Панакея. Книга 2. Российская федерация. Иштар. Любовь

Кстати, в отдельных странах, например в Англии, это, то есть тыканье, вполне приемлемо! Не исключено что она, как и классик, просто любит завтракать на Эйфелевой башне, так как это единственное место, с которого она не видна?! Правда, я думаю, что даже для XIX века это большое преувеличение!

Французская обувь, если она не на заказ – а это мне не по карману, – не лучшая в мире.

Не были в Париже и не видели Эйфелевой башни? Не огорчайтесь! Один из мостов в Петербурге через Неву – плод, так сказать, труда того же инженера! Такая вот положенная на бок Эйфелева башня – это мост! Однако главным трендом города мост не стал, хотя и бегают по нему и люди, и машины, и даже иногда – лошади!

Финскую обувь в северной столице России не покупайте. Она в пять раз дороже, чем на её родине, которая, как известно, не за горами. И за новую модель выдают ту, что за границей на распродаже. Кстати, хотя это далеко не ХХI век, о Петре I – большой любитель всего немецкого.

Признаться, немецкую обувь люблю и я, в том числе фирмы Salamander. История и обувь переплетались неразлучно. Надо же в чём-то ходить по разным местам! Так, при Иване Великом ходили в сафьяновых и кожаных сапожках, шитых на Руси – и лаптях! Затем, с начала XVII века (недавно четырёхсотлетие отметили), пришла эра Романовых, которая длилась вплоть до февраля 1917-го. При Петре пошла обувь часто заграничная или нашими умельцами с их фасонов списанная: туфли – для людей с денежкой тонкие, кожаные или матерчатые, с каблучками разной формы, отдельные пары – с вышивкой, мужские часто с пряжками, домашние без задников, впоследствии превратившиеся в так любимые нами тапки, сапоги для господ и сапожки дамские! Всё это и сейчас надеть – загляденье!

В Таиланде покупаю только шлёпки. В Мексике и на Мальте – ничего. В Китае обувь плохая. Но не только для шопинга я путешествую!

Глава 3

Выстрелы под окном

Вернёмся всё же к событиям дня, когда я мечтала на кафедре спокойненько выпить чашечку кофейку. Пока у меня прибирали – пробежалась по кафедре: всех проверила и выстроила, а теперь могу и спокойно улыбку стереть и кофейку хлебнуть! За окном раздались какие-то хлопки, и я подумала: «Петарды, что ли, за окном взрывают! Совсем расслабились студенты!» – и от любопытства бросилась к стеклу. За окном, наверное, километров под сто, стартовал белый «жигулёнок» – надежда российского автопрома. Именно белая шестёрка, как ни банально это звучит в фильмах о милиционерах и полицейских. «Негры, что ли, за рулём?!» – мелькнула мысль. Я сразу не догадалась, что мужчины в салоне были в масках. И тут из машины пальнули по окнам. Я успела отскочить, но всё же мелкие стёкла порезали мне руки, порвали колготы. Но всё, кроме шока, было так, царапины! Без стука открылась дверь, и тут заскочил наш охранник, тот самый, что не узнал меня, бледный, дрожащий, и прошептал: «Врачи есть?!» Фармаколог я, честно говоря, а не врач. Но всё же пошла за ним.

Под окнами стояла кофейно-зелёная машина, развозящая деньги. На земле лежала наша милая бухгалтерша, которую я чаще видела в варианте «портрет» в окошечке кассы. Она была бледной, и под нею расползалась лужа крови. Ну, оказывать первую помощь – жизнь научила! Я смело убрала с её бедер платье и пережала рукой кровоточащий сосуд на бедре. А она причитала:

– Как же я буду эти девять миллионов отдавать?! Где я их возьму?! – заныла. – Как же я буду эти девять миллионов отдавать?! Где я их возьму?!! – повторила.

Успокоить её надо было быстро, и я сказала, уже усмехнувшись:

– Такие деньги уже не отдают! Вот если бы меньше миллиона – тогда хуже! – И это её почему-то сразу успокоило! Рядом, прижимая раненую руку, стоял охранник, так и не успевший достать оружие. Прибежал декан медицинского факультета. Увидел. Рванул к своей машине за жгутом и бинтом. Так мы и продержались минут двадцать-тридцать.

Первыми приехали собровцы. Командиру на вид было лет тридцать пять. На самом деле, как я узнала позже, ему было всего двадцать восемь. Он был среднего роста, в пятнистой форме, обезличивающей его, стриженный настолько коротко, что невозможно узнать цвет волос; со сдвинутыми бровями над несколько прищуренными глазами, что не давало возможности определить ни их цвет, ни даже выражение; с сильно сжатыми губами на неулыбчивом лице. Весь он напоминал пружину, зажатую сверху какой-то мощной рукой, что делало его как-то мельче и менее значительным. Забудься эта рука – и полетит он, направляемый энергией собственного тела, силой толчка – неведомо куда. И ещё неизвестно, в кого попадёт этот слепо несущийся снаряд, что натворит…

Смотрел он так, будто изучал сразу весь периметр. По этому взгляду, бросаемому как-то так через плечо, не поворачивая головы, осматривая полностью любое помещение, будь то купе поезда или зал кинотеатра, я узнавала всех мужчин схожих профессий. Взгляд его всегда был чуть исподлобья, при красивом высоком лбе с горизонтальными ранними морщинами. Как я узнала потом, смеялся он, стараясь не разжимать рта с выбитыми взрывом и вставленными зубами. От этой же травмы остался небольшой шрам между губ справа.

