Говорит и показывает. Книга 2

– А он-то страха как-бы знать не должен. Особенно перед вашими светлыми очами. Он его и не знает, потому что очень молодой ещё. И детей нет, – он посмотрел на меня: – не планируете пока?

– Ю-Ю, закончу институт, там будет видно, – сказала я, немного досадуя на этот разговор, он смущает меня немного, потому что это Ю-Ю спрашивает и, главное, я и хочу ребёнка, и совсем не хочу. Я хочу, чтобы появился кто-то ещё такой же как Вася, с его глазами, губами, носом этим смешным, с такими же волосами, глядя на кого я буду умирать от счастья, но… На этом кончится моя жизнь. Вот такое убеждение. Инфантилизм? Современная глупость? Прагматизм тяжёлых времён, когда ни у кого из моих одноклассниц ещё нет детей, ни у тех, с кем я учусь в институте? Родили только те, кто успел в восемнадцать. Кто перевалил 1991-92-й, не успев этого сделать, пока затаились, решая свои насущные проблемы жития.

Я смотрю на Маюшку, и пытаюсь понять, она не хочет пока рожать, потому что… почему? И хочет ли этого Вася? Они живут вместе шесть лет. Буквально. То есть по сути они женаты, не расписаны, но фактически, Майя ушла из дома и живёт у него, из их старой запущенной «сталинки» сделав чудесную уютную и симпатичную квартиру, даже к соседу этому, пыльному книжному таракану, сумела проникнуть в душу и он позволил ей и в своей комнате навести красоту.

Я бываю у них в гостях часто, испытывая от этого своеобразное мазохистское удовольствие: всё здесь сделано и куплено на мои деньги ещё до полного падения национальной валюты и начала галопа инфляции. Только с Маюшкиным вкусом и умением создать уют даже в палатке или на отдельно взятой кровати, как у неё в общежитии, можно было всё так здорово устроить за совсем, между прочим, небольшие деньги.

И когда разговор пошёл об армии, как раз началась война в Чечне, я пообещал Маюшке поговорить с Васей и выполнил своё обещание.

Это было полтора года назад, в Новый год, 1995-й, по телевизору то и дело показывали новости из Грозного, комментируя их довольно своеобразно, но картинка с экрана наводила ужас: настоящая Гражданская бойня.

Мы с Васей вышли на лестницу покурить сразу после такого выпуска.

– Ты, Маюшка сказала, не хочешь попробовать избежать службы в армии, – сказал я, закурив и выпустив первое облако дыма.

Он посмотрел на меня сквозь своё облако:

– Что, нажаловалась? – усмехнулся он, сверкнув белыми зубами.

Красивый стал за эти годы, из «гадкого утёнка» такой получился стройный, высокий, ладный белокурый «лебедь», Маюшка всегда этого лебедя в нём видела, похоже.

– А ты как думал? Само собой. Так чего упорствуешь? Так, на нервах играешь? Хочешь, чтобы подёргалась лишний раз из-за тебя?

Он честно усмехнулся, кивая. Не притворяется, что это не так. Искренние люди. Не то, что я. При всей моей симпатии к нему, как на редкость хорошему человеку, я не могу не продолжать ненавидеть его и завидовать до ломоты в висках и перебоев в сердце.

– Не без этого. Знаешь… – он сделался серьёзным, – уезжает каждый раз в эту вашу Москву, а я думаю, что я, какой-то М-ский любовник, а там полная столица мужиков, Славка Максимов, тоже… Вот и… – он коротко взглянул на меня. – А так – нервничает из-за меня, думает обо мне, на них не смотрит… – и снова рассмеялся. Шутит всё, ничего такого он всерьёз не думает.

– Что не женитесь? – спросил я, продолжая «наслаждаться» своим мазохизмом, расковыриваю свои раны.

– Я едва на хлеб заработать могу… – хмурясь, проговорил он.

– Зарабатываешь же, несмотря ни на что. Ты студент, но зарабатываешь и кормишь её столько лет.

– Мало. Конечно, информатика сейчас на подъёме, я программы кое-кому делал, неплохо поднял, больше, чем грузчиком за месяц, – усмехнулся Вася.

– Значит, не в этом дело, что тогда?

– Она – принцесса, директорская дочка, а я голоштанный сирота…

– Она бездомная принцесса, Вася, если ты не забыл. И живёт с тобой в твоём «шалаше» столько уже времени.

– Всё равно, получается, я на самой богатой невесте в городе женюсь, Приборный завод как поднялся, они дом перестроили, говорят, Виктор Анатольевич в Москве хочет квартиру купить.

– Маюшке ничего не достанется, не боись, – усмехнулся я.

Вася выпустил последний дым, потушил сигарету в обрезанной наполовину, банке из-под пива, что служила пепельницей здесь, на лестнице.

– В-общем, не дури, Вась, я понимаю, школа – это выход, может, похуже армии, но хотя бы вот так под танки не бросят тебя.

– Илья, не хочется за подол цепляться, как-то это…

– Да, хреново, конечно, но такое время, что делать? – согласился я, потушив и свою сигарету.

– Не знаю, – он пожал плечами.

– Твоя жизнь, думай сам, ты взрослый давно. И, надо тебе прицепиться к подолу или нет, сам решишь.

Я смотрел на него и понимал дилемму честного парня. И думал, что я бы делал? И я тоже не знаю. Ведь и послушаться любимую, тоже вроде слабаком перед нею самой себя показать. Или как?.. У меня тоже не было ответа на этот вопрос. Просто я не хотел страданий Маюшке.

– Идём, холодно здесь. И мочой воняет, – сказал я.

– Ссут, вот и воняет, – усмехнулся Вася.

