хранится в памяти. А ведь прежде, чем понять, как вести себя, например, в момент опасности, как реагировать на неё, очевидно, не один смельчак, сложит «буйну голову». Но вот кто выживет, приобретёт рефлекс. Те инстинкты, что не перестали быть нужными, переданы нам. Остальные просто устранены природой. Цивилизация создаёт рукотворный мир – мир вещей. Он сокращает эмпирическую часть поведения, предоставляя нам многие объекты действительности в «готовом» виде, гораздо более удобном для пользования, чем объекты мира природы. И потом, как прекрасны, чисты и поэтичны образы и символы, неосознанно создаваемые первобытным мышлением. Первобытные люди не отделяли себя от природы (анимизм), поэтому описывали её явления в понятиях, применимых к человеку. Некоторые из них прочно вошли в язык, и мы не замечаем этого, когда говорим, например, «солнце садится» или «деревья шепчут» и т. п.

В области лингвистики огромную роль сыграли работы Романа Осиповича Якобсона. Этот ученый, наш соотечественник, поднялся до неимоверных высот в трактовке лингвистических феноменов. Круг интересов Якобсона был чрезвычайно широк. В молодости он увлекался теорией поэзии, был близок с В. Маяковским, который упоминает о нём с стихотворении «Товарищу Нетте» («..всю ночь болтали с Ромкой Якобсоном…»). Результатом этого увлечения явилась знаменитая формула: «Поэзия есть язык в эстетической функции». Затем интересы Якобсона сосредоточились на звуковой стороне языка. Совместно с другим знаменитым лингвистом (Н. С. Трубецким) он создает новую отрасль лингвистики – фонологию. Именно он, Роман Якобсон, установил 12 бинарных (парных) акустических признаков, по которым различаются фонемы. Это фонологические оппозиции, которые, по его мнению, являются языковыми универсалиями, т. е. одинаково актуальными для любого языка. Это ли не то открытие, которое определило дальнейший ход развития такой важнейшей дисциплины как лингвистика? Наконец, Р. О. Якобсоном заложены основы ещё одного нового направления в науке – нейролингвистики. Его работа об афазии (1941) – одна из первых блестящих попыток связать лингвистические особенности нарушений речи афазиков с данными неврологии о структуре мозга. В этот же период ученый даёт физиологическое обоснование своему же учению о метафоре и метонимии. Метафору он определяет, как единицу, расположенную в языке по оси комбинации, а метонимию по оси селекции. Это означает, что метафора рождается в результате переноса одного значения слова на другое, комбинируясь с ними образуя новое. Например, употребление слово тряпка в обозначении человека или выражение финансы плачут; ситец неба; глазунья луны и т. п. А метонимия – это отбор (селекция) какого-либо признака того или иного понятия и замена им другого понятия. Например, все флаги будут в гости к нам, где флаги употребляются в значении страны, державы. Таким образом, метафора относится к числу нарушений операций парадигматического ряда, а метонимия – к числу нарушений операций синтагматического ряда. Учитывая, что парадигматика обеспечивается «задним мозгом», а синтагматика «передним», преобладание в речи больного метафор – дополнительное свидетельство локализации очага поражения в «заднем» мозге, а метонимий в «переднем». Почему-то при анализе вербальных парафазий у наших больных мы, как правило, не прибегаем к их делению на метафоры и метонимии, а ведь это важно и не только в плане уточнения топики очага поражения, но и в плане выбора методов работы с больным и подбора словесного материала для отработки. Теоретические разработки Р.О.Якобсона явились ценным вкладом в теоретические положения лингвистики в целом.

Глубже понять многие феномены, столь важные для нашей профессии, например, феномен памяти и её потери, феномены сложных взаимоотношениях тела и духа, мне помог и Осип Мандельштам: «Я слово позабыл, что я хотел сказать, слепая ласточка в чертог теней вернется». Это о памяти. Сравнить забытое слово со слепой ласточкой! Как рождается такая ассоциация?! Или: «Дано мне тело, что мне делать с ним? Таким единым и таким моим?». Задумайтесь, как много нам объяснил поэт из того, что трудно описать в терминах науки.

В течение жизни я ещё и ещё раз убеждалась, что всё, что удалось узнать, даже, казалось бы, в совсем отдаленных сферах познания, в какой-то момент может пригодиться в профессии. Так, полезным и даже, можно сказать, судьбоносным, оказалось для меня владение нотной грамотой. У меня не бог весть какое музыкальное образование, всего-то музыкальная школа (плюс любовь к музыке!), но и благодаря этому не удалось ответить на один из вопросов, мучивших много лет. Вопрос этот не из слабых: в чём состоит феномен заикания, каковы причины запинок при нем – внутренние (эндогенные) или внешние (экзогенные)? Позже я остановлюсь на моих соображениях по этому поводу подробнее. И хотя я не вижу, чтобы мои доводы были приняты широко, я всё же довольна. Себе-то я, уж точно, ответила. А это ведь немало.

Вообще говоря, у меня есть мечта посвятить отдельную работу обзору тех источников, которые не относятся к числу научных публикаций, а также косвенных обстоятельств, способствующих рождению творческой мысли. Они, как будто, не представляют ценности для исследователя вообще и в области нейропсихологии, в частности. Однако нередко обращение к ним не только помогает, но и венчает дело. Бог даст, и получится! Хватило бы времени отпущенной мне жизни.

Центр патологии речи

Пионеры и «звезды» Центра

Сознаю, что я не очень-то хороший историограф, то есть запоминаю больше и ярче сугубо рабочие, межличностные моменты, психологические портреты людей, чем фактологию, но все же рискну рассказать о том, что запомнилось.

Документально утвержденный в 1968 году Центр патологии речи в Москве располагался он на улице Веснина и занимал там весьма скромное пространство. В его штате насчитывалось 11 человек, но зато каких! Помимо инициатора создания Центра – Виктора Марковича Шкловского, пионерами теперь огромного, уникального учреждения были высочайшего уровня неврологи, психиатры, психологи, логопеды. О некоторых из них, прошедших долгий путь в разных стенах этого постепенно расширяющегося учреждения, речь пойдет чуть дальше. С улицы Веснина Центр в несколько расширенном составе перебрался в Психоневрологический диспансер № 2 Киевского района. Встала задача влиться в коллектив диспансера, сохранив при этом свою специфику. Она была успешно решена. Сотрудники Центра сумели быть полезными диспансеру, завоевать необходимую репутацию и доказать важность помощи именно тем, кто страдал нарушениями речи.

Наряду с серьезными моментами жизни Центра, выступлениями на конференциях, разборах, научными трудами и сообщениями, были и курьезные. Однажды один из пациентов диспансера в позднее время, когда практически все врачи разошлись по домам, надумал лететь в Космос. Он разделся догола и стал пробивать лбом оконное стекло, крича «В космос, в космос!». Присутствующие при этом мужчины, пытались силой оттащить его, но он, изрядно вспотевший, буквально выскальзывал из рук. В самый критический момент появился Шкловский. С высоты своего двухметрового роста от осмотрел ситуацию и громовым басом, который у него имелся в избытке, рявкнул: «Смирно, Юрий Гагарин!». Тот моментально обернулся и услышав повторно ту же команду, обмяк и сел на стоявшую у окна банкетку. Тут его взяли под руки и увели. Вот, что значит, попасть в систему бреда больного! Урок был классным!