– И в деталях, милочка!
Они смеются…
– …Что? – Андрей вскакивает на колени. – Они так и сказали?!
– Ну да. Сядь и не мешай. Будешь дёргаться, брошу рассказывать…
– …И на сколько его привезли?
– На сутки, милочка.
– О, не буду тогда тебя отвлекать. Ты расскажешь мне потом, дорогая?
– Ну, разумеется, милочка. Но ты, кажется, не любительница… уникумов?
– В постели я предпочитаю чёрных. Разумеется, всё возможно, но чёрный, хорошо вработанный… – брюнетка причмокивает, выражая восторг.
И укатилась в угол за занавесями. Он перевёл дыхание. Судя по тому, как она его лапала, работать было бы тяжело.
– Иди сюда, индеец. Ложись.
Он опять ложится рядом с ней, как и раньше, на левый бок, а правую руку кладёт ей на живот.
– Хорошо, индеец. Полежим так.
– Да, миледи.
Она смотрит прямо перед собой, в окно, за которым снег, неподвижные белые деревья.
– У меня есть всё, индеец. Есть то, чего нет ни у кого. Понимаешь, индеец? Ведь это хорошо, когда есть всё. Я права, индеец?
– Да, миледи.
– Почему мне тогда плохо, индеец?
Он невольно сжимается. Ведь что ни случись, отвечать ему. Но она продолжает говорить, и он понимает, что это не о нём.
– Когда есть всё и этого никто не знает. И не должен знать… Разве не обидно, индеец?
– Да, миледи.
Она вздыхает и потягивается. Отдых кончился, и он снова гладит её. У неё мягкое безмускульное тело. Нежное, гладкое, оно мягко колышется под рукой. Она поворачивает к нему голову, подставляя лицо для поцелуев. Он целует её, гладит, разогревая, всё сильнее и сильнее вжимая в неё ладони.
– Ведь я лучше, красивее, правда, индеец?
– Да, миледи.
– Я получила в подарок то, о чём не смеет мечтать ни одна женщина. Значит, я лучше? Скажи, индеец.
– Да, миледи.
Смешно, но она, кажется, верит ему.
– Даже ты это понимаешь. Понимаешь?
– Да, миледи.
Ну неужели она ждала других ответов? Он не выдерживает и начинает смеяться. И она смеётся с ним, прижимаясь к нему и сотрясаясь всем телом, наваливается на него. Он ложится на спину, упираясь лопатками в постель, выгибается, входя. Она всё ещё смеётся.
– Глупая жирная утка. У неё никогда не будет такого. Правда, индеец?
– Да, миледи.
Замолола. Но это не страшно. Она бьётся о него, и её мягкие груди болтаются мешочками, он подставляет под них ладони, ловит соски, ритмично качая её на себе. Ага, задёргалась. У неё подламываются руки, и она падает на него, хватает полуоткрытым ртом за лицо. Ещё укусит. Он перехватывает своим ртом её губы, обхватывает руками её за спину, она бьёт кулачками по постели, чуть не задевая его, потом вцепляется растопыренными пальцами в туго натянутую простыню, рвёт её на себя. Он слегка сгибает ноги в коленях, крепко упираясь ступнями в постель, чтобы усилить удар. Ещё… и ещё… и ещё… Она вдруг отрывается от его рта и хрипит:
– Давай, я хочу всё. Слышишь, индеец, всё!
– Да, миледи.
Он сильно выгибается под ней, и с очередным ударом выбрасывает струю так, чтобы она ощутила её. Ну? Есть! Обмякнув, слабо дёргаясь, она скатывается с него и замирает. Он осторожно скашивает на неё глаза. Вырубилась? Он плавно высвобождается и переводит дыхание. Ну, пока она в отключке, а если ещё и заснёт… можно и передохнуть. Он распластывается и медленно проваливается в чуткий сон. Её ставшее сонным дыхание успокаивает его, и он засыпает, расслабив усталые мышцы. И спит, спит долго. Просыпается, когда она шевелится, убеждается в её сне и засыпает опять. И с каждым разом свет в окне всё меньше мешает ему. А проснувшись в очередной раз, он видит, что вся комната синяя и небо за окном синее. Вечер? Пусть вечер. Она спит, свернувшись клубком, а кровать достаточно просторная. Он закрывает глаза, снова проваливаясь в сон. И просыпается уже в полной темноте. Она вздыхает рядом и, касаясь тумбочки, включает свет. Хрустальная маленькая люстра над кроватью. Он осторожно оглядывается. Окно закрыто белой, подобранной фигурными складками шторой. А у кровати снова столик на колёсах, уставленный едой. Он сглатывает сразу набежавшую слюну и отворачивается, пока она не заметила – просить не положено, за это и врезать могут.
– Иди сюда, индеец.
Он легко встаёт и соскальзывает с кровати на пол. Она жестом указывает ему, что он должен сесть на пол. Он, как положено, опускается на колени и откидывается, садясь на свои пятки. Она ест, передавая ему остатки, а зачастую и почти целые, только надкусанные куски…
– …И что ел?
– А фиг её знает! Я такое впервые ел. Она мне не называла. Всего понемногу.
– Наелся?
– Ну, в животе не сосало.
– И опять?
– А ты думал! Ну что, дальше, или надоело?
– А было что особенное?
– Особенное? – рассмеялся Эркин. – Да нет. Ей уже только подо мной, но на шкуре хотелось. А потом она мне спать велела. На кровати разрешила, не прогнала в камеру. И ушла.
– Куда? Натраханная-то…
– А мне что до того? Я и спал. Сытый, довольный.
Эркин рассмеялся и подмигнул Андрею.
– Ну, под утро она пришла и легла. Я дёрнулся, но уже она спать хотела. Я погладил её, потискал немного, она заснула, и я опять заснул. Сытый, главное. А потом…