О починке лестницы и том обеде он молчал вмёртвую. Эркин раньше боялся, что сорвётся Андрей, скажет что-то, намекнёт… но Андрей умел, когда надо, молчать.
– Слушай, – Андрей тихо засмеялся, – тут поп объявился, не видел ещё?
– Кто?
– Поп. Ну, священник. Priest. Я раньше не видел его. Тощий, длинный. И одет… не по-людски.
– А, – незаметно кивнул Эркин. – Видел.
– Не цеплялся он к тебе?
– С какого хрена я ему?! А к тебе что…?
– Да иду я третьего дня со станции, – начал Андрей. – Умотались мы тогда с ящиками этими, в рубчик, помнишь?
– А, помню. Дурынды все в рёбрах и уцепиться не за что. Они?
– Во-во. Ну, иду, ногами за мостовую цепляюсь. А он, видно, за пьяного принял. И начал. Про образ божий…
– И что мы все братья во господе?
– Ага! Так он и тебя заловил?
– Да нет, – Эркин усмехнулся. – Он сюда приходил. Я лучину щепал и видел, как он по домам ходил. Ну и… послушал немного.
– А к тебе не подходил, значит?
Эркин долго зло молчит и наконец выпаливает длинное замысловатое ругательство. Андрей понимающе кивает. Значит, нельзя Эркину об этом говорить. Видно… как ему самому про отца. Ладно. Но кое-что всё-таки надо обговорить.
– В церковь звал?
– Велел ходить, – поправил Эркин, с ходу поняв Андрея. – Придётся идти. Если он так залавливать по домам начнёт… хреново.
– Придётся, – кивает Андрей. – Ну, что, давай в топоры?
– Давай, – Эркин прислоняет пилу к козлам.
Здесь уже не поговоришь. Только если в полный голос. Но об этом вслух нельзя…
…Он щепал лучину, сидя на пороге сарая, когда на его руки упала тень. Поднял голову и увидел. Нет, он уже видел раньше этого долговязого беляка в странной одежде, но никак не ждал, что тот подойдёт к нему.
– Ты здесь живёшь?
Он привычно встал, опустив голову и разглядывая свои кроссовки и ярко начищенные ботинки беляка. Не знаешь, как отвечать – молчи. Обзовут скотиной, тупарём, даже ударят, но отстанут.
– Подними голову.
Он осторожно понимает голову, видит худое и оттого узкое, словно сплющенное с боков лицо и отводит глаза.
– Я спросил. Ты живёшь здесь?
Не отстаёт сволочь поганая, придётся отвечать.
– Я снимаю койку, сэр.
– Значит, у тебя есть дом?
На это ты меня не поймаешь, гадина, но лучше промолчать.
– И где же твой дом? – белый улыбается. – Вот эта дверь?
Выдавил всё-таки. И не соврёшь: вон уже толпятся… рожи соседские.
– Да, сэр.
– Твоя хозяйка дома?
На это ответить можно. Назвал хозяйкой, можно и подыграть. Лишь бы Женя не сорвалась.
– Да, сэр.
– Отлично. Пойдём.
Он с тоской оглянулся на свою незаконченную работу и, привычно заложив руки за спину, пошёл в дом. Лишь бы Женя увидела из окна, поняла бы…
…– Готово?
– Готов. Закрываю.
Три сарая сделано, и они переходят к следующим.
Нет, надо сказать Андрею.
– Понимаешь, он по домам ходит.
– Ага, – Андрей, кивая, встряхивает кудрями.
– По всем домам. И… со всеми говорил.
– Обошлось? – Андрей вскидывает на него глаза и тут же опускает их.
– Пока, вроде, да. Но пойти придётся. А то… боюсь, он опять припрётся.
– Ла-адно, – улыбается Андрей. – Сходим, послушаем. На перегоне было, помнишь?
Эркин кивает и невольно смеётся воспоминанию…
…Они второй день как вышли на Большую Дорогу, о которой столько рассказывал Фредди. После безлюдья заброшенных имений… шум, гам, столпотворение. Какие-то чудные типы, которых и не знаешь: то ли шугануть, то ли пожалеть. Вчера русские из комендатуры собрали всех пастухов и долго объясняли им про их права. Как там? Трудовое законодательство, во! Что должны быть выходные дни и свободное время, а работа тогда оплачивается вдвойне, как должны обеспечиваться и вообще… Даже белые ковбои подвалили и слушали. А этот… Этот ходит сам по себе. Белый, в чёрном и каком-то нелепом костюме, худой, с не злым, вроде бы, лицом и странными словечками. Ну, ходит и пусть себе ходит. Они уже поели и пили кофе, когда этот беляк подошёл к их костру, ведя в поводу старого тёмно-гнедого коня.