Этот мужчина в высоких зашнурованных ботинках с грубыми подошвами, с заправленными в них пятнистыми штанами и, в свою очередь, заправленной в штаны такой же тёплой курткой походил на пирата, пришедшего захватить корабль. Я лишь потом узнала, что пиратами были английские лорды, пекущиеся о том, чтобы обогатить своё гнездышко. Да, наверное, он и был современным флибустьером или его далёким потомком с горячей, достигающей точки кипения кровью. Всё остальное стало уже пресным и не грело его ещё молодые кости. Однажды на обследовании врач сказал ему, что для таких, как он, характерно особое строение надпочечников и большой выброс адреналина, и он наивно поверил, так как во всём, что было вне его виртуальной реальности боя, был совершенным ребёнком, оторванным от всего мира. Он гордился этой своей избранностью, бесхитростно оправдывая ею все свои поступки. Адреналин – гормон воинов. Таинственный секрет надпочечников, не вызывающий заболеваний при его максимальном выбросе. Адреналин – нейромедиатор страха. В концентрационных лагерях натаскивали собак на его запах. Он пропитывал всё человеческое существо и, кажется, сочился через поры кожи. При его наличии, не поддающемся контролю, убежать от лохматых серо-коричнево-чёрных чудовищ с мощными клыками, беспрекословно подчиняющихся и натренированных, как никакие другие породы собак, могли не самые бесстрашные узники, а, наоборот, наиболее обессиленные и от этого уже тупо-равнодушные, которым судьба, вдруг соблаговолив, кидала максимум, что могла дать: жизнь. Одарив, снисходительно не интересовалась в своём величии и щедрости, что они будут делать с ней дальше. А дальше был в лучшем случае стройбат. В худшем – свои концлагеря. И если совсем повезёт – жизнь, которая чаще всего их не принимала, а они её.

Мужчина, как оказалось, был «вчерашним»: с бара. Но я тогда не узнала его. Да и не до него было. Вечером мне надо было уезжать на защиту моего диссертанта в Москву.

Глава 4

Купе

Вечером я сидела в купе. Настроение было не самым лучшим. Я строила своё дело, а мой партнёр по фармакологическому бизнесу и постели подводил меня. Теперь я, скрепя сердце, или что там ещё, ехала на его защиту в лице научного руководителя. Он должен был стать моим третьим защитившимся учеником, и после этого, соблюдя всю бумажную волокиту, я могла сделаться настоящим, не по должности, а ваковским профессором. То есть получить ту бумажку, которую не ликвидирует ни тюрьма, ни сума.

Мой подопечный – именно тот мужчина, который сейчас целится в меня из автомата, стоя на дороге, а на нас сыпется мелкий, колючий и очень холодный снег.

В начале нашего с ним романа я была свободным, бедным, но уверенным в себе молодым доктором наук тридцати пяти лет от роду. Принимала зачёт у ординаторов, среди которых был и он. Затем мы разговорились. А через пару часов всё закрутилось: и роман, и обсуждение его будущей диссертации. Потом мы почти дошли до брака. Много в любовнике было странного и пугало меня: патологическая страсть к сестре, ревность к её при мне появившемуся сначала приятелю, а затем мужу, патологическая страсть к деньгам, которые не хотели, как водится при этом, идти к нему.

Все они занимались карате: отец-военный, мой приятель, сестра-студентка и её муж. Бойтесь людей, которые осваивают восточные искусства борьбы, особенно если это не связано с профилем их работы! Всё в жизни накладывает свой отпечаток. А такие увлечения – меняют душу, делая человека совершенно другим: изворотливым и лживым. Без этого – не выиграть! В секцию в десять лет его отвёл отец. Через год мальчик почти потерял зрение. Потом он отвёл его младшую сестру. Когда она выросла, то выясняла отношения с отцом при помощи ударов ног. Я хотела и сама пойти в секцию. Но он сказал мне: «Ничего не выйдет. Не тот характер!» Действительно, «не тот характер».

Теперь он, стоя на раздолбанной дороге, целился в меня из автомата.

С сестрой они подсчитывали, какое наследство останется от совсем ещё молодых родителей, когда они умрут! Как они продадут всё это и заживут роскошно! Был циничен. Однажды я спросила его: «Сколько стоит женщина?» «Бутылка вина и коробка конфет!» – ответил он не задумываясь. Себя я ценила несравненно больше.

Однажды выпив, начал плакаться:

– У меня давно нет заказов!

– Каких? – удивлённо спросила я.