– Сейчас, похоже, везде ссут, – ответил я.

Странно, а раньше по подъездам только целовались…

Мы пошли вверх по широкой лестнице с каменными ступенями, стены обшарпаны, двери облезли, кое-где железные стоят, полы заплёваны и зассаны, зачем-то посыпаны хлоркой или, не знаю, чем, белым порошком как в вокзальных сортирах, кто это сыплет и зачем? Но ступени из гранита остаются самими собой даже в грязи.

– Да, Вася, что сказать хотел, ты с программами этими, смотри, с бандитами не свяжись, не то влипнешь по самые… – сказал я.

Он обернулся:

– Не сразу, знаешь ли и поймёшь, кто пришёл-то, – он сам обеспокоен этим, пойти в армию ему не страшно, а вот с бандитами соединяться не хочет. Маюшка, такого хорошего мальчика выбрала, это же надо…

Все эти годы я остаюсь вблизи неё. Мы видимся не реже, чем раз в неделю, но вообще гораздо чаще. Она не поддерживает связи с родителями. Я с мамой вижусь и созваниваюсь регулярно. И знаю всё, что происходит там у них на Труда. Я знаю и рассказываю Маюшке. Но я рассказываю сам, она не спросила ни разу.

Давно утихли грязные разговоры, смытые такой громадной волной всеобщего разорения, грязи, крови, сифилиса и триппера, бандитских безобразий, смертей, что то, что тогда болтали о Маюшке в городе теперь представляется всего лишь «Санта-Барбарой», как сейчас стало модно говорить.

Вася, к его чести, не верил в эти слухи ни одной секунды. Может мне и жаль, что он так чист помыслами, ни разу даже не вздумал ревновать ко мне. Я к нему тоже не ревную, он стал для меня частью Маюшки, как если бы он был её ребёнок, например. Если бы я не заставлял себя каждый день, я давно сошёл бы с ума, или убил бы этого счастливца, потому что в моей жизни никто вместо неё появится не может.

Из квартиры Юргенса на Садовой я давно ушёл, снимал в разных концах города, теперь – комнату в старой коммуналке. Так что сейчас я жил в самом затрапезном, наверное, доме Замоскворечья. Я даже не знаю, сколько комнат в этой квартире-лабиринте, даже сколько всего у меня здесь соседей, потому что семьи, что здесь живут то пополняются, то их половины куда-то исчезают, в тюрьму садятся что ли? Старухи загадочного года рождения, я уверен, что некоторые не только застали царя, но и прошлый век, а тут, глядишь, благополучно вползут в своих шаркающих войлочных чёботах и в новый, и новое тысячелетие.

Но как раз эти «древние артефакты» из всех моих соседей были самыми симпатичными, я с ними приятельствую, знаю их по именам-отчествам, покупаю лекарства, нередко за свой счёт, а иногда и в магазине то, что беру себе, беру и для них: хлеб, молоко, сыр. Колбасу современную они не любят, как не очень-то любят и друг друга, немного ревнуя меня.

Евфимия Георгиевна – очень любит чай с конфетами «Москвичка», Эльвира Анатольевна булочки с маком, а Мария Сергеевна, между прочим, Макарова-Шульц, сохранившая следы былой красоты на маленьком, увядшем ещё при Хрущёве, лице, очень любит жаловаться на здоровье, может говорить о болезнях настоящих воображаемых часами, это хорошо, что не знает, что я врач, иначе, я пропал бы, и это при том, что она не дождалась с войны сына и мужа, то есть мне она годится в прабабки, как ни странно она о своём возрасте предпочитает не говорить, кокетка.

Я обретался здесь уже больше года. Сегодня Маюшка пришла сюда за мной, как договаривались. Когда она пришла сюда впервые, потом хихикала надо мной, над моей шестиметровой каморкой возле кухни с окном-щелью, смотрящим в стену соседнего дома. Но не понимает, глупенькая, как хорошо эта «чудесная» квартира действует на моих подружек, побывав здесь однажды, ни одна не повторила своего визита. Я давно превратился в потребителя одноразовых связей. А комфорта для себя на данном этапе я не искал.

Продавленный диван, который уже не был способен складываться, письменный стол и книжные полки, телевизор и видеомагнитофон, вместо проигрывателя и магнитофона я довольствовался теперь плейером, но зато отменным, а вещей я вынужден был привыкнуть иметь немного, чтобы легко за раз переезжать. Бытовая аскеза стала привычкой на эти годы.

Но я не теряю надежды купить квартиру. И скоро, возможно, я смогу осуществить своё желание иметь, наконец свой угол. Куда Маюшка придёт как в мой дом и не будет смеяться надо мной, М-ским «голодранцем», принцем-изгнанником.

Я защитился ещё в 93-м, и вскоре ушёл с кафедры, в Перинатальный центр на Опарина. Был вариант на Севастопольский проспект, но Опарина территориально рядом с Волгина, где Маюшкина общага и сама наша Аlma mater, потому я и выбрал его, чтобы быть ближе к ней. Но в общежитии Маюшка бывала не каждый день, всё старалась уехать к своему ненаглядному Васе. Из-за этого мало дружила с одногруппниками, кроме Славы. Я пенял ей на это не раз, говорил, что будет жалеть, что её настигнет студенческий ветер свободы позднее и может натворить бед, надо сейчас участвовать в оргиях и попойках, пробовать нехорошие вещества, менять парней, куролесить, не спать, гуляя по ночной Москве. Что детскими болезнями надо переболеть в детстве. На что сегодня она, посмотрев на меня серьёзными синими глазами, сказала:

– Я не переболела тобой. Ты…

– Что ты сказала? – вскинулся я.