Действительность. Том 1

Для каждой из этих разноплановых сторон нашего мышления, иная, противоположная форма осмысления, – есть иная форма жизни, иная форма бытия. Что значат самые совершенные рациональные практические построения, перед глубокой и всеобъемлющей интуицией созерцания? И в то же время, что стоила бы самая проникновенная интуиция созерцания, не имей она возможности форматироваться в строгие упорядоченные ряды практического воззрения, во всевозможные целесообразные формы, воплощающиеся в различные формопостроения цивилизации?

В конце концов, – что стоит весь поверхностный порядок действительности, – перед глубиной бездонного и вечного хаоса? Что стоит вся бездонная глубина Великого вечного хаоса, – перед минутной поверхностью бытия, – Великой реальной действительностью?

И так. Самый острый и подвижный ум у ребёнка. И хотя он ещё не научился обозначать и фиксировать рефлективно свои глубокие проникновения, и даже сам не осознаёт, насколько глубоко он видит мир, но всё же, только там, в детстве, могут зарождаться самые проникновенные мысли, самые глубокие и чистые взгляды. Взгляды, которые в процессе орошения опытом, обработки и культивирования, складываются в глобальные умозаключения, и основательные философемы. Они словно ростки пробиваются наружу откуда-то из подсознания и формируются в «стволы осознанности». «Стволы» твёрдые, покрытые толстой корой, – «стволы», теряющие гибкость, и приобретающие инертную устойчивость.

Так какие мысли моего детства могли дать такие всходы? Да…. Если бы была возможность посмотреть со стороны на зарождение и рост мыслей. Увидеть и осознать истоки тех рек, которые бурным потоком несутся в моей голове. Найти родники, собирающие влагу с гор, и питающиеся из глубинных подземных озёр. Вспомнить те первые стрелы, которые разум пускал в твёрдое тело инертной скалы мироздания.

Мне кажется, что самой первой моей стрелой, насколько мне позволяет память, было осмысление собственного произвола, то, что я, будучи абитуриентом детского сада, обнаружил преобладание моей воли, над неодушевлёнными предметами. Они, как бы мне говорили: Делай с нами всё, что тебе вздумается. В том моём осознании, эти предметы были абсолютно не защищены от моего произвола. Я осознал адекватную зависимость ощущения меры собственной жизненности, от свободы моей воли, – ощущения, растущего пропорционально приобретаемой власти. Именно тогда я инстинктивно осознал, точнее ещё не осознал, но во мне зародился тот смысл, или та бессмыслица, то зерно, которое впоследствии дало такие «абсурдные плоды». Ведь именно в последующем глубоком осмыслении, я нашёл то главное отличие, то наличие в живом, и отсутствие его в не живом, что собственно и отличает в своей сущности, эти субстанции. Стремление к порабощению всего и вся, к захвату, к упорядочиванию на свой лад всего внешнего. Власть, – как квинтэссенция живого. Его главный форпост, отличающий его от «неживого». Ведь в отличие от «неживых», совершенно иное впечатление производили на меня «живые объекты». Я очень рано понял, что даже маленькая букашка может представлять собой опасность, нести боль и страх. И даже растения, к примеру, крапива, – умеет защищаться. Я в полной мере осознал наличие неких доминант агрессивности у всякого «живого», как его фундаментальных составляющих. Агрессивность, из которой вырастала, и благодаря которой формировалась вся палитра всемирного порабощения единой инертной природы, благодаря прежде всего разуму, расчленение и распределение по отдельным камерам её сегментов, подчинения всех её начал и приведения к своим категориям, её единого неделимого «мета тела». И вот в моём неразвитом разуме родилась «инфантильная концепция», что «живое», в своей сути, это лишь более агрессивная субстанциональная форма общей материи. И даже её способность к организации, как некоей доминанте и отличительной особенности, которая включает в себя и способность к самопродуцированию, есть так же форма этой агрессивности. Ибо всякая организация, есть суть порабощение – внутри, и доминирование – снаружи. И если продолжить эту мысль, то чем агрессивнее материальная субстанция, тем она «живее». И человек, на самом деле, при всей своей неоспоримой «живости», не является самой живой субстанцией космоса.

И вот именно тогда, как я полагаю, во мне зародились эти крамольные умозаключения. Ещё даже не умозрения, но некая бесформенная дымка, еле уловимый внутренний свист, лёгкий ветерок, столкнувший мерно спящее на ветви бытия сознание, спровоцировавший нарушение в моём внутреннем космосе, и появление метастазирующей точки, зародившейся и развившейся мысли, – мысли обо всей фатальной предвзятости нашего отношения к Великой неделимой природе, и к её целокупному бытию. Эта «метастазирующая точка» стала неким преддверием, неким зерном того «ростка», который обещал вырасти в «развесистое древо». И он рос не по дням, но по часам, превращаясь в нечто могучее, в нечто могущее противостоять окружающим, всем тем устоявшимся древним исполинским «деревьям – стереотипам». И как всякое растение, в процессе своего роста трансформируется в нечто непредсказуемое, и становиться совершенно неузнаваемым на определённой стадии своего развития, мой «росток», пробив своим телом «потолок неба», развернул свои «ветви-ганглии» обратно. И из двух отдельных изолированных «сегментов», двух «железобетонных консолей», возникших в древности на почве воли к власти человеческого разума, стремящегося придать миру черты собственного внутреннего дуализма, постепенно стал превращать окружающий мир обратно в «единый ствол». Сегментов, которые словно сами тянулись друг к другу и срастались буквально на глазах корнями и ветвями. И при этом последующее осмысление «живого» и «неживого», как чего-то глубоко субъективированного, как чего-то искусственно разделённого властвующим оценяющим дуалистическим по своей природе, воззрением, открыло пред моим взором это самое тонкое и скрытое, замурованное в камне заблуждение. Неопровержимость сомнительного разделения и противопоставления «живого» и «неживого» как чего-то только лишь по отношению, как лишь в сопоставлении и сравнении, (причём, только со стороны заинтересованного взгляда), только в критериях его формы оценки, – вполне ясной противоречивой картиной вставало пред моим взором.

