МилЛЕниум. Повесть о настоящем. Том 1

ЕЁ волосы пахнут так сладко, они защекотали мне лицо, которое я приблизил к ней…

…У него твёрдые горячие плечи под рубашкой, я почувствовала, какие на них пружинистые мускулы… раньше я только издали на физкультуре видела их, я даже не могла предположить, как это – коснуться их…

Она двигалась так легко, так послушно, будто ни трения, ни силы тяжести больше в этом мире нет…

Его тёплое дыхание качнуло пряди волос на моём виске, на моей шее, расходясь горячими волнами по моему телу, до кончиков пальцев, заставив их дрожать…

Ладонью я почувствовал, как играют тонкие длинные мышцы на её спине, и от моей ладони, ощущающей это, будто искорки разбежались по моему телу, мне захотелось прижать её к себе ближе, животом и грудью почувствовать её…

Я никогда ещё не обнимал девушек, никогда ни к одной из них не был так близко… Мои фантазии и сны были все только о ней, о Лёле. И вот она здесь… я почти задыхаюсь… ещё решит, что я ненормальный… Сам не знаю, как я осмелился предложить ей, тихо произнеся близко-близко около её уха:

– Давай… а… Можно… м-м… можно я провожу тебя домой? – будто кто-то более смелый, взрослый и прозорливый в моей голове произнёс эти слова.

Ещё никто не расходился. Выпускной гуляют до самого утра, встречают рассвет и тому подобное, сейчас был едва час ночи… Я замер, ожидая, что она ответит.

Она кивнула и повернула ко мне лицо, улыбаясь:

– Конечно… можно…

Можно! Конечно, можно! Я становлюсь лёгким и ясным как никогда… И таким сильным.

– Идём? – я протянул ей руку. И смелым!

Неужели, я, правда, идём с ней, С Лёлей!?.. У меня так кружится голова, что я почти ничего не вижу. Пока мы забирали плащ и ветровку, на улице обычная июньская погода – сырая, пахнущая сочной листвой прохлада и влажность…

Выйдя из здания школы, мы, не сговариваясь, оглянулись на него и засмеялись от сходства наших действий, а значит и мыслей. Нам сразу стало так легко, будто мы с ним все эти десять лет были вместе, как сейчас, а не смотрели украдкой друг на друга…

Но разве мы не были вместе все эти десять лет?..

– Твои поклонники не заревнуют, что ты ушла со мной? – сказал я, подразумевая, что даже за то, чтобы вести Лёлю от актового зала, где нам вручали аттестаты, наши пацаны чуть не подрались.

– Ну, я всё же главную «звезду» школы выбрала, – улыбнулась она.

А потом помолчав несколько секунд добавила:

– Вы очень здорово играли. Я не думала, что…

– Да ну!.. – смутился я, хотя это правда, мы сыграли классно. Наверное, потому что знали, что это в последний раз в школе.

– Правда-правда! Прямо какая-то русская «Металлика»!

Вот тут я удивился, мало, кто из девчонок слушает такую музыку. Особенно Лёля…

Но Лёля засмеялась моему недоумению:

– Да я бы не знала, но у дяди Валеры, маминого мужа, есть видеокассеты. Он любит рок. Маме не нравится, она говорит, это «безумный бестолковый шум и мотанье волоснёй и вообще все они из психушки сбежали», – она засмеялась, изображая свою маму. – Но мне очень нравится. И вы играли так же.

– Ещё скажешь, я на Хэтфилда похож, – усмехнулся я, смущаясь, потому

что невольно подражал, конечно, американцу.

– Не скажу. Ты – в сто раз лучше, – сказала Лёля и даже не усмехнулась.

Я покраснел до ушей, к счастью, в темноте ночи она этого не видит.

От школы до Лёлиного дома идти минут десять, но разве мы пошли домой? В довольно ощутимой прохладе, после дождя, который днём испортил нам шествие по городу, мы холода не чувствовали, хотя дрожали оба. Мы чувствовали только свежесть июньской ночи, пахнущей влажной землёй и холодными лужами, одуванчиками, закрывшими на ночь свои цветочки, сладким липовым цветом и листьями, потому что брели по аллее в городском, засаженной липами парке.

Чтобы не смущаться больше, я спросил её об этом её дяде Валере, и разговор сам собой вышел на наши семьи, и тут мы многое узнали друг о друге, чего не знали раньше.

А ещё выяснилось, что поступать мы собираемся в один институт.

Вот вам и «последний день Помпеи»… Это так обрадовало нас, что мы взялись оживлённо обсуждать и репетиторов и задачки по химии и прочую чепуху, увлекаясь всё больше. Лишь бы только говорить и говорить ещё и ещё. Нам оказалось так легко говорить друг с другом…

– А почему ты не в Первый институт поступаешь? Там же твой отец.

– Поэтому и не поступаю, что там отец. Будут все говорить: «вон сынок профессорский, всё по блату у него».

– Кто тебя знает, так даже не подумают, а кто не знает, чёрт с ними, – сказала Лёля. – Разве нет?

– Так-то оно, конечно, так, и всё же… – мне так приятна её смелая уверенность во мне. Как давешнее «Ты – лучше»…

– Это потому что ты знаешь, что поступишь. А я вот…

– И ты поступишь, – убеждённо сказал я.

– Поступлю, конечно, куда я денусь, всё равно сколько раз поступать, но… А… Ты почему решил врачом стать?

– Не знаю. Всегда только врачом и представлял себя. А ты?

– И я! Я же с бабушкой…

Я засмеялся. Мы только что об этом уже говорили. Только я ещё рассказывал и про дедушку, за которым я тоже с детства неотступно таскался в больницу, он брал меня смотреть на операции. Так что, я студент тоже не буду совсем неопытный… Странно, что не так близко, как могли бы, общались наши бабушки.

Мы дошли всё же до её дома, пора была прощаться.

– А… Ты… Ты что завтра будешь делать? – спросил я, понимая, что расстаться и не знать, когда я её снова увижу, я не в силах.

– Ничего.

– А… Пойдём в кино? Можно, я позвоню тебе? Только я… номера твоего не знаю, – тут я соврал, я знаю её номер и звонил ей не раз, чтобы услышать её голос и бросить трубку. Я все десять лет так делал, но я не хотел, чтобы она догадалась, что я такой дурак. Поэтому я опять покраснел сейчас, но в неверном свете фонаря, возле её подъезда она, может быть, не заметила?..

На следующий день мы пошли в кино, смотрели какой-то французский фильм о бунте в женской тюрьме. Но содержание меня не увлекало, я совсем не следил за тем, что происходило на экране. Главное, что я чувствовал – это её присутствие рядом.

Коснуться её руки в темноте я не посмел, и пошевелиться боялся, чтобы не толкнуть её плечом ненароком…

А когда закончился фильм, мы вышли на улицу, и оказалось: пошёл дождь, и мы долго стояли под козырьком кинотеатра, потому что зонтиков у нас не было. Я заметил, что Лёле холодно и отдал ей свою джинсовую куртку, хотя она сопротивлялась:

– Ты простынешь…