– Резонно, – кивнул Джонатан, попыхивая сигаретой. – Тебе не вваливают?
– Бывает. Если в кругу против Эркина попаду… всё. Ну, он же играет классно, – Андрей вздохнул.
– Всё, вали отсюда. Чист, – прозвучал в темноте голос Эркина, а через несколько секунд он подошёл к костру, откровенно смеясь: – Крепкий лоб у парня, все руки отбил.
Что от оставленной им кучки сигарет сиротливо лежали две последние, которые на его глазах убрал к себе в карман Фредди, он словно не заметил. Только продолжал улыбаться. Джонатан невольно с каким-то новым чувством разглядывал его. Сказанное Фредди ещё предстояло обдумать, но… нет. Джонатан понимал, что ни о чём спрашивать нельзя. Он не получит ответа и подставит Фредди, но… но хотелось столько узнать. Пустячный разговор о нагуле, травах, что приезжал русский ветеринар, смотрел соседние стада, и, пожалуй, через день будет их черёд и лучше бы хозяину при этом быть, хотя и старшие ковбои, если надо, справляются, что русские обещают пустить ещё один мост, но там уж очень капитально подорвано, что одичавшие собаки хуже волков… всё это шло своим чередом. И вдруг Джонатан поймал ответный быстрый взгляд и, невольно покраснев, отвёл глаза. Но Эркин никак не показал, что что-то заметил.
Спать улеглись тут же у костра. Андрей и Эркин по одну сторону, Фредди и Джонатан по другую. Спали, прижавшись друг к другу спинами.
Немного поспав, Эркин встал и ушёл к стаду.
Днём тепло, в одной рубашке можно, а ночью уже куртка нужна. Осень. Запахи дыма, вянущей травы и стад. И всё чаще подкатывает к горлу тоска. Как бы ни было, что бы ни было, ложась спать и закрыв глаза, он видел только одно… Но наяву не смел ни думать, ни вспоминать. Нельзя. Всё можно. Питомник, распределители, Паласы, имение, – всё. А это нельзя. Чтобы ни словом, ни жестом, ни взглядом… У костров ему рассказали о многом. И о Дне Империи тоже. Кто были те бедолаги, нашедшие свою смерть за посягательство на честь белой женщины, он сразу понял. Не дурак. Да и другие сообразили. О спальниках теперь совсем по-другому говорили. Он опасался, конечно, по-прежнему, но… но самую малость по-другому стало. Зачем это белякам понадобилось? Раз белякам нужно, то нам это и близко… Эркин прислушался и снова не спеша пошёл между бело-чёрными грудами спящих бычков, негромко подсвистывая им. А… когда же, да, позавчера…
…Он шёл уже к своему костру, и его вдруг позвали тихим Паласным свистом. От неожиданности он остановился, показав, что услышал и понял. И от костра шагнул к нему высокий мулат в заношенной заплатанной одежде дворового работяги. Их было трое: негр, мулат и трёхкровка. Все паласники. Он не отпирался. Глупо. Как он их с первого взгляда опознал, так и они его. Позвали к своему костру.
– Мы за тобой второй день смотрим. Думаем, наш, – мулат смотрел на него открыто и чуть насмешливо.
– Ну, так чего? – ответил он, садясь к костру.
– Не боишься?
– Чего?
– Что русские опознают, – усмехнулся трёхкровка.
– А вы, – ответно усмехнулся он, – только их боитесь?
– От других мы отобьёмся, – спокойно сказал негр.
Он кивнул, глядя на их тренированные налитые плечи, распирающие ветхие рубашки, на длинные ножи. Они и носили их открыто, в самодельных, подвешенных к поясам ножнах. И первый неожиданный вопрос:
– Горел?
Он кивнул.
– Мы тоже.
Трёхкровка улыбнулся.
– Здорово покорёжило. Думал, не отваляемся, замёрзнем к чёртовой матери.
– Это зимой, что ли?
– Ну да, – они удивлённо смотрели на него. – В заваруху.
– Как же вы выскочили?! – вырвалось у него. – Ведь Паласы все пожгли, паласников постреляли.
– А мы не выскочили, – хмыкнул мулат, – мы выползли.
– Из одного, что ли?
– Нас в распределителе всех на расстрел вывели, – стал рассказывать трёхкровка. – Ну, в суматохе не отделили нас. А тут русские. Мы как рванём все врассыпную. И мы, и беляки. Кто поверху бежал, тех русские остановили, а мы в трубу сточную и залегли там. Переждали. Выползли. Распределитель горит. Беляки, что стреляли нас, двое там или трое, лежат, ну, что осталось от них. Мы где шажком, где ползком и дёрнули оттуда. Хорошо, в штанах были. Не успели раздеть нас.
– Повезло, – кивнул он.
– А ты?
– Со мной иначе, – усмехнулся он. – Я пять лет как не спальник.
– Как это?!
– Ты что?!
– Шутишь?!
Три вопроса слились в один возглас, они даже подались к нему.
– Купили в имение и поставили скотником, – он оглядывал их смеющимися глазами. – Тогда и перегорел.
Они переглянулись.
– Слушай, парень, – заговорил негр, – ты не шути этим, не надо. Горишь насмерть, а перегоришь, говорят, и года не протянешь, сам себя кончишь.
– Слышал, – кивнул он. – Только вот он я, перегорел и живу.
– Ты… ты ж… – у трёхкровки на глазах выступили слёзы.
– Что я же? – он рассмеялся их удивлению.
– Сколько ж тебе, парень? – тихо спросил мулат.
– Двадцать пять полных. А горел в двадцать.
– И… и как ты… потом, ну, после?
– Никак, – пожал он плечами. – Я ж говорю, скотником был, за скотиной смотрел. Доил, убирал, всё такое… Боль отпустила когда, то… нормально жил, – он усмехнулся, – по-рабски.
– И не пробовал… работать?
– На хрена мне это? – искренне изумился он вопросу. – Вы что, не наелись дерьма этого?
– По горло, – спокойно ответил мулат, а остальные кивнули. – Значит, ставить не можешь. Ты эл?
– Был элом, – кивнул он, – а вы?
– Мы элы, а он, – мулат кивком показал на трёхкровку, – он джи. И тоже… были. И горели одинаково. И не нужно нам ничего. Тоже одинаково.
Он понимающе кивнул.