Далее это «древо», совершенно незаметно для меня и по сути бесконтрольно, орошаясь опытом и накапливая соки, размножаясь и захватывая пространство, стало превращаться в «лес», и стало приобретать уже собственную независимую волю к существованию, – всё ту же волю к власти.

Для чего я всё это пишу в таком полу наивном почти пошлом стиле? Наверное, прежде всего для того чтобы понять и осознать самому, что мысль, – совершенная мысль зарождается не в зрелой голове, но гораздо раньше в детских чувствованиях мира, в глубоко интуитивных восприятиях, в первородных эмбриональных перцепциях миросозерцания. Для того чтобы осознать ясно то, что всякая совершенная мысль рождается в глубоких недрах нашей неосознанной природы, в клетках нашего бессознательного тела. И её возникновение, и развитие в зрелой голове, как некое наитие свыше, - только наша иллюзия. Зрелая голова лишь превращает мысль в нечто формативное, последовательное и упорядоченное, в некий алгоритм собственной возможности, и одновременно в «пищу для собственного потребления переваривания и усвоения». Хотя надо отдать должное. Ведь только благодаря этой иллюзии, мы чувствуем свою связь с Божественным. Иллюзии, которой мы дорожим более всего на свете. Ведь по большому счёту живём лишь только ей. Благодаря этой иллюзии мы получаем радость со причастия со всем Великим. Чувствуя себя особенными, мы черпаем из колодца проведения живительную влагу удовлетворения собственной природой, своими запредельными и гармоничными мыслями, дающими на самом деле самую твёрдую власть, – власть над миром феноменальной природы. Мы уверенны, что одарены богами и даже полагаем, что божественны сами в своей сути. Ведь если бы мы, отбросив всякую иллюзию, могли педантично и непредвзято проследить всю цепочку зарождения и становления собственной мысли, то это бы лишило нас возможности гордиться собой, своей божественностью. Ибо стало бы простым, без чудесного ореола, – само возникновение мыслей. Исчезла бы тайна! И мы умерли бы от таски и от осознания собственной пустоты, – собственного ничтожества. Хотя кто знает, на чём могла бы вызревать наша гордость ещё. Но пока, удовлетворения нашего разума собой, обязано именно иллюзии. Иллюзии собственной чудесности, божественности, непредсказуемости и произвола. Произвола собственной воли, стремящейся всегда лишь только к власти.

По большому счёту, мы удовлетворяемся собственной тайной. Не будь этой тайны, и нам незачем было бы жить. А возникновение мысли, такой сверхтонкой и эфемерной, и в тоже время такой агрессивной, всемогущей и вседавлеющей, являет собой самую Великую тайну, самую загадочную из всех загадок природы.

Далее, когда мои мысли выросли, созрели и сформировались в некое «тело», в некую «экосистему» подобную всякому лесу, они стали жить своей жизнью, почти независимо от произвола моей личности. И так происходит всегда и всюду. Всё, что способно расти, и что достигает в своём росте определённых физических границ событий, всё начинает жить своей жизнью. И это относиться ко всему, что, так или иначе, имеет в себе становление. Как к «животным и растениям» феноменального мира, так и к «животным и растениям» ноуменального. Как к физическим и эмпирическим полям созерцания, так к метафизическим и трансцендентальным, и формируемым ими системам. Всё что имеет становление, в определённый момент начинает жить своей жизнью. Так дитя выходит из-под опеки родителей. Так человек когда-то вышел из-под опеки Богов. Так и различные человеческие изобразительные, поэтические, музыкальные и иные живые произведения, пока их не умертвили законченностью формы, не обозначили каденцией, или конечной точкой, на определённом этапе выходят из-под контроля своего создателя. И философские произведения не являются исключениями.

И вот живя своей жизнью, мои умозаключения обнаружили в себе свойства присущие организмам вообще. А именно, как любые иные организмы, имеющие свои стадии созревания, развития и становления, в конце концов, неминуемо деградируют, так и мои умозаключения, каких бы порядков не достигали, как бы ни усложнялись и не организовывались, необходимо приходили к собственному абсурду. Вино превращается в уксус, уран в свинец, мои же умозаключения, достигнув со временем пика собственной возможной осознанности, пришли к тому заключению, что не живого в мире, попросту – не существует. Что в нашем действительном мире, всё что, так или иначе, относится к материальному, в сути своей с полным основанием следует относить к живому, без каких бы то ни было исключений. Только «живость» эта имеет свои критерии, своё время, свою динамику, свою, лишь отдалённую, не похожую на нашу внутреннюю личнуюорганизованность. А значит по большому счёту все, что мы причисляем к материальному, имеет свою, лишь далёкую от нашей форму жизни, в самом широком смысле слова. Так возникает новая концепция, так появляется парадигма всеобщности и неотделимости, в которой, к примеру, понятие «доломитовой жизни», (жизни камней), уже не является чем-то лишь надуманным или фантасмагорическим, но вплетается в общую систему повсеместной материальной жизненности.

Вот тогда, словно вынырнувшая из моря «мёртвая голова дракона», своей ужасной гримасой с зияющими глазницами обратил ко мне своё лицо другой мир. Точнее сказать мир был тот же, но он вдруг развернулся. Он вдруг перевернулся вверх дном, словно корабль, который перегрузили, и он потерял остойчивость. Великий древний мир оголил свою преисподнюю! Я вдруг ясно почувствовал всю фатальность этого мироздания, и осознал, что мир, – точно так же – не живой!!! И что в нём нет ничего = по-настоящему живого. Ибо мы чувствуем мир и себя в нём, благодаря способности нашего разума к разделению и противопоставлению пантеотектуры мироздания, – к иллюзии, в самом широком смысле слова. Благодаря способности нашего органоида к ощущению собственных многочисленных волевых актов, идущих от многочисленных «ганглий» нашего тела и нашего разума, сливающихся в единый котёл, (то, что собственно называется сознанием), и образующих личность, как некую квинтэссенцию нашего тела и разума, продуцирующую иллюзии вершину, – иллюзию власти над внешним, будто бы сугубо нейтральным миром. Мы живём и чувствуем свою жизненность благодаря тем фатальным в своей сути, абсолютно необходимым при определённых условиях химическим реакциям, которые присущи всему феноменальному миру, всей его так называемой «неживой природе». В нас нет ни капли истинного произвола, нет и капли настоящей свободы. Мы лишь рисуем её на холсте, но она никогда не сходит с этого холста в реальный мир. Мы слиты со всем миром в единый круговорот энергий. И все наши чувства – суть химико-электрические реакции, подобные всяким химико-электрическим реакциям так называемой «неживой природы». Мы роботы, – биологические фантомы, запрограммированные самой природой на определённый алгоритм своих действий. Лишь воля к власти отличает нас от всего инертного нейтрального мира природы. Но что она есть, в своей сокровенной сути, эта наша воля к власти? Вполне может статься, что она есть лишь аффект, такой же, как все остальные более низшей ступени аффекты нашего сознания. – Аффект, трансформированный и модифицированный нашей внутренней природой. Некий повсеместный и вездесущий, присущий всему материальному мотив, имеющий своё место так же и во всём остальном природном ландшафте, окружающем пространстве, выращенный на полях «неживой природы», но сорванный и присвоенный нашим разумом, узурпатором всего и вся, и возведённый в ранг собственной живости, с атрибутами подтверждения, отсекающими всякие сомнения.

