Мир Гаора. Сторрам

– Неважно, я держусь. Я никому не мешаю, и меня не трогают. Они, в сущности, они неплохие, все-таки мы немного цивилизовали их. Но они другие. Мы ургоры, а они… – Ворон захлебнулся ветром, оборвав фразу.

– И кто они? – с интересом спросил Гаор.

– Аборигены, – пожал плечами Ворон. – Они чужие и навсегда останутся такими. Мы разные. Мы и они… – он снова замолчал.

– Мы и они, – повторил Гаор. – Это ты правильно сказал. Но для меня «мы» здесь.

– Ты порвал с семьёй, с родом, а теперь хочешь отказаться от своего народа?

Гаор засмеялся.

– Ну, положим, порвал не я, а со мной. А народ? Если мы совсем уж такие разные, то чего же бреются все дважды в день, а?

– Да, конечно, кровь перемешалась, но мы, ургоры, мы живы, пока сами сохраняем себя. Ты полукровка…

– А ты нет?

– Да, и я. Совсем немного, на очень малую каплю, но да. Но я всегда стыдился этого, а ты… и зачем тебе эти рассказы? Воображаешь себя Креймом-Просветителем? А ты помнишь, как он кончил?

Крейм-Просветитель? Что-то смутное, вроде, говорили в училище, но… нет, это надо отдельно вспоминать.

– Про Крейма ты мне ещё расскажешь, хорошо? А об остальном… Ты живёшь среди них и презираешь их, за что? Тебе надзиратели ближе, что ли?

– Отдельный мерзавец ещё не народ, ты же понимаешь это.

– Да. И никем я себя не воображаю, я просто живу.

Гаор легко вскочил на ноги, оглядывая гомонящую толпу. Вроде бы там опять эти две девчонки мелькнули. Как их? Дубравка и Киса. Поймать их что ли и… Ворон снизу вверх оглядел его и горько улыбнулся.

– Ты ничего не понял. Конечно, живи. Это твоё право, но мне горько, что ургоры потеряли ещё одного, ещё один ушёл назад, в дикость…

Не дослушав его, Гаор шагнул в толпу. Да, он один из них, и не только из-за цвета волос, но и потому, что сам хочет этого. Кем бы ни был Ворон раньше, на фронте он не был, а то бы знал, что в одиночку не выживешь, что сосед по землянке ближе любого кровного родича, и только та кровь роднит, которую заодно проливаешь. Красиво сказано – мимоходом оценил он – Кервин бы забраковал.

Кто-то сзади дёрнул его за капюшон, и Гаор, круто развернувшись, попытался поймать обидчицу. Но та с визгом увернулась и исчезла в толпе. И бросаясь за ней в погоню, Гаор успел подумать, что Ворону так недолго и всерьёз спятить. Нашёл где и о чём думать. А опускаться… мелькнула у него тут одна мысль, но это тоже на потом…

Погоня успехом не увенчалась, да он толком и не разглядел её. А ловить неизвестно кого – никого и не поймаешь.

Холодало, ветер становился всё резче, пробивая комбезы и тонкие куртки, да и ужин, похоже, скоро, животы уже подводит. И толпа повалила вниз, в тепло спален.

– Давайте живее, – подгонял их, помахивая дубинкой, охранник у входа, – мёрзни тут из-за вас, волосатиков.

Но беззлобно, замахивался, а не касался, и некоторые даже желали ему приятного отдыха.

В выходной вечер запускали без обыска, только уже на нижнем входе пересчитывали, запуская по десяткам, так что на лестнице выстроилась очередь. Гаор оказался в самом конце, ждать долго, но он сразу предусмотрительно сбросил капюшон и снял шапку. Нарываться из-за таких пустяков не хотелось, только-только у него зажило, и синяки уже почти целиком жёлтые, чуть-чуть синевы по центру, и не болят уже. Рядом с Гаором стоял Махотка, а впереди две девчонки, и Махотка потихоньку дёргал их за куртки. Девчонки шёпотом отругивались. Получалось у них хлёстко, и Гаор с удовольствием давился от смеха, опасаясь заржать и привлечь надзирателя.

Как только зашли в коридор, девчонки дружно набросились на Махотку с кулаками, сбили его с ног и стали дёргать за волосы, щипать и щекотать. Махотка блажил дурным голосом.

– Во, дурень волосатый! – заржал надзиратель, запирая за ними дверь.

Вокруг драки собралась целая толпа, и уже спорили на сигареты и фишки, кто кого тут умотает.

Гаор ушёл, не дождавшись конца схватки. В спальне он разделся, сразу сбросив пропотевшее за эти дни бельё в ящик для грязного, уже выставленный матерями у двери, и надел опять рубашку и штаны уже на голое тело. А чистое бельё наденет завтра утром. Спать голышом он уже привык. И до душевой и обратно тоже пробегал голым без стеснения. В самом деле, в каком полку служишь, по тому Уставу и живёшь! Но что ему Ворон наговорил, это ещё надо обдумать. Может… может и отдельный лист в папку положить. Здесь есть о чём писать.