– На людей… – протянул он.

– В смысле? – не поняла я.

– Убрать! – И тут я догадалась, а догадавшись, сразу поверила, что он был киллером.

– И сколько? – уточнила я.

– Могут дать до тысячи долларов. Но нет давно заказов! – грустно ответил он.

В то время я сама ходила с незарегистрированным пистолетом. При этом как-то не до конца поверила в сказанное знакомым киллером. Но ничего не проходит бесследно. И вот мы стоим друг против друга. Узнал ли он меня при его столь плохом зрении?

На предзащите его кандидатской диссертации он невпопад и неправильно отвечал на все вопросы. Я злилась, а потом жестоко взорвалась:

– Я понимаю, что ты слеп! Но не глух же! – кричала я в нашем гостиничном номере, оплаченном мной.

– Прости. Я ничего не слышал… Я оглох от волнения! – почти прошептал он.

Глохнувший от волнения и почти слепой от занятий боевыми искусствами, мой бывший любовник целился в меня из автомата! Потрясающе!

Я вспоминала.

На новое место работы он поехал в надежде на большие заработки, а больше от ревности к мужу сестры, которую любил как-то даже болезненно, с оттенком инцеста. Ещё от хотел доказать, что что-то представляет без отца, настаивавшего на объединении семьи под одной крышей. Он сильно, как к родному, привязался к моему сыну, и я очень ценила это. Но вскоре после переезда наша пара начала постепенно распадаться. Где-то замаячили признаки каких-то девочек-студенток. С одной из них он занимался сексом прямо в анатомке, рядом с заформалиненными и препарированными трупами, так как ночью там никого не было, а в общежитие, где он жил тогда, посторонних не пускали. Предпоследней каплей в наших отношениях было то, что, когда я купила старую «Бэху», он был несказанно уязвлён, что водить её буду я, а не он. Последней песчинкой, бабочкой, пушинкой, перевесившей всё, были его слова: «Ты даже деканом стать не смогла!»

Да. Не смогла. Хотя и представляли в министерстве как будущего декана. Хотя и смотрели на меня все так. Будущему декану купила место одна из группировок в надежде на помощь при поступлении. Не банды, естественно, а их деток, которые есть у всех! Но к этой кормушке его не допустили. Данная история закончилась через много лет, когда опекаемый деканом студент, став врачом, убил в приёмном покое подвыпившего пациента, который неадекватно обошёлся с его фавориткой. Этот видеоролик несколько дней крутили все СМИ страны.

Я изгнала своего приятеля-киллера из своей постели и дома. Когда забрала у него ключи от квартиры, он был необыкновенно оскорблён. Люди не понимают, что мягко, без скандала, с улыбкой на губах можно и убить! Что страшнее всего не крик, а спокойная, презрительная улыбка! Я всегда боялась таких, понимая их убийственность. Но надо было завершить все дела. Это было мерзко, больно, неприятно, но необходимо. «Работа – превыше всего», – этот лозунг спасал в сложных ситуациях. Потом, когда мы расставались, он сказал мне, как бы в назидание, две вещи: «Не ругай сына за то, что будет курить. А себя за то, что будешь платить любовникам!» Он не угадал: сын не курит, а меня любят не за деньги.

Но я забежала немного вперёд. В тот день я сидела в купе и ехала на нашу защиту. Как я тогда выглядела? Узкая, цвета хаки юбка из джерси, обтягивающий свитер из той же ткани. Волосы до плеч. Презрительно скривлённые губы. Детектив в дорогу. Стройные ноги, так как большие психические нагрузки требовали таких же физических в виде забегов и заплывов. В целом: стерва и супермодель в одном лице.

Они вошли, ввалились, заполнили купе: пять мужчин, двое из них были в «камуфляже». Один из них – тот самый, из бара и моей работы. Ватага с водкой. Как-то многовато для меня! Капитан произнёс слова, своеобразные для первого знакомства: «Мы вообще-то хорошие. Просто день сегодня такой!»

Мне, как водится, налили. Я, как положено, не отказалась, но тихонько вылила водку на пол. Они, как принято, повторили. Я, как решила, не протестовала, но отставила пластиковый разовый стаканчик. Мужчины, достаточно глазастые, увидели. Но, как положено культурным мужчинам с хорошей «выучкой», больше не предлагали. Сколько прошло: пять минут, десять? Капитан успел выйти вместе с другим мужчиной в камуфляже. Как я потом узнала, они «перетёрли» отношения после какой-то большой ссоры. Когда они вернулись, он решительно заявил мне:

– А номер телефона дадите?! – Это была вторая фраза, которую я услышала от него.

– Дам. Записывай! – неожиданно для себя самой произнесла я.

– Запомню! – ответил он.

– А твой?! – необычно быстро перешла я на «ты». При этом у меня, позор для деловой женщины, не оказалось самого маленького-премаленького блокнота в сумке. Я записала его номер телефона на обратном билете. Потом всё боялась именно этот экземпляр отдать проводнице.

– Я позвоню? – спросил он.