Золото. Том 3

– Так может, с одной и собрали бы всё и дело с концом? Чего мудрить, по всей стране колесить? – сказал Явор, которому было явно не по себе от всего происходящего.

– Баба за девять месяцев ребёнка вынашиват, ты её не торопи, не то не ребёнок, а неведомый зверёнок выйдет, – сказал мудрый старик. – Всему свой черёд, Явор Мудрый, и порядок свой, – звучит назидательно и Явор не смеет возражать чудному старику. – Нельзя по-твоему-то, надо по-царски, все объехать, что успеешь и отовсюду малую толику положенную взять. Как мёд из сотов, так, чтобы пчёлы не подохли от голоду и с тоски.

Вот так и пошли наши дела. Пришлось мне работать в прямом смысле не покладая рук, самому своими руками добывать золото, открывая приоткрытые для меня моей царицей и Белогором пещеры. Мы везли золото до ближайшего города от пещеры, оставляя половину здесь, вторую отправляя специальным обозом в Солнцеград в царскую сокровищницу, чёткий учёт вели мы вместе с Явором. Он записывал, я запоминал, твёрдо решив под любым предлогом забрать у него все эти записки, едва мы вернёмся в столицу.

Поначалу меня впечатлял и забавлял процесс открывания каждой пещеры, потом стал обыденным, как и всё удивительное поначалу потом перестаёт производить сильное впечатление.

– Почему вы не входите за мной? – спросил я Явора, возле очередной пещеры.

Он побледнел немного от моего вопроса. А старик ответил за него:

– Дак не могут они, осударь! Никто не может без разрыву жизненной жилы, окромя царя. И страх одолеват такой, будто за жилу ту уже рука Смерти схватилася.

Явор посмотрел на Веселина, а именно так зовут старика: «Люблю пошутить и повеселиться», сказал он мне на вопрос, почему именно так назвали его. И верно засмеялся при этом так, что нельзя было не улыбнуться.

– Так что придётся тебе самому трудиться, царь-осударь. У кажного в ентом дели своя цена, своя работа и антирес тожа свой…

Я вижу как у Явора от злости на ничтожного, казалось бы, старика побелели обычно румяные суховатые щёки. Но Веселин знай, посмеивается.

Довольно скоро, больше пещер, которые, в общем, ничем не отличались друг от друга, меня стали занимать города, которые мы проезжали. Я был здесь лет пять, а где-то шесть назад, когда мы только пришли на Север. Многое переменилось в радостную для меня сторону: много сколотов осели в городах, многие почти не отличались уже от местных жителей, занимались мирными делами, не как в самом начале: только в рати служили. И женаты уже многие были на северянках.

В городах неизменно устраивали пиры для нас, ещё бы: каждый город получал подарок от царя, на который сильно улучшит благосостояние: отремонтирует дома и улицы, построит кузни новые. Солнечный двор в каждом городе получил по несколько мешков – половину всей городской доли: за Солнечными дворами много общественных обязанностей. Со мной ездили и два жреца с Солнечного двора Белогора, проверить, как идут дела на всех прочих дворах Солнца и Луны. Они же следили и за нашим здоровьем в этом походе. Впрочем, никто не хворал.

– Не тоскуешь по жене-то молодой, расстались-то так скоро после свадьбы? – спросил Явор, когда мы по дороге в очередной город, охотились в начавшем уже зеленеть лесу. Почки ещё не раскрылись на деревьях, но стояли так, что брызни на них дожди и они полыхнут свежей зеленью своей, покроют все ветви и стебли, задышат, зашелестят, заговорят нежным языком своим вместо жестокого, делового зимнего…

Я посмотрел на него, поправляя привязанную у луки седла добычу: несколько уток, болтались ещё не остывшими мягонькими мешочками.

– А тебе что за печаль? По своим соскучился, поди?

– Да я что, я старый и жёны мои старые, а тот Ориксай, какого я знаю, уж сорок раз развлёкся бы, по стольким городам проехались… Что, такая сладкая Авилла, что другие и не по вкусу теперь? Так это только кажется, все одинаковые… Или так умаялся с золотодобычей этой?

– Может и умаялся, что ж я, двужильный тебе?… – сердито проговорил я.

Но в душу мне слова его запали.

Что и говорить, к аскезе я не привык, все об этом знали, и переносить воздержание становилось с каждым днём, а тем более с каждой седмицей, всё сложнее. Но мне так хотелось вернуться к моей царице с тем, с чем я ушёл, с тем горячим, даже восторженным чувством, что я и не думал о том, чтобы развлечься с какой-нибудь из местных девиц. Тем более, что на каждом празднике красавиц было в изобилии, все они были веселы, пели и танцевали зазывно и были, конечно, доступны для меня.

Но вот эти слова Явора и его же ухмылки в последующие недели дело своё сделали.

Однако едва я в городишке Вокхом девицу себе на ночь взял, как в ту же ночь разразилась гроза, пошёл такой ливень и град, что страшно было, не проломит ли крышу. Будто моя благоверная негодовала и топотала по небу. Мне всю ночь это мерещилось. Утром я отправил девицу, богато одарив её, как перед тем её отца, позволившего мне пригласить её к себе на ложе. Но дождь шёл такой, что выехать нечего было и думать.

Веселин поглядев на небо, потом на меня почему-то сказал, опять усмехаясь:

– Ну, усё, молодец, теперича отдыхай, – он сверкнул яркими молодыми глазами на меня. – Осерчали небеса, долгонько дальше не пустют. А до того как золото иссякнет не больше десьти дён. Так что, думаю, всё ты исделал, што мог. Отдохни маненько и поедем в столицу, править.

Вот так мы и застряли в Вокхом. Не доехав до нескольких городов. Не доехав до Ганеша, который особенно хотелось посетить, поглядеть как поднялся он после пожара и… и посмотреть, где же жила Авилла до того как приехала ко мне…

Но нельзя думать о ней. Тоска сковала сердце разом так, что в пору было запить. Пока мы скакали от города к городу, от пещеры к пещере, я двигался как будто всё время к ней, торопясь и не унывая, солнце светило каждый день не было ни одного пасмурного дня, дороги – сухи, люди сообразительны и проворны, а на душе у меня светло и вольно. Но едва пошёл этот дождь, всё изменилось…

Когда ты жена такого мужчины как Яван Медведь, да ещё не признанная, а только принятая из милости, поневоле становишься очень мудрой и чуткой женщиной. Ум развивается не по дням, а по часам, способность видеть, чувствовать, просчитывать, использовать все возможности, чтобы удержаться на своём высоком, но таком неустойчивом стуле, превращается в твоё основное качество.

Вот такой принуждена стать Вея, дочь сколота, которую Яван некогда страстно полюбил, а потом, за лёгкий, как ему казалось, и незлобивый нрав оставил при себе, признал её сыновей и жил с нею в тереме царей, как живут только с настоящими жёнами.

Каково было мне, Вее, все эти годы наблюдать бесконечные вереницы женщин, которыми всё время увлекался мой муж, постоянно открытый поиску и приключениям этого рода. И я вела себя так, чтобы он всегда знал и видел: никого лучше, милее, добрее, чище меня он не найдёт. Никто не станет ему такой преданной женой, никто не станет терпеть то, что безропотно сношу я.

Но, когда, находясь в Ганеше, он… я не знаю, как назвать то, что произошло с ним, потому что влюблялся он по восьми раз на седмицу, там же, видимо наваждение нашло на него, ведьма какая, не иначе, окрутила моего Явана, вот тогда я почти впала в отчаяние. Перебраться в другой дом, быть вышвырнутой не только из жизни Явана, но и из терема, где я была свободна от чёрной работы, от необходимости самой распоряжаться золотом, думать не только о присмотре за детьми, приготовлении пищи, но и о дровах, крупе, молоке, припасах, о том, сколько платить челяди, и ещё сотне мелочей, которые делали за меня в тереме как за царицей, в царском тереме не разделяют. Я привыкла к тому, что я жила, по сути, как царская сноха, совсем без забот, вдруг начать жить самостоятельно – это напугало меня до смерти.

Поэтому, когда Яван приехал хоронить Великсая, я дышать боялась, не то, что упрекать его в чём-то. Тем более что он проявил удивительную для него холодность ко мне, сохраняя, очевидно, верность той самой ведьме, молить о лютой смерти, для которой я не уставала с первого же дня, как поняла, что она существует. Тем более удивительно, что спустя совсем небольшое время он вдруг примчался назад в Солцеград и остался здесь, и даже вернул меня в терем.

Но радоваться и успокаиваться я не торопилась: ясно стало, что Яван глубоко уязвлён в самое сердце. Наверное, именно такие как он, кто, кажется неспособен на глубокие чувства и привязанности, и оказываются неожиданно поражены в самое сердце. Как наказание Небес от Папая и Апи.

Пьянство не самое неприятное, что стало происходить с ним, тем более что спьяну он не дрался и не буянил, а тоскливо засыпал. Но то, что он звал во сне какую-то Негу, и меня называл также, когда погасив весь свет в спальне, принимался ласкать, это было неприятнее. Тем более что после этих ласк становился ещё мрачнее и неразговорчивее.

Он и раньше не имел обыкновения много беседовать со мной, находя для себя друзей вне дома, даже если и принимался что-то рассказывать, я могла только слушать, мало что понимая, и думая только о том, чтобы красиво сидеть и чтобы он не заметил, до чего мне хочется зевнуть.

Теперь мне надо было понять, почему же он вернулся? Что вытолкнуло его из Ганеша? Может, проклятая всё же умерла? Поначалу я так и решила, тем более что ничто другое не могло так подействовать на него. И я стала успокаиваться. Тем более что теперь Яван никуда не стремился, даже за юбками не бегал.

Но в один момент всё моё спокойствие испарилось как лужа в жаркий день. Когда завершился этот их северный обряд, поразивший и напугавший меня до глубины души, когда помогая Великому Белогору, Яван взял из его рук царицу, завёрнутую в одеяло. Сердце замерло во мне. Так не носят цариц, так держат только самое дорогое и милое, что имеют, так прижимая к груди, так бережно опускают на постель… так смотрят нежно и обеспокоенно в лицо… Я даже не подозревала, что он вообще может так смотреть. И довершением, окончательным подтверждением моих подозрений её удивлённый возглас, когда она назвала его как-то странно, как никто его не зовёт…

Пока все испуганно и сочувственно следили, как Великий Белогор спасает её, истекающую кровью, я торжествовала, особенно, видя отчаяние на лице моего мужа. Не знаю, были ли здесь ещё те, кто молил не о спасении для царицы, но я умоляла, чтобы вся её проклятая «золотая» кровь вытекла из неё.

Конечно, Боги не услышали меня. Редко когда простая молитва справедливо обиженной женщины превозмогает царей. Проклятая разлучница выжила. Царь в отъезде. А Яван в Солнцеграде и всего в одном этаже от своей любовницы. Мне нужны союзники в борьбе против ведьмы.

Я быстро нашла их. Вернее её – Агню, любимую жену Ориксая. Кто ещё, как не она заинтересован в падении, а лучше гибели Авиллы? И ведь царицу-то погубить просто, доказать только её неверность, и всё – голова долой. Тем более что все в тереме знали, что молодые супруги не очень-то ладят. Думаю теперь, после открытия золота царь с радостью избавится от неё.

Агня встретила меня высокомерно, как и всегда, хотя до недавнего времени она ничем не была выше меня, но я решила простить ей это, лишь бы она была мне полезна.

– Вея? Хто ты есь? Я не знаю тебя, – сказала толстая-претолстая от бремени Агня, не утратившая, впрочем, ни капли своей всеми признанной красоты, за которую её так ценит Ориксай.

Она сидела на широкой лавке, покрытой ковром, перед нею стоял столик с угощением: засахаренными орехами, и сушёными ягодами, клюквой в сахаре, морошкой, ежевикой, маленькими лепёшками на меду и прочими предметами мечтаний любой сладкоежки.

Что ж, я решила сразу взять быка за рога:

– Я жена любовника нашей царицы. И мне думается, прекрасная Агня, наши с тобой враги превратились в одного. Вернее в одну.

Но она хмыкнула только:

– У меня врагов нету-ть. Что мне эта костлявая ледыха? Ориксай ко мне от неё, молодой жены, ходит, а что до того, что с ей спит твой муж, так мне тока выгодно, пусь спит! Лучше он, чем царь! – она облизала сахарные крупинки с полных розовых пальчиков с длинными блестящими ногтями. – Так што твои враги – только твои.

– Но она родит ему наследников, и ты останешься, как и прочие твои предшественницы забытой в «царёвых сотах» вековухой.

– Дак я не вековуха уж, второго царю рожаю, – удовлетворённо погладив огромный живот, проговорила Агня. – А ета пущай затяжелет ишшо, кожа да кости, да всё болеет. Вообче, не жилица знать.

Агня выпрямилась, рыгнув, усмехнулась и закончила:

– Иди ты, Вея по добру по здорову. Потерпи, пока соперница твоя сама не загнётся, долго ждать не придётся. Говорят, весь Солнечный холм кровью заплескала, так што долго точно не протянет, сколько бы её Белогор Великий не тянул.

Я начала злиться, тем паче что Агня, чёрт её дери, была права, и пока Ориксай не интересуется царицей, а интересуется Агней, ей помогать мне резона нет. Напротив, сейчас и мы соперницы с ней. Тем более что с моим мужем у этой мерзавки всё как раз было и, конечно, есть, а это и, правда, выгодно Агне.