Время после ужина всегда твоё. Надзиратели ни в коридор, ни в спальни не заходят, только, конечно, чтоб шума особого не было, драк там серьёзных или ещё какого безобразия. Но это уже забота Старшего.

Гаор решил было подсесть всё-таки к Ворону и расспросить того о Крейме-Просветителе, а то вертится рядом, а не ухватишь. Но тут в мужскую спальню заглянула женщина.

– Рыжий, ты здесь?

– А где я могу быть? – поинтересовался Гаор, быстро подходя к ней.

– А хрен тебя знает, – сразу ответила она, – вы, мужики, бегливые, чуть не догляди и концов не найдёшь. Тебя Матуня зовёт.

И отступила, пропуская его.

Гадая, зачем он в выходной вечер понадобился Матуне, Гаор протолкался по коридору в дальний от выхода конец, где располагались кладовки. Дверь вещевой была приоткрыта на щёлочку, и там вроде кто-то притаился. Не обратив на это внимания, Гаор прошёл мимо. Но дверь кладовки Матуни была закрыта и даже вроде заперта изнутри. Стучать, разумеется, Гаор не стал и тут же повернул обратно, ломая голову над тем, кому и зачем понадобилось так его разыгрывать. Выманивали из спальни? Понятно. Но зачем? Гаор был так занят этим, что, когда поравнялся с дверью вещевой и оттуда рванулась голая рука, ловко ухватившая его рукав и вдёрнувшая внутрь, он растерялся, больно ударившись животом о перегораживавшую вход доску прилавка.

В кладовке было темно, намного темнее, чем в спальне, которая даже ночью подсвечена из коридора и уборной.

– Какого…?! – выдохнул он.

– Тихо, – чьи-то руки мягко даже ласково зажали ему рот и потянули книзу, – сюда лезь.

Руки и голос были женскими. Всё становилось предельно понятным, и Гаор, подчиняясь, нагнулся, пролез под прилавком и последовал за женщиной вдоль неразличимых в темноте стеллажей.

– Сюда давай, – шёпотом позвали его.

Он оказался, как сразу понял, под стеллажом, на чём-то мягком, похожем развёрнутый тюфяк. Невидимая в темноте женщина обняла его и поцеловала в губы.

Это не требовало ни разъяснений, ни вообще слов.

Её руки были мягкими и, даже касаясь синяков, не причиняли боли. Гаор нащупал на ней рубашку, не застегнутую, а завязанную на животе узлом, мимоходом удивился этому: не видел, чтоб женщины здесь так ходили, дёрнув, распустил узел и распахнул полы. Как и у него, белья у неё под рубашкой не было. Брюк, впрочем, тоже.

Естественным текучим, как вода, движением она откинулась и легла, увлекая его за собой. Бодая её, зарываясь лицом в её груди, Гаор стянул с себя и отбросил рубашку, приподнявшись, расстегнул и столкнул вниз брюки. Она негромко засмеялась, колыхнувшись под ним. Освободившись от одежды, Гаор уже спокойно вытянулся на ней, нашёл губами её губы, обнял. Она вздохнула, прижимаясь к нему. И чувствуя, что сил на обычную игру у него сейчас нет, что он теряет контроль над собой, Гаор сразу, тут же, ни по каким правилам и обычаям, усвоенным с первых походов по борделям, что лицом к лицу нельзя, не положено, резким, даже злым ударом раскрыл её, входя сразу целиком. Она приглушенно охнула, обхватила его за спину, прижимая к себе. Он яростно, стиснув зубы и хрипло дыша, бился об неё, заставляя вскрикивать, извиваться под ним. Будто весь этот страшный полусезон он только об этом и думал, и только этого хотел. Она часто дышала открытым ртом, прихватывая зубами кожу на его груди и плечах. По телу Гаора прошла медленная, мучительно сладостная судорога, он замер и в полубессознательном состоянии соскользнул с неё, лёг рядом, жадно хватая раскрытым ртом тёплый тёмный воздух.

С ним и раньше такое случалось, когда он на несколько мигов как терял сознание, он не любил это состояние за ощущение полной беззащитности перед лежавшей рядом женщиной, но сейчас почему-то лежал спокойно. Просто отдыхая и не ожидая подвоха. Узкая ладонь с бугорками мозолей погладила его по мокрым от пота спутанным волосам.

– Дуры девки, всё врали про тебя, – её губы почти касались его уха, но шёпот не оглушал, а был приятен.

Гаор, приходя в себя, медленно повернул к ней голову, коснулся лицом её груди. Она обняла его за голову и прижала её к себе, даже чуть потёрлась.

– Врали, что ты как лягушка, гладкий да холодный. А ты, ой, какой горячий. И мохнатенький где надоть.

Её ладонь скользнула по его телу и погладила по лобку. Гаор почувствовал, что краснеет, но лежал неподвижно.

– Вон у тебя пушок какой, как у мальчика, а так-то ты ладный мужик, – шептала она. – Рыжий ты, Рыженький.

Он повёл ладонями по её телу, наткнулся на показавшиеся ему жёсткими курчавые волосы в низу живота и чуть было не отдёрнул руку, но справился с собой.