Мир для меня, стал подобен маске сатира. С одной стороны, – доброе улыбающееся лицо с искрящимися жизнью глазами. Живое – как повсеместное и непреодолимое, живое – как единственно существующее! С другой стороны, – череп с зияющими безжизненными впадинами глазниц, и оскалом ряда жёлтых зубов. Мир, где нет ничего живого. Фатальная, бесцельная, без произвольная динамика, в которой, и для которой, – не существует никакой свободы.

И, как бы ты не относился к миру, его «истинная агрегатность» будет как с одной, так и, с другой стороны. Ибо мир таков, какой угол зрения ты занял, с какой стороны ты смотришь на него. В какой-то момент созерцания он обдаёт тебя своим холодом, своим безразличием ко всему и к самому себе, каким-то размеренным фатальным отсутствием, полным безучастием и нейтралитетом, инертностью в своей глубинной субстанциональности. Но в следующую минуту ты чувствуешь его тепло и уют, его благосклонность и расположенность, – его божественную жизненность. Да простят меня за такой искажённый антропоморфизм. Мир, поворачивая к нам свои стороны, свои бесчисленные грани, как будто бы смеётся над нами, над нашим осмыслением его. Он будто бы спрашивает: «Вы ищете мою истинную суть? Блаженные! Вам никогда не найти её, потому что её – не существует… Я – есть лишь ваша рефлективно-эмпирическая трансцендентальная транскрипция».

Почему нам, людям, так сложно отличить мир кажущийся, от мира реальности? Почему мы никак не можем определиться, отделить чёткими границами это поле, как отчертили и разлиновали все остальные поля нашего созерцания и осмысления. Потому, что, как только мы начинаем анатомировать реальность, как только приступаем к вивисекции нашего мышления, она, реальность, словно песок сквозь пальцы начинает вытекать из наших ладоней. Мы пытаемся ухватить её, но она рассыпается словно обугленный дом, превращаясь в пепел, раздуваемый ветрами проведения. У нас нет никакой возможности провести чёткую границу между действительным и иллюзорным. С одной стороны – в силу отсутствия в самой реальности чего-то по-настоящему достоверно сущего, истинно фундаментального, с другой – в силу непрерывно развивающихся в нашем разуме всё новых противоречивых «ганглий сознания».

«Ганглия сознания». – Метафизическая имплицитная основа трансцендентальной физиологии разума, продуцирующая свой мир, с определённой хреодностью алгоритмов воззрения, созерцания, или мышления. С собственной индивидуальной и неповторимой мировоззренческой палитрой, и определённой хронометрической и пространственной дисциплиной сочетающихся критериев. «Ганглии разума», – некие основывающиеся на физических фундаментах органоиды тонкого мира, существа астральных сфер нашего сознания, нашего ноумена, имеющие своё «тело» только в метафизических, трансцендентных областях бытия. Именно они продуцируют своей характерной системностью, внешний мир, как грубых форм его бытия, так и тончайших. Они, в своей синтетической совокупности, создают внешнюю действительность, формируя в ней все отношения, трансформации и движения, выстраивая внешние системы, которые ими же складываются в реальный целокупный мир, в соответствии и адекватно своим генетическим возможностям, в соответствии со своей архаической системностью, со своим доминирующим порядком.

Эти «ганглии» появляясь и развиваясь, формируют наше разумение, выстраивают архитектонические построения, вытаптывают хреоды, и вымащивают дороги мировоззрения. Они продуцируют и формируют свои дали, свои перспективы полей бытия. И одна из таких «ганглий» в последнее время, в силу с одной стороны, неудержимой тяги нашей воли к небу, с другой, постоянной провокации из вне, развивается в нашем разуме быстрее других, всё больше захватывая области нашей осознанности, а значит и мира реальности. На её «теле» вырастают всё новые «почки», некие «отростки-актинии», создающие новый ландшафт мировоззрения, ткущие словно пауки новый небывалый мир действительности, из подводного волшебного материала идеального мира представления. Эта «ганглия» – фантазия. Именно этой великой «ганглии» нашего сознания, мы обязаны всем нашим научно-техническим прогрессом. Только благодаря её развитию, вся наша жизнь имеет нынешнюю форму и динамику. Все наши фундаментальные достижения, все технические, социальные и культурные явления, изначально зарождаются на её поверхности. Всё из чего состоит наша цивилизация, есть воплощённая мечта, возникшая в её недрах. И она же, своей уходящей за облака кроной, всё больше и больше завладевает нашим воззрением, уводя в свой мир, – в мир гиперстазированной иллюзии, в мир – сверх грёз. Тем самым ограждая нас от Великой опасности истинной реальности бытия, истинной сути мира. Ей противостоят «архаические ганглии реальности», так же набирающие в этом противостоянии, свои силы.

И главная опасность, как и главное кормило и условие для совершенствования всякого типа, (они всегда в одной упряжке и даже суть одно), гнездится именно в противоречии, внутреннем противостоянии, которое невозможно ни победить, ни упразднить. Это противостояние в данном случае, есть противостояние мира кажущегося, и мира реального. С переменным успехом, эта война постоянно ведётся в нашем разуме, на полях трансцендентального опыта сознания, где сталкиваются в своем непримиримом противоборстве «ганглии» нашего созерцания и осмысления, словно «рыцарские ордена», на полях социального и политического противостояния. Каждый «рыцарский орден» считает себя и своё мировоззрение, единственно благим, единственно истинным, и единственно возможным. – Самым главным «рыцарским орденом на земле».

И та простота в грубой оценке, где неправильность мира соседа не подлежит сомнению, уступает более сложной, более утончённой и возвышенной, уходящей в тонкие миры собственного мышления. И там, продолжая свою борьбу, ставит новые невиданные ранее задачи. Где этим соседом уже служит собственный взгляд, и где вступает в силу переоценка собственных воззрений.

А правилен ли мой взгляд на вещи? Ведь он субъективен, он заинтересован. Ведь его абсолютная объективность – невозможна. Ведь по большому счёту, глядя в мир, мы смотрим в зеркало. Мало того, человек слабо доверяет собственному воззрению, и, как правило, с глубоким сомнением смотрит даже на собственное отражение. Он готов поверить кому угодно, только не себе самому. Человек не верит уже своим оценкам, он не верит в собственную реальность, и по каждому поводу готов спрашивать; «Так ли это на самом деле?» Это происходит оттого, что он постоянно балансирует между фантазией и действительностью, между сном и явью, между истинной и иллюзией. Где истина превращается в иллюзию, а иллюзия представляется как истина. И даже очень часто, пережив какой-нибудь сильный аффект, он не в состоянии сказать себе точно, что это было, – сон или явь.

Да… Чрезмерность подстерегает всякое разумение. Мы пристально вглядываемся в одну из сторон мира, и нас несёт. Мы впадаем в идиосинкразию. Эта сторона провоцирует в нашем сознании гиперрост отдельных «ганглии». И постепенно в нашем представлении она трансформируется в «огромную опухоль», тесня собой все остальные стороны мира. Равновесию надо учиться. Надо уметь ограничивать себя, не только в стремлениях и удовлетворениях тела, но и в стремлениях и удовлетворениях разума. Необходимо научиться сдерживать и его аппетит. Он сын нашей воли, а наша воля – ненасытна.

То, что мир именно таков, каким ты его видишь в данную секунду, – бесспорно. И оспаривать это глупо. Но вопрос здесь не в том, что реальность, очевидность, а что иллюзорность, эфемерность. Что можно и должно быть оспариваемо, а что оспаривать нельзя. Но в том, что очевидность этой реальности, у каждого ноумена – своя. Вопрос в том, что Мир, у каждого свой, и общего для всех мира – не существует. А значит и критерия единого для всех, так же – не существует. Но несомненно и то, что мир, для своего собственного существования, не нуждается в нашем взгляде, и в нашем существовании в нём. И вот здесь, таится самое неразрешимое противоречие мира, его главная проблема. Мир, без нашего взгляда, – не существует, так как без нашего взгляда он не имеет никаких параметров и критериев. И в тоже время, для своего существования вообще, он в нас, и в нашем воззрении, – не нуждается. И в этом его главная метаморфоза, его неразрешимость и запредельность. Глобальное противоречие феномена и ноумена. И, кстати сказать, на мой взгляд, именно здесь гнездится главная причина возникновения такого понятия как «вещь в себе». Да собственно, и всего теизма. Мир, абсолютно не зависим от нас в своей сути, и абсолютно зависим в своей форме. В таких «заоблачных болотах» рождаются не только боги, но и черти.

Отношение субстанциональностей

Для того чтобы ввести в нужное русло размышления, я начну с простого, даже пошлого. Мы, в стремлении постичь мир в его сокровенной истинности, на самом деле постигаем себя. О…! Как мы целеустремлены, как тщеславны и как наивны в этом стремлении! Мы называем себя царями природы, и каждую секунду умираем от невидимых глазом, бактерий. Мы изобретаем механизмы для облегчения своей жизни и становимся рабами этих механизмов, ухаживая за ними и леча их, становимся их заложниками, совершенно разучаемся обходится без них. Мы угнетаем свои естественные потребности моральными догмами, истязая себя, и даже научились получать от этих пыток наслаждение и удовлетворение. Мы выделяем себя, и отделяем от «животного мира», и от природы планеты в целом. Мы дошли до того, что сделали весь мир, – собственным представлением! Где же предел нашему тщеславию?

Дело в том, что это тщеславие заложено в нас самой же природой. Сама природа в нашем лице удовлетворяется собственным тщеславием. Ведь тщеславие в своей сакральной сути, часть общей пирамиды, общего «природного котла», из которого не выкинешь никакую мелочь, где всё связано и завязано в один узел. Вынь из этой пирамиды самую малость, и вся она неминуемо развалится. Но этого не смогут сделать даже Боги. Ибо, хотя действительность и пустота вытекают одно из другого, но все же они совершенно изолированы. В противном случае «закон сохранения энергии» был бы простой фикцией, а «мир в себе» не имел бы своей стабильности и своей вечности. Так полагает царствующая над нашим сознанием, парадигма рационально-аналитического и диалектического воззренческого построения. Её власть повсеместна и всесильна. Кто мог бы противоречить ей?

Вообще вся наша действительность и восприятие её, в своей сакральной сути есть вопрос лишь скорости движения, вопрос взаимоотношения скоростей, в самом широком смысле слова. Подробнее на этом, я остановлюсь во второй книге. Ибо, чтобы это осмыслить, необходимо потрудиться. Ведь это самое глубинное, самое глобальное и тонкое осмысление природы и её вещей. И пусть я забегаю несколько вперёд, но всё же отмечу здесь. Всевозможные формы объектов, их непроницаемость, текучесть, твёрдость, и т. д. Все, без исключения критерии оценки предмета, так или иначе, основываются на отношении сталкивающихся динамик, – форм движений. Упрощённо говоря, радиусах, параболах, их столкновениях и взаимоотношениях, в нано мире, с последующим перспективным обобщением этих внутренних скоростей и форм движений в «агрегаты синтетической динамики», масштабируемых нашим разумом и приводимых к закономерным полям реальной действительности с её всевозможными перспективами, его рассудочными, умозрительными и постигающими «ганглиями осознанности». Разумом, который целокупирует все отдельные явления во внешний действительный мир, – мир по отношению к наблюдателю. И наше восприятие времени и пространства определяются теми же параболами движений, скоростями и их отношениями. К этому я вернусь позже.

Глубинная сущность жизни как таковой, не ограничивается тем, что мы называем жизнью, что мы приписываем к жизни, отодвигая в сторону всё остальное. Критерии жизни, обозначенные нами, – глубоко условны. На самом деле понятие жизнь и её отсутствие, правомерно могут относиться только к понятиям действительности и пустоты. Только в рамках отношения этих стихий можно говорить о живом или неживом. А по сути, о действительном или пустом. Мы же в силу своей природной иллюзорной субъективности разделили целостный мирдействительности на живое и неживое. Тем самым отделив и изолировав самих себя и своих «близких», внутри этой действительности. То есть создали и обозначили внутри всего живого, более живое. А по сути, создали в собственном воображении, – главное и второстепенное. Мы не желаем замечать то, что между живым и неживым, в нашем понимании, подчас совершенно невозможно определить никаких достоверных границ.

Так как Вселенная – есть действительность, и она не выходит за рамки этой действительности, то и всё, что в ней находится, неоспоримо является живым. Во Вселенной – не существует неживых тел, всё лишь живёт своей жизнью. И эта пусть не новая, но прочувствованная мною концепция, не нуждается ни в каких доказательствах. Хотя при желании, могла бы быть легко доказана, стоит только отбросить все догматические привычки нашего разумения и его моральные устоявшиеся и закрепившиеся консоли. В моём воззрении всё материальное вообще, – значит -живое. А так как наш феноменальный мир, – есть всецело материальная субстанция, то и «не живого» в нём просто быть не может. Не живое, – есть прерогатива пустоты, где нет ни времени, ни пространства, а значит и материи как таковой.

Смотря в природу, в действительность, мы, не осознавая того всюду занимаемся вивисекцией. Мы фатально необходимо расчленяем всё, что попадается на нашем пути. Мы ищем родственное, чтобы расширить свою «семью» и изолируем далёкое. Мы создаём для себя друзей и врагов. Мы отчерчиваем границы и высаживаем за возведённым забором, свой огород. И это заложенное в нас генетически стремление, отражается на всех наших отношениях к окружающему миру. Когда мы ищем на других планетах жизнь, мы на самом деле ищем формы близкие нам по своим внутренним и внешним характеристикам. Мы ищем некую упорядоченность близкую нашей системности. Формы, идентичные нам по общим критериям нашей действительности, по метаболизму в самом широком смысле слова. Мы ищем существ, пусть отдалённо, но всё же напоминающих нам нас самих. В бескрайнем космосе Вселенной, мы как всегда и всюду ищем родственников. И здесь, как следствие нашей генетической предрасположенности, благодаря развившейся в нашем разуме «ганглии фантазии», мы стремимся к «идеализированному», в ущерб «реалистичного». Мы ищем иные формы жизни исходя из нашего догматического представления о жизни и не жизни. Наш разум во власти устоявшихся закрепившихся стереотипов и не в состоянии видеть и мыслить иначе. На самом деле искать иные формы жизни за пределами нашей планеты, это всё равно, что искать другие огурцы или помидоры в соседнем огороде. И по большому счёту, нет никакой нужды этого делать. Ибо Вселенная хоть и безгранична, но однородна, – в ней нет и быть не может ничего, что не было бы уже на нашей обетованной планете. И на самом деле все иные формы жизни, которые мы могли бы встретить в чужих мирах, – находятся вокруг нас. Но мы упорно не желаем этого замечать. Мы представляем жизнь, исходя их собственных догматических и архаических критериев, лишь как нечто антропогенно-одушевлённое, нечто органистически-формативное, лишь как нечто системообразующее в критериях нашего представления в строгой последовательности собственных оценок. Ведь мы, даже представляя себе инопланетянина, по большей части представляем его в виде гуманоида. Какой грубый эгоизм и извращённый антропоморфизм! Это воззрение и представление в наших общих правилах, в рамках параболы нашего осмысления, в некотором роде сродни тому приданию Богу – человеческого тела, общей человеческой формы, и главное – его формы мышления. О как наивно до сих пор человечество!

Наше понимание живого находится в узких рамках нашего восприятия и осмысления. Но ведь на самом деле глупо считать появление так называемой жизни, чудесным феноменальным образом. Появление её, как чего-то выходящего из общего явления природы, чего-то противоречащего всеобщей необходимости вещей, общего возникновения и разрушения форм, общего для всего сущего перехода материи из одного состояния в другое.

Даже наша Вселенная, возникнув когда-то из «Великой пустоты», из «инфлантонного поля», сохраняет в себе генетику пустоты, её идеальной сбалансированности, её абсолютной гармонии. Обладая так же и генетикой действительного, – «генетикой нарушения», необходимо воплощающегося в маятниковую и волновую динамику бытия, с её разбалансированностью и упорядоченностью, одновременно. Где общий «диссонанс Вселенной», (воплощающийся в материю), стремится к своему «консонансу», к стагнации, к кризису, после которого всё должно необходимо вернуться к «абсолютному балансу», к изначальной точке отсчёта. Так живёт Вселенная. Так живёт всё, что она включает в себя. Закончив свой цикл, Вселенная необходимо вернётся в своё лоно для того чтобы возникнуть опять. И так бесконечное число раз. И это – «число раз», существуют лишь в нашем разуме, в его хронометрическом, упорядоченном пространственно-временном континууме познавания. Ибо для «пустоты» не существует критериев ни времени, ни пространства, ни последовательности, ни расстояний. А значит ни количества, ни качества, ни объёма, ни в конце концов динамики, с её скоростями.

Мобилизация

Упрощённо говоря наш организм, физически состоит примерно из шестидесяти триллионов клеток, соединённых между собой коллагеном, который в свою очередь состоит из атомов кислорода. Эта коллагенная основа обеспечивает существование ткани как таковой. Ткани, в сути своей имеющей свою существенность лишь благодаря этому сцеплению. Эта ткань воплощает собой некую объединяемость на биологическом уровне, обеспечивающую морфокинезность структуры. Без этой объединяемости, существовали бы лишь отдельные эукариоты. Так возникает нечто пространственно-объёмное, нечто формативное и существенное. Так возникают – системы. Без сложенности, и стремления к слаженности, не существовало бы сложных систем, неких единиц более совершенного уровня. (С точки зрения и в оценках существующих догм). Каждый отдельный эукариот, представляет собой, некую простую систему, единицу своего уровня, и в совокупности с другими эукариотами, уже представляет систему, как некую единицуследующего уровня. Систему, в которой впервые возникает и начинает развиваться власть. Власть, как необходимое условие пребывания сложных систем. Ведь никто же не станет спорить с тем, что человек, его тело, существует только благодаря власти разума. И эта парадигма распространяется и воплощается во всех иных плоскостях пребывания человека. Ведь всякая политическая система только копирует биологическую. И как бы ни старались люди привести её к иной форме, провозглашая волю толпы, и насаждая демократические принципы, никакая система не может существовать без власти, причём власти диктатной. Люди, объединяясь, создают тем самым, некую единицу социального мира бытия, где царствуют те же законы природы, что присущи всякой системе мира.

В сущности, каждая наша клетка, каждый элементарный «эукариот», простейший организм появившийся миллиарды лет назад, является сложной системой своего уровня. И наше совершенство, совершенство человека как системы, по большому счёту, глубоко субъективно. Это совершенство, вопрос лишь нашего осмысления, – веры нашего разума в собственную власть и благодаря этой власти, в собственные возможности. Веры, целиком и полностью зиждущейся на оценках и доминантах собственного воззрения. Мы уверенны, что в результате объединения простых единиц, образуется более сложная, мощная, а значит, более выживаемая единица. Единица, способная более эффективно противостоять внешним воздействиям, которые всегда стремятся её распылить, – уничтожить. Мы наивно полагаем, что главная причина стремления к объединению, стремления к усложнению, и выстраиванию сложной системы, (если построить обратную логическую цепь), заключается в стремлении к сохранению, к выживанию. То есть, здесь проявляется инстинкт самосохранения простейшей формы, стремящейся к объединению с подобными, и воплощению в сложенные единицы, обещающие более эффективное противостояние внешнему натиску природы. Но на самом деле главной причиной, доминирующим мотивом здесь служит не столько стремление к сохранению, к выживаемости, сколько повсеместное, существующее на всех без исключения уровнях, неудержимое стремление к власти. Власти, в которой воплощается самая последняя из всех целей живого, и не живого. Власти само утверждающейся и само удовлетворяющейся, – вершиной всех возможных стремлений. Так образуются и существуют бесчисленные «кланы» всех уровней и уголков мироздания, как так называемых живых, так и не живых его областей. Так возникают и формируются «кланы», как феноменальных, так и трансцендентальных сфер осознанности.

И далее, термином «клан», я буду обозначать все возможные объединения, на какой основе они бы не строились и к какой области или сфере познания они бы не относились. Как физически-феноменального непосредственного формата, так и ноуменального, метафизического и трансцендентального.

Как «инстинкт самосохранения», один из главных инстинктов живого, в сути своей, не является прерогативой только живого, так и «инстинкт власти», не является прерогативой так называемой живой субстанции. Точнее сказать, живой мир, воплощающийся в сложные системы, берёт его из своего архистатического и архаического начала, так называемого – неживого. Или, ещё точнее: В живой материи, он появился не каким-то мистическим образом, но является общим мотивом для всех материальных систем, от космических объектов, планет и галактик, до доступных нам мельчайших объединений не живых субстанций, как например, различного рода кристаллов. Что общего между стремлением к власти в кристаллах и в живых соединениях? Или ещё глубже: Что первичнее, – тело, или стремление этого тела к власти? Что в чём возникает? Кто кого провоцирует? Это вопрос из того же ряда; Что первичнее, – яйцо или курица? Здесь никогда не найти ответа. Ибо одно без другого, – не существует. Как не существует пространство – без времени, а время – без пространства.

Так вот, несколько забегая вперёд. Всё наше великое разумение существует лишь потому, что благодаря способности эукариот, с помощью коллагена объединятся и выстраивать последовательные цепи, «мелкие разумы» каждого эукариота объединившись в сложные системы, образовали более мощное и сложное разумение нашего тела, выливающееся в невероятную сложность трансцендентального разумения нашего мозга. Мозга, как некоего конденсатора, собирающего и упорядочивающего «мелкие разумения эукариот», «мили токов», и образовывающего «государство-личность» с властвующим диктатом собственного порядка и разумения. И появление нашего могучего разума, обязано тому изначальному и повсеместному стремлению каждого эукариота к власти, стремление захватить как можно более широкое пространство, повелевать как можно более перспективными направлениями. И по большому счёту, благодаря именно этому само утверждающемуся мотиву, существует Величие, как таковое.

Поверхностный обзор мироздания

Наша планета Земля, сформировавшись миллиарды лет назад из отдельных пылинок, блуждающих в космосе, вступив в связь с Солнцем, родила нас. И теперь мы существуем и живём по их законам, во всём повторяя все их сущностные и трансформативные особенности. Видящий, да увидит! Каждая субстанция в этом мире, развивается по тем законам, которые диктует ей, породивший её. И она не в силах выйти из-под этой фатальной доминанты. Цепочки этих зависимостей уходят во все стороны нашей Вселенной. Мы способны видеть только кусочек, часть грандиозной цепи, условно говоря, от самой Вселенной, галактик и планет, до ядра какого-нибудь вещества. Но может статься, что в этом ядре, – целая Вселенная, со своим уровнем пребывания, который мы никогда не осмыслим. Также и вся наша Вселенная, для кого-нибудь «безмерного наблюдателя» в нашем представлении, будет представляться мельчайшим ядром. Ведь вся сущность миропорядка, – в масштабах и соотношении размеров, с одной стороны, и в соотношении скоростей и их взаимодействий, с другой. Мы, попросту говоря, занимаем лишь несколько колец этой бесконечной спирали, и ещё несколько способны видеть в ту и другую стороны. Конечно, соразмерно нашим способностям и адекватно нашим векторам воззрения. Имя же этой спирали – бесконечность. Ибо мир бесконечен как в расстояниях, так и в размерах. Но вот, занимаем мы уже существующие кольца, или сами создаём их, – это вопрос. Ведь дело в том, что вся эта бесконечность, как в расстояниях, так и в размерах – плод нашего разума. Ведь всякое расстояние, всякое пространство как таковое, и всякая динамика в этом пространстве, определяемая временем, есть всецело порождение нашего разума, и во всех своих аспектах строго зависит от его внутренней архитектоники.

Но вот что, на самом деле обеспечивает существование пространства вообще, и сущего в этом пространстве? Если не складывать всё на ноумен, если представить себе на секунду, что мир феномена – существует сам по себе, если посмотреть так сказать, со стороны на общую физику феномена и попытаться обосновать само явление из принципов этого явления, то, пожалуй, это можно проделать, посмотрев в суть самого феномена, как явления. Что на самом деле обеспечивает существование всякого объекта в эфире пустоты? Это то, что в противоположность гравитации, некоего фундамента всякого объединения, необходимо присутствует антигравитация, как некое противоположное гравитации и равное ему, фундаментальное начало. Две противонаправленные и не существующие друг без друга, стихии. Именно их противостояние и сохраняет баланс во всех без исключения плоскостях ощущаемого нами мира, и определяет всякий горизонт событий. Ибо в этом противостоянии – всё! Всякая форма внешнего мира, всякая форма объекта, обусловлена этим противостоянием и его балансом. Без него нет, и никогда бы не было сущего как такового. Ведь всё материальное, всё сущее возможно только в балансе противостоящих стихий и никак иначе. Всякая гипотетическая победа на этом поле одной из монад действительности, приводит к исчезновению обоих оппонентов. Условно говоря, именно в балансе «сил гравитации», и «сил антигравитации», «сил центробежных и «сил центростремительных» образующих в своём синтезе силы материализации, и силы анти–материализации существует всё и вся. А сказать проще; Материя как таковая, существует лишь как внутреннее напряжение. Не будь этого напряжения, и не было бы ничего. Мы не можем наблюдать те объекты, в которых победила одна из сил, ибо они перестали существовать, – растворились в эфире, либо не родились вовсе. Если бы мы могли их наблюдать, наш мир был бы завален «трупами», – «стихийными трупами природы».

Далее. Что в своей сути есть – пространство, и что в своей сути есть – время? Могут ли время и пространство существовать как абсолютные самодостаточные данности? Попробуй отделить время от пространства, или пространство от времени, и каждое их них – исчезнет, как утренний туман. Нам кажется, что мы чувствуем время и пространство, как некие отдельные самостийные стихии. Будто бы, как нечто данное существует в нашем разуме время, и как нечто сущностное и незыблемое – существует пространство. На самом деле мы чувствуем не время и пространство, как некие самобытные монады бытия, но лишь соотношение наших внутренних обменов и трансформаций, (так называемого метаболизма, протекающего в рамках нашего объёма), – со скоростями трансформаций и динамик вне нас. Мы чувствуем и идентифицируем разницу, контраст, соотношение, но не сами монады, как данность и определённую константу. То, что воплощается в противостояние феномена и ноумена, и олицетворяющегося в отношении объекта и субъекта в созерцании. То есть, чувствуем соотношение разницы течения неопределённых самих по себе динамик и трансформаций с одной стороны, (то что определяется нами как время), и соотношение, и разницу объёмов, – с другой, (пространство). Соотношения, которые синтезируясь в нашем разуме, и приобретая определённые очертания, воплощаются в апперцепции и дефиниции разумения. Которые в свою очередь дают специальным отделам нашего разума, («оценочным ганглиям разумения»), материал для построения определённых параметров, установления порядков, и выведения формул и алгоритмов, как неких точек отсчёта, неких образов и лекал собственной осознанности. И именно это взаимоотношение внутреннего и внешнего, детерминируемые нами как отношение объекта и субъекта, порождает чувство времени и пространства, не существующих самих по себе в определённых константах, монад бытия. Метафорически выражаясь, наше время бежит со скоростью определяемой соотношением течения крови в наших жилах, с трансформациями внешнего плана. А пространство – есть отношение нашего объёма с его внутренним пространством, – к внешнему. И вся сущность форм внешнего мира, и все изменения во внешнем мире, определяются нами как отношение этих относительных величин и скоростей. Только как отношение, и никак иначе. Из отношения выливаются и формируются всякие полюса, как некие действительные гиперболы и параболы действительности, а не наоборот. Не отношение создаётся некими сущностными в себе, определёнными формами бытия, но эти формы бытия выводятся, определяются и формируются как некие формы, из вытекающего соотношения. Эту принципиальную разницу, в силу её тонкости и слабой определённости сложно уловить и осмыслить, но, когда осмысливаешь, – мир переворачивается.

И так. Вся целокупность внешнего мира, и вся фатальность его «макрокинеза», определяется следующей формулой: Произведение внешнего объёма на скорости течений и трансформаций в нём, – к произведению объёма нашего тела, на скорость движения крови в наших жилах, скорость обменов и трансформаций в нашем мозге. Формула проста и кажется обыденной. Но на самом деле она зеркально переворачивает действительность. Ведь как я отмечал чуть выше, эти параметры не первоначальны, они последствие, – продукт отношения, и все их оценки возникают из этого отношения, – апостериори. Априори же, не существует ни внутренних самих в себе сущностей, с определёнными собственными качественными параметрами, – ни внешних.

В том числе и поэтому абсолютного времени, как и абсолютного пространства, – не существует, как не существует ничего абсолютного. Как не возможен сам по себе ни феномен, ни ноумен, ни субъект, ни объект.

Ноумен

Давайте пофантазируем. Не стоит относиться к фантазии с апломбом и умудрённым цинизмом. Она, пожалуй, самое жизнеутверждающее явление нашего разума. Только в ней и с ней наш разум по-настоящему бодрствует. Только ей, этой Великой Терпсихоре нашего сознания на самом деле дозволительно по-настоящему отделять и абстрагировать «живое», от «неживого». Ибо её живость – самая тонкая и самая самодостаточная, и потому не подлежит никакому сомнению. Так как она живёт за облаками всякой инертной реальности бытия.

И так. Для нашей планеты, как для субъекта, как для «наблюдателя», (если представить себе на секунду планету, как наблюдателя), всё наше существование, то есть рождение, жизнь и затем смерть, в хронологическом аспекте будет выглядеть примерно так же, как для нас представляется кипение воды в кастрюле. То есть, зарождение пузырька на дне кастрюли, прохождение по толще воды, и затем лопанье на поверхности. Вот именно таким промежутком времени будет представляться наша человеческая жизнь, для такого гиганта как наша планета. А Солнце, как «наблюдатель» со своим время ощущением, вообще не заметит нашего пребывания. Для него оно будет мигом, который Солнце просто не в состоянии ощутить. Для Вселенной же, (примерно и условно), даже вращение Земли вокруг Солнца, будет чем-то вроде нашего восприятия вращающегося вентилятора. Абсолютно в таком же отношении хронологически-объектарного порядка, пребывают и мелкие, относительно нас с вами, объекты и субъекты. Для каждого из них, свой взгляд на течение времени, своё ощущение форм мироздания. – Жизнь своего уровня. Мы зажгли спичку, – для нас это миг. Но для микрокосмоса может статься, – целая вечность.

Но если не существует времени самого по себе и не существует пространства самого по себе, то каким образом мы пребываем с другими объектами в одно время, спросите вы. Ведь если времени нет, то нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего? Если нет пространства, то нет и объектов? Это, пожалуй, один из краеугольных вопросов, требующий глубочайшего созерцания и осмысления. А главное, нестандартного воззрения и умопостижения. Ответить на него односложно – невозможно. Всё моё сочинение, так или иначе, будет касается этого вопроса, подходя к нему с разных сторон. Ведь вопрос собственно не в том, существует или нет само время, вопрос – что оно? Ведь на самом деле прошлое, настоящее и будущее, определяются не какой-то всеобъемлющей, все диктующей субстанцией мира, но определённым состоянием субъекта и его, определяющего и оценивающего всё вокруг, ноумена. В самой природе не существует ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. И так же, как ноумен, строит и определяет все объекты феноменального мира, так и объекты – определяют и идентифицируют друг друга, и формируют и определяют сам ноумен. Всё прошлое, настоящее и будущее, зиждиться на скоростях и объёмах различных «ганглий воззрения», на апперцепциях и дефинициях разума. На разумной требовательности, и её способности воспринимать и осмысливать как внешние, так и собственные движения. Прошлое и будущее строиться на парадигме пространственно-временного континуума, продуцируемого разумом и его апофеозным авангардом – «ганглией фантазии». А настоящее – вообще – не существует. Настоящее, – всецело есть ноумен, – некая «Чёрная дыра сознания». Всё, – как объективное, так и субъективное, как пространственное, так и временное, строиться неким «локальным мирком», существующим в безмерной пустоте и смотрящим из этой пустоты, из этой бездны, на собственные построения и хитросплетения. Мир существует – не извне, но изнутри. Пустота и отрешённость нашего ноумена выстраивает внешний мир, и дивиться ему. Действительность же, со всей её реальностью создаётся с обеих сторон. Она – есть синтез. С одной стороны, Ноумен порождает время и пространство, и все объекты, и трансформации. С другой стороны, Время и пространство контролируют и определяют существование этого ноумена. То есть субъект, – продуцирующий и чувствующий время и пространство, – сам существует в этой парадигме. Создавая «пространственно-временной кокон» вокруг себя, он полностью зависим от него. И кто кого создаёт, кто от кого зависит, – вопрос лишь фокуса воззрения и осмысления.

Как я уже отмечал выше, для каждого субъекта существует своё течение времени. Оно фатально определяется скоростью обменов в нём самом, и сравнения этих скоростей, с внешними скоростями. И только из этого сравнения складывается само чувство времени. Но из подобного соотношения складывается и чувство пространства. Наше ощущение пространства, так же складывается из разности объёмов, внутренних и внешних, и их взаимоотношений. То есть, говоря проще, пространство и время существует только там, где существует отношение объекта и субъекта познания, которые в своём Абсолюте не существуют по отдельности. Мы отделяем и идентифицируем их в силу свойства транс линейности нашего сознания, его дуализма и необходимой парадоксальности.

Как только ноумен перестаёт существовать, тут же время как таковое, со всеми его параметрами, перестаёт так же существовать. И здесь, я не могу не сказать о той детской, наивной, но в то же время по-детски глубокой гипотезе, которая возникла в моём воспалённом сознании, как некое видение, как некий образ запредельного созерцания. Почти мифический образ нашего бытия, объясняющий хронологическую последовательность глобального возникновения и уничтожения, прихода и ухода, сверх глобальной волны пребывания необъятного мира. А в упрощённом локальном контексте, по отношению жизни и смерти человека. Это воззрение, а точнее сказать метафизическое впечатление, чем-то близкое к религиозным веяниям Индии и вообще Востока, открыло для меня всю фатальность бесконечности, и необходимого для вечности возвращения.

Коротко: Когда человек умирает, для него время перестаёт существовать, и он не в состоянии ощутить миллиарды и миллиарды лет космических трансформаций. Но так как всё и вся обязательно возвращается на круги своя, (ибо иначе и быть не может), и повторяется несчётное количество раз, то умерев и родившись через миллиарды и триллионы лет космических изменений в той же форме, он, для своей собственной осознанности умерев, тут же рождается снова. Для него, для его ноумена, то пребывание во владениях смерти миллиарды и миллиарды лет, проходит совершенно незаметно. А значит, для него – смерти как таковой, просто – не существует. Умирая, он, для своего собственного восприятия, рождается тут же заново. Ведь для него время, его течение и соответствующая этому действительность и жизнь, начинает существовать только с его рождением. И пусть эта концепция мало походит на ту проповедуемую востоком реинкарнацию, но всё же нечто общее с теми воззрениями, здесь есть.