Золото. Том 6

Мы спешим. Ни я, ни Белогор не знаем, где мои дети. Но если он спокоен, если Авилла сделала так, что Белогор не волнуется об их судьбе, а он не мог не волноваться, будь они в опасности, то и я должен быть спокоен. Мне странно это, я никогда раньше не думал о детях. Но сейчас я понимаю, что я так много думаю о новорожденных сыновьях, чтобы не думать об Авилле.

– Белогор, ни ты, ни Авилла так и не рассказали, что было, когда вы встретили Дамагоя, – я посмотрел на Белогора.

Мы весь путь едем плечо к плечу, нельзя гнать, пешие не поспеют. Мы будем у Солнцеграда к завтрашнему утру, мы идём почти без привалов, и без ночёвки. Но перед самим городом надо дать войску роздых. Воевать усталые люди не должны.

Он повернул лицо ко мне, ставшее жёстким, дёрнулись губы, глаза сверкнули сталью, несмотря на сумеречный мягкий свет, но в них своё излучение, изнутреннее.

– С ней поступили жестоко, Ориксай, – чётко произнёс он и долго смотрел на меня, словно хотел увидеть, насколько глубоко вошло лезвие, которое он вонзил. – Так, что я лечил её несколько дней. Страшно… И то, что царевичи живы остались – это… Словом, Бог их сберёг.

Мне будто дали по лицу несколько раз, а потом под дых.

– Ты… почему не сказал… – задохнулся я.

Белогор отвернулся и добавил глухо:

– Время пришло и говорю.

И снова посмотрел на меня, прижигая раскалённым железом мои раны:

– Кого теперь ты пощадишь?

Я сорвался с места, рванув коня во весь опор, и скакал так долго, сколько мог, сколько мог мой конь, стараясь утишить сердце, зашедшееся болью и злостью. И руки, готовые сдавить любое горло. Я скакал, не разбирая дороги, далеко обогнав моё войско. Ветер, ветви хлестали меня по лицу и по плечам, полоскали мой плащ, но я нёсся и нёсся, словно надеялся нагнать, встретить моего врага…

И поворотил коня назад, только задохнувшись сам и чувствуя, что теряет силы он. Спешившись, я сел на землю, свесив тяжёлую голову между поднятых колен, оставив коня отдохнуть и пастись едва пробившейся травой. И так дожидался пока не подойдут мои рати.

Всё же достали и её… её… Ладо, промолчала. Почему? Чего боялась? Почему не сказала?.. Ах, Ладо…

Услышав приближение рати, я поднялся, и, вскочив в седло отдохнувшего коня, вернулся в строй. Теперь у меня по-настоящему и надолго пылает лоб, и горят ладони, от нетерпения поскорее применить их в бою.

Светло-жёлтые брёвна внешней стены стали красными, меняясь в богатом цвете от алого до черноватого. Как и потёки расплавленной смолы и кипятка, приготовляемых для штурмующих, кажется, беспрерывно.

Машут руки, мечи, топоры, щиты, пики, окрашенные уже в те же цвета, что и стены. Лезут по лестницам и отваливаются или всё же достигают вершины, где врубаются в защитников.

И летят искры от скрещивающихся лезвий и доспехов, и льётся кровь, она шипит на раскалившихся остриях и лезвиях, стекая по стенам, начинает хлюпать под ногами и у подножия стены и наверху. Куски и ошмётки человеческих тел, кишки, мозги, отрубленные конечности, головы…

Хрипы смерти, ранений, победные вопли, ругательства, крики… Я бьюсь вместе с моими воинами. Я не ушла со стены, понимая, что я сейчас для моих воинов как Солнце. Я не могу прятаться, я должна быть с ними. А биться меня учить не надо.

И Яван бьётся рядом со мной. Мы стали напарниками, мы действуем как две части одной целого. Чувство тел друг друга помогло нам стать идеальными соратниками. И плечо к плечу, спина к спине, мы машем мечами и кинжалами, отбивая удары от себя и от него, он от меня, пригибаясь, отклоняясь, вытягиваясь. Мы покрыты кровью, волосы намокли от крови, его борода мокра от крови и пота.

Я никогда не участвовала в битвах и не могла представить такую мясорубку. Но страха нет во мне. Одно есть – радость битвы и кипение решимости в крови. Я боюсь одного – достаться Дамагою живой.

Видеть куражливую радость на его лице, позволить использовать меня на размен с Ориком и Белогором, чтобы он мною заставил их подчиниться – ничего страшнее не может быть. Поэтому я скорее умру тут, и я не боюсь.

Скоро меня стало не узнать, под слоем крови я похожа на моих воинов, так что не отличить. И усталости я не чувствую, как это ни странно. Я мокра от крови изнутри и снаружи, хорошо, что крови столько вокруг, никто не чует запаха моей, родильной. И груди заполнились иглами и тяжестью от прибывшего молока… Чьё пьют те, для кого оно пришло?..

Но я не позволяю себе думать об этом, я не позволяю себе даже чувствовать это, я не позволяю себе слабеть. Моя слабость сейчас гибель для всех…

Если думать, то со злостью на тех, кто разлучил нас. Злость придаёт сил, грусть отнимает.

И странно – ночь приблизилась как-то очень быстро. Как мог так скоро закончиться день, а нашествие не продвинулось внутрь города больше, чем было с утра. Бои как шли с полудня наверху стен, так и не продвинулись внутрь города.

Дамагой скомандовал отводить полки. Остатки тех, кто успел подняться наверх, мы сбросили к подножию стен.

Мы с Яваном рядом, смотрим на отходящие полки. Мы опираемся на липкие от крови стены.

– Выстояли?.. А?!.. – сказал Яван с восторгом в голосе, оборачиваясь по сторонам. – Выстояли! Это ж надо…

– Если Орик до завтра не подойдёт, конец нам, – ответила я осипшим горлом, будто и в горле у меня засыхает кровь. Наверное, так и есть, мы и надышались и будто даже напились ею…

– Так вместе помрём что ли?! По мне, так лучше не придумать! – засмеялся Яван, оглянувшись ко мне.

На его покрытом кровью лице улыбка, весёлые белые зубы и синие глаза выглядят странно и будто стирают кровь. Я засмеялась, ткнув его в плечо кулаком.

– Яван! Авилла! – выкрикнули кое-где.

– Я-ван!

– А-вил-ла!

Подхватили вокруг.

Но, прокричавшись, воодушевлённые, пусть и промежуточной, но победой, мы стали собирать мёртвых и сносить их на площадь. Их оказались многие и многие сотни. Раненых ещё больше, ими есть, кому заняться, столько жрецов Солнца в Солнцеграде не было никогда раньше.

А сама я почти теряю сознание, неожиданно почувствовав усталость. Так, что подогнулись ноги, будто кто-то поддал под коленки… Я пришла в себя на руках милого Ванюши, который нёс меня в баню.

– Нельзя так, Нега, ты царица, надо беречься, – улыбнулся он.

– Нельзя царице беречься, однако, – сказала я, обняв его за шею. – На то я и на трон призвана.

Он улыбнулся, глазами светит. Но я нахмурилась, отодвигаясь от его плеча, к которому прильнула было:

– Ты так на меня не гляди, Вань, не то станут думать… – я немного вывернулась из его рук. – Оно, конечно, помереть-то можно и так, но мы должны о жизни думать.

– Стало быть, жить-то будем? – спросил он, опуская меня на порог бани, из-за двери просачивается пар.

– А чё же… Ещё как будем! – сказала я, закрывая дверь перед его носом…

Как и когда я добралась до постели, как разделась и заснула я не помню, не почувствовала ничего, пока лучи солнца не коснулись меня на рассвете.

Сегодня солнце щедрее. Никаких облаков, и наше доброе светило льёт на нас свои лучи, будто раскрыв объятия. В такой день никто не победит нас. И на стены мы идём под боевой клич:

– За Север!

– За Авиллу!

– За Ориксая!

– За Север!