– Галчонок никак?
– Так ты ж вона, рыжий.
– Кто ты, парень?
Гаор вздохнул, приканчивая кашу и вытряхивая в рот последние капли молока. Его ответа ждали, и он решил ответить так, чтобы уж больше его не спрашивали об этом.
– Я бастард, – начал он.
Ему ответили молчаливыми понимающими кивками – здешние явно знали, что это такое, но столь же явно ждали продолжения.
– Отец меня в пять лет забрал у матери, больше я её не видел и ничего не знаю о ней, помнить мне ее запретили, отбили мне память о ней. А потом… отцу были нужны гемы, – вдруг пришли эти жёсткие, правильные в своей неприкрытой циничной сути слова, – и отец продал меня в рабство. Вот и всё.
За столом воцарилось молчание, будто его не поняли, не могли, не хотели понять.
– Мать-владычица, – прошептал кто-то.
– И давно? – сурово спросила Нянька.
– Да… с прошлой осени третий год пошёл, – устало ответил Гаор.
– Лоб покажи, – потребовала Нянька.
Гаор поднял ладонью волосы, открывая лоб с синей звездой клейма.
– Как же так? – потрясённо покачала головой одна из женщин, – чтоб сына своего…
– Из-за гемов и сына, – недоумевающе сказал кто-то из мужчин.
– Эй, паря, а гемы-то зачем были нужны, чтоб такое сотворить? – спросил ещё кто-то.
Гаор зло усмехнулся.
– Законный сын, наследник, играл в карты, проиграл много, вот меня и продали, чтоб я долг его оплачивал.
– А оплатишь когда? Освободят? – спросил молодой тощий парень, совсем мальчишка по виду.
Гаор, не сдержавшись, выругался с настоящей злобой.
– Как же! Поставят кружок, и буду считаться прирождённым. Ошейник не снимается!
– Это мы знаем, – спокойно сказала Большуха.
И её тон заставил Гаора проглотить уже готовую сорваться с языка ещё более крепкую ругань.
– Ну, Рыжий, так Рыжий, – сказала Нянька, внимательно глядя на него. – Не самое плохое имечко.
– Ну да, – согласились с ней, – господа, быват, и вовсе непотребно прозовут.
– Наш-то ничего, разрешает по-материному зваться.
– Ничо, паря, проживёшь.
– А куда ж я денусь, – улыбнулся, успокаиваясь, Гаор.
– А работал кем?
– Шофёром.
– Это водила, что ль?
– Да, – кивнул Гаор.
– А раньше? Ну, до того?
– Раньше? – переспросил Гаор, – раньше я в армии был, воевал.
Молча сидевший на дальнем конце стола мужчина шевельнулся, и Гаор невольно посмотрел на него. Тёмное узкое, как сдавленное с боков, лицо, чёрные длинные волосы заплетены в две тонкие косы, спадающие с висков вдоль лица и делающие его ещё уже, высокие выступающие углами скулы, опущенные к переносице и вздёрнутые к вискам брови. На смуглой шее почти сливающийся с ней по цвету ошейник с блестящей заклёпкой, на лбу над переносицей синий, перечёркнутый диагональным крестом квадрат. Раб, раз ошейник и клеймо… изменник или пленный… Айгрин?! Откуда?
У Гаора непроизвольно сжались кулаки, и напряглось как перед прыжком тело. Их глаза встретились, и мужчина спросил с характерным гортанным акцентом.
– Ты… воевать?
– Да, – ещё сдерживаясь, ответил Гаор.
– Ты… фронт?
– Да! А ты?..
Айгрин кивнул.
– Я воевать. Я плен, – улыбнулся, оскалив белые зубы, и встал, – ты воевать, ты раб. Я рад.
Гаор рванулся из-за стола навстречу ему. Но драки не получилось. Айгрин обошёл его как неживую преграду, склонил голову, благодаря матерей, и вышел, мягко, без стука прикрыв за собой дверь. Помедлив с мгновение, Гаор сел, понимая, что глупо стоять посреди кухни, когда противник ушёл.
– Кто это? – заставил он себя спросить внешне спокойным тоном.
– Джадд это, – стали объяснять ему.
– Хозяин его откуда-то привёз.
– Так-то он тихий.
– И понимает почти всё, говорит вот только…
– Да он молчком всё.
– А задевать его не след, шалеет он